ульсивных
юношах. Прежде должна наступить тишина, а /количество/ влияний,
идущих  извне,  сократиться;  или,  с  другой  стороны,  должна
значительно  ослабеть  /импульсивность/.  --  Так,  /стареющим/
народам свойственна словоохотливость по части /характерных  для
них свойств/, и они отчетливее обнаруживают эти свойства, чем в
пору своего /юношеского цветения/.

                              253

     Всякое сильное ожидание переживает свое  исполнение,  если
последнее наступает раньше, чем -- его ожидали.

                              254

     Для очень одинокого и шум оказывается утешением.

                              255

     Одиночество придает нам большую черствость по отношению  к
самим себе и большую ностальгию по людям: в обоих  случаях  оно
улучшается характер.

                              256

     Иной находит свое сердце не раньше,  чем  он  теряет  свою
голову.

                              257

     Есть черствость, которой хотелось бы,  чтобы  ее  понимали
как силу.

                              258

     Человек никогда не имеет, ибо человек никогда  не  /есть/.
Человек всегда приобретает или теряет.

                              259

     Доподлинно знать, что именно причиняет нам боль и с  какой
легкостью некто причиняет нам боль, и, зная это, как бы наперед
предуказывать своей мысли безболезненный  для  нее  путь  --  к
этому и сводится все у многих любезных  людей:  они  доставляют
радость и вынуждают других излучать  радость,  --  так  как  их
/очень страшит боль/, это называется  "чуткостью".  --  Кто  по
черствости характера  привык  рубить  сплеча,  тому  нет  нужды
ставить себя таким образом на место другого,  и  /зачастую/  он
причиняет ему /боль/: он и /понятия не имеет/  об  этой  легкой
одаренности на боль.

                              260

     Можно так сродниться с кем-нибудь, что видишь его  во  сне
делающим и претерпевающим все то, что он делает и  претерпевает
наяву, -- настолько сам ты мог бы сделать и претерпеть это.

                              261

     "Лучше лежать в постели и чувствовать  себя  больным,  чем
быть  /вынужденным  делать/  что-то"  --  по  этому  негласному
правилу живут все самоистязатели.

                              262

     Люди, недоверчивые в отношении самих  себя,  больше  хотят
быть  любимыми,  нежели  любить,  дабы  однажды,  хотя  бы   на
мгновение, суметь поверить в самих себя.

                              263

     Этой паре присущ, по сути дела, одинаковый дурной вкус: но
один из них тщится убедить себя и нас в том, что вкус  этот  --
верх изысканности.  Другой же стыдится  своего  вкуса  и  хочет
убедить себя  и  нас  в  том,  что  ему  присущ  иной  и  более
изысканный -- наш вкус.  К одному из этих типов  относятся  все
филистеры образования.

                              264

     Он называет это верностью своей партии, но  это  лишь  его
комфорт, позволяющий ему не вставать больше с этой постели.

                              265

     Для переваривания, в целях здоровья,  потребна  некоторого
рода лень. Даже для переваривания переживания.

                              266

     Вид наивного человека  доставляет  мне  наслаждение,  если
только по природе он зол и наделен умом.

                              267

     Изворотливые  люди,  как  правило,  суть  обыкновенные   и
несложные люди.

                              268

     Чтобы  взваливать  неприятные   последствия    собственной
глупости на саму свою глупость, а не на свой характер, ---  для
этого требуется больше характера, чем есть у большинства людей.

                              269

     Там,  где  дело  идет  о  большом  благополучии,   следует
/накоплять/ свою репутацию.

                              270

     /Стендаль/  цитирует  как  закулисную  сентенцию:   "Telle
trouve a se vendre, qui n'eut pas trouve a se  donner".  "Никто
не хочет ее задаром:  оттого  вынуждена  она  продаваться!"  --
сказал бы я.

                              271

     Человек придает  поступку  ценность,  но  как  удалось  бы
поступку придать человеку ценность!

                              272

     Есть персоны, которые хотели бы вынудить каждого к полному
приятию или отрицанию их  собственной  персоны,  --  к  таковым
принадлежал /Руссо/: их мучительный бред величия проистекает из
их недоверия к самим себе.

                              273

     Я воспринимаю как вредных всех  людей,  которые  не  могут
больше быть противниками того, что они любят:  они  портят  тем
самым лучшие вещи и лучших людей.

                              274

     Я хочу знать, если ли ты /творческий/ или /переделывающий/
человек,  в  каком-либо  отношении:    как    творческий,    ты
принадлежишь к свободным, как переделывающий, ты --  их  раб  и
оружие.

                              275

     "Не будем говорить об этом!" -- "Друг,  /об  этом/  мы  не
вправе даже молчать".

                              276

     Берегись его:  он  говорит  лишь  для  того,  чтобы  затем
получить право слушать, -- ты же, собственно, слушаешь лишь для
оттого,  что  неуместно  всегда  говорить,  и  это  значит:  ты
слушаешь плохо, а он только и умеет что слушать.

                              277

     У нас есть что  сказать  друг  другу:  и  как  хорошо  нам
спорить -- ты влеком страстями, я полон оснований.

                              278

     Он поступил со мной несправедливо -- это скверно.  Но  что
он  хочет  теперь  выспросить  у  меня   прощения    за    свою
несправедливость, это уже по части вылезания-из-кожи-вон!

                              279

     */После разлада/*. "Пусть говорят мне  что  угодно,  чтобы
причинить мне боль; слишком  мало  знают  меня,  чтобы  быть  в
курсе, что больше всего причиняет мне боль".

                              280

     Ядовитейшие  стрелы  посылаются  вслед   за    тем,    кто
отделывается от своего друга, не оскорбляя его даже.

                              281

     Поверхностные люди должны всегда лгать, так как они лишены
содержания.

                             281а

     К этому человеку  прилган  не  его  внешний  вид,  но  его
внутренний мир: он ничуть не хочет казаться мнимым и плоским --
каковым он все-таки является.

                              282

     Противоположностью актера является не честный человек,  но
исподтишка  пролгавшийся  человек  (именно  из   них    выходят
большинство актеров).

                              283

     Актеры,  не  сознающие  своего    актерства,    производят
впечатление настоящих алмазов и даже превосходят их -- блеском.

                              284

     Актерам  некогда  дожидаться  справедливости:  и  часто  я
рассматриваю нетерпеливых людей  с  этой  точки  зрения  --  не
актеры ли они.

                              285

     Не путайте: актеры гибнут  от  недохваленности,  настоящие
люди -- от недолюбленности.

                              286

     Так называемые любезники умеют давать нам сдачу и с мелочи
любви.

                              287

     Мы хвалим то, что приходится нам  по  вкусу:  это  значит,
когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус -- не грешит ли это
против всякого хорошего вкуса?

                             287а

     Хваля, хвалишь  всегда  самого  себя;  порицая,  порицаешь
всегда другого.

                              288

     Ты говоришь: "Мне нравится это"  --  и  мыслишь,  что  тем
самым хвалишь меня. Но /мне/ не нравишься ты! --

                              289

     В каждом сношении людей речь идет только о беременности.

                              290

     Кто не оплодотворяет нас, делается нам явно  безразличным.
Но тот, кого оплодотворяем /мы/, отнюдь не становится тем самым
для нас любимым.

                              291

     Со всем своим знанием других людей не выходишь  из  самого
себя, а все больше входишь в себя.

                              292

     /Мы/  более  искренни  по  отношению  к  другим,  чем   по
отношению к самим себе.

                              293

     Когда сто человек стоят друг возле  друга,  каждый  теряет
свой рассудок и получает какой-то другой.

                              294

     Собака оплачивает хорошее расположение к себе покорностью.
Кошка наслаждается при этом собою и  испытывает  сладострастное
чувство силы: она ничего не дает обратно.

                              295

     Фамильярность превосходящего нас человека  озлобляет,  так
как мы не можем расплатиться с ним тою  же  монетой.  Напротив,
следует посоветовать ему быть вежливым, т. е. постоянно  делать
вид, что он уважает нечто.

                              296

     Что какой-то человек приходятся нам по душе, это мы охотно
зачитываем в пользу его и нашей собственной моральности.

                              297

     Кто беден любовью, тот скупиться даже своей вежливостью.

                             297а

     Кто честно относится к людям, тот все еще  скупится  своей
вежливостью.

                              298

     Когда мы желаем  отделаться  от  какого-то  человека,  нам
надобно лишь унизить себя перед ним -- это  тотчас  же  заденет
его тщеславие, и он уберется восвояси.

                              299

     Бюргерские и рыцарские добродетели не понимают друг  друга
и чернят друг друга.

                              300

     Незаурядный человек познает в  несчастьи,  сколь  ничтожно
все  достоинство  и  порядочность  осуждающих  его  людей.  Они
лопаются,  когда  оскорбляют  их  тщеславие,  --   нестерпимая,
ограниченная скотина предстает взору.

                              301

     Из своего озлобления к какому-то человеку  стряпаешь  себе
моральное  негодование  --  и  любуешься  собою  после:  а   из
пресыщения ненавистью -- прощение -- и снова любуешься собою.

                              302

     Познавая нечто в человеке, мы в то же  время  разжигаем  в
нем это, а кто познает лишь низменные  свойства  человека,  тот
обладает и  стимулирующей  их  силой  и  дает  им  разрядиться.
Аффекты ближних твоих, обращенные  против  тебя,  суть  критика
твоего познания, сообразно уровню его высоты и низости.

                              303

     Не то,  что  он  делает  и  замышляет  против  меня  днем,
беспокоит меня, а то, что я по ночам всплываю в  его  снах,  --
приводит меня в ужас.

                              304

     Культура  --  это  лишь  тоненькая  яблочная  кожура   над
раскаленным хаосом.

                              305

     Эпоха величайших свершений окажется вопреки  всему  эпохой
ничтожнейших воздействий, если люди будут резиновыми и чересчур
эластичными.

                              306

     /Дюринг/, верхогляд,  повсюду  ищет  коррупцию,  --  я  же
ощущаю другую  опасность  эпохи:  великую  посредственность  --
никогда  еще  не  было  такого   количества    /честности/    и
/благонравия/.

                              307

     Теперь это  только  эхо,  через  что  события  приобретают
"величие": эхо газет.

                             307а

     Иной лишь после смерти делается великим -- через эхо.

                              308

     Этим конституционным монархам вручили добродетель:  с  тех
пор они не могут больше "поступать несправедливо",  --  но  для
этого у них и отняли власть.

                              309

     Хоть  бы  Европа  в  скором  времени  породила   /великого
государственного/ мужа, а тот,  кто  нынче,  в  мелочную  эпоху
плебейской  близорукости,  чествуется  как  "великий  реалист",
пусть пользуется /мелким авторитетом/.

                              310

     Не давайте себя обманывать! Самые деятельные народы  несут
в себе наибольшую усталость, их беспокойство есть слабость,  --
в них нет достаточного содержания, чтобы ждать и лениться.

                              311

     В Германии гораздо больше чтут желание, нежели умение: это
самый подходящий край для несовершенных и претенциозных людей.


                          ПРИМЕЧАНИЯ

     "Афоризмы,  собранные  под  этим  названием,    датируются
1882--1885 гг., т. е. время их появления охватывает  период  от
завершения "Веселой науки"  до  окончательного  написания  "Так
говорил Заратустра".  Речь  шла  об  издании  отдельной  "книги
сентенций" в объеме примерно в 600  афоризмов,  которые  должны
были in nuce содержать квинтэссенцию ницшевской философии; сюда
входил не  только  новый  материал,  но  и  подборка  отдельных
отрывков из обоих томов "Человеческого, слишком человеческого",
"Утренней  зари"  и  "Веселой  науки".  К  середине  1883    г.
появляются  варианты  названия  книги:  "В   открытом    море",
"Молчаливая речь", "По ту сторону добра и зла" (!) и,  наконец,
"Злая  мудрость".  Сохранился  даже  листок  с   предполагаемым
французским эпиграфом: "Il sait  gouter  sa  vie  en  paresseux
sense qui pond sur ses plaisirs. /Duc  de  Nevers/  ("Он  умеет
наслаждаться жизнью, как рассудительный  ленивец,  высиживающий
свои  удовольствия.  /Герцог  Неверский/").  Замысел,  впрочем,
остался неосуществленным, работа над "Заратустрой" и уже  после
над "По ту сторону добра и зла" превратила собранный материал в
/сырье/ к названным книгам (достаточно сказать, что почти  весь
раздел "Афоризмы и интермедии" в "По ту сторону добра и зла"  в
готовом виде "заимствован" из "Злой мудрости").
     Сохранившиеся материалы  были  опубликованы  в  12-м  томе
Naumann-Ausgabe (S. 355--422)  в  редакторском  варианте  Фрица
К„геля. Последний исключил из них все афоризмы, повторяющиеся в
опубликованных  книгах  Ницше,  сократив  таким  образом  объем
издания почти вдвое. В общей панораме ницшевского мировоззрения
эта "ненаписанная книга" (как, впрочем,  и  "Веселая  наука"  в
переходе ее от  четвертой  к  пятой  книге)  занимает  довольно
своеобразное место и представляет немалый интерес;  речь  идет,
по существу, о некоем переходном, переломном этапе мысли Ницше,
уже достаточно окрепшей  от  "детской  болезни"  артистического
пессимизма и еще не погрузившейся  в  катастрофический  реализм
последнего  периода.   Читателю    предоставлена    возможность
прослеживать  перипетии  /становления/  этой  мысли  вплоть  до
стилистических  исканий  и  превращений  --  не   на    готовом
материале, а как бы в процессе растирания красок...



Фридрих Ницше


                      Казус Вагнер ("Der fall Wagner")
 Туринское письмо "Казус Вагнер" написано весной и вышло в свет в сентябре
1888 г. в издательстве К. Г. Наумана. Произведение публикуется по изданию:
Фридрих Ницше, сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль", Москва
1990. Перевод Н. Полилова.
ПРЕДИСЛОВИЕ

1

Я делаю себе маленькое облегчение. Это не просто чистая злоба, если в этом
сочинении я хвалю Бизе за счет Вагнера. Под прикрытием многих шуток я
говорю о деле, которым шутить нельзя. Повернуться спиной к Вагнеру было для
меня чем-то роковым; снова полюбить что-нибудь после этого - победой.
Никто, быть может, не сросся в более опасной степени с вагнерианством,
никто упорнее не защищался от него, никто не радовался больше, что
освободился от него. Длинная история! - Угодно, чтобы я сформулировал ее
одним словом? - Если бы я был моралистом, кто знает, как назвал бы я ее!
Быть может, самопреодолением. - Но философ не любит моралистов... он не
любит также красивых слов...

Чего требует философ от себя прежде всего и в конце концов? Победить в себе
свое время, стать "безвременным". С чем, стало быть, приходится ему вести
самую упорную борьбу? С тем, в чем именно он является сыном своего времени.
Ладно! Я так же, как и Вагнер, сын этого времени, хочу сказать decadent:
только я понял это, только я защищался от этого. Философ во мне защищался
от этого.

Во что я глубже всего погрузился, так это действительно в проблему
decadence, - у меня были основания для этого. "Добро и зло" - только
вариант этой проблемы. Если присмотришься к признакам упадка, то поймешь
также и мораль - поймешь, что скрывается за ее священнейшими именами и
оценками: оскудевшая жизнь, воля к концу, великая усталость. Мораль
отрицает жизнь... Для такой задачи мне была необходима самодисциплина:
восстать против всего больного во мне, включая сюда Вагнера, включая сюда
Шопенгауэра, включая сюда всю современную "человечность". - Глубокое
отчуждение, охлаждение, отрезвление от всего временного, сообразного с
духом времени: и, как высшее желание, око Заратустры, око, озирающее из
страшной дали весь факт "человек" - видящее его под собою... Для такой цели
- какая жертва была бы несоответственной? какое "самопреодоление"! какое
"самоотречение"!

Высшее, что я изведал в жизни, было выздоровление. Вагнер принадлежит лишь
к числу моих болезней.

Не то чтобы я хотел быть неблагодарным по отношению к этой болезни. Если
этим сочинением я поддерживаю положение, что Вагнер вреден, то я хочу
ничуть не менее поддержать и другое, - кому он, несмотря на это, необходим
- философу. В других случаях, пожалуй, и можно обойтись без Вагнера: но
философ не волен не нуждаться в нем. Он должен быть нечистой совестью
своего времени, - для этого он должен наилучшим образом знать его. Но где
же найдет он для лабиринта современной души более посвященного проводника,
более красноречивого знатока душ, чем Вагнер? В лице Вагнера современность
говорит своим интимнейшим языком: она не скрывает ни своего добра, ни
своего зла, она потеряла всякий стыд перед собою. И обратно: мы почти
подведем итог ценности современного, если ясно поймем добро и зло у
Вагнера. - Я вполне понимаю, если нынче музыкант говорит: "я ненавижу
Вагнера, но не выношу более никакой другой музыки". Но я понял бы также и
философа, который объявил бы: "Вагнер резюмирует современность. Ничего не
поделаешь, надо сначала быть вагнерианцем..."


----------------------------------------------------------------------------


КАЗУС ВАГНЕР

ТУРИНСКОЕ ПИСЬМО В МАЕ 1888

Ridendo dicere severum...

1

Я слышал вчера - поверите ли - в двадцатый раз шедевр Бизе. Я снова
вытерпел до конца с кротким благоговением, я снова не убежал. Эта победа
над моим нетерпением поражает меня. Как совершенствует такое творение!
Становишься сам при этом "шедевром". - И действительно, каждый раз, когда я
слушал Кармен, я казался себе более философом, лучшим философом, чем кажусь
себе в другое время: ставшим таким долготерпеливым, таким счастливым, таким
индусом, таким оседлым... Пять часов сидения: первый этап к святости! -
Смею ли я сказать, что оркестровка Бизе почти единственная, которую я еще
выношу? Та другая оркестровка, которая теперь в чести, вагнеровская, -
зверская, искусственная и "невинная" в одно и то же время и говорящая этим
сразу трем чувствам современной души, - как вредна для меня она! Я называю
ее сирокко. Неприятный пот прошибает меня. Моей хорошей погоде настает
конец.

Эта музыка кажется мне совершенной. Она приближается легко, гибко, с
учтивостью. Она любезна, она не вгоняет в пот. "Хорошее легко, все
божественное ходит нежными стопами" - первое положение моей эстетики. Эта
музыка зла, утонченна, фаталистична: она остается при этом популярной, -
она обладает утонченностью расы, а не отдельной личности. Она богата. Она
точна. Она строит, организует, заканчивает: этим она представляет собою
контраст полипу в музыке, "бесконечной мелодии". Слышали ли когда-нибудь
более скорбный трагический тон на сцене? А как он достигается! Без гримас!
Без фабрикации фальшивых монет! Без лжи высокого стиля! - Наконец: эта
музыка считает слушателя интеллигентным, даже музыкантом, - она и в этом
является контрастом Вагнеру, который, как бы то ни было, во всяком случае
был невежлив