ответственно, в конце концов, структурализма, поскольку ба-
зой для понятия структуры выступают именно отношение и "поле".
Метафорика динамического поля призвана заместить классическую
онтологию вещеподобных агентов и событий истории. Пафос "смерти
субъекта", "автора", "человека" в структурализме и постструктурализме
(Фуко, Барт и другие) ^ означает как раз обращение к приемам безлично-
го, деперсонализированного подхода, когда историческое полотно можно
анализировать анонимно и "позиционно", не прибегая ни к индивидуаль-
ной психологии, ни вообще к личностям и именам как самоактивным
центрам истории. В целом, на наш взгляд, этот поворот методологии и
онтологии (они идут рука об руку) в концептуальном инструментарии
истории следует оценивать дифференцированно. В нем мы отмечаем
несомненные плодотворные моменты, обогатившие историю. Однако сам
замысел полностью избавиться от субъекта потерпел фиаско: окончатель-
но устранить его из истории вряд ли вообще возможно. История, как бы
мы ее ни понимали, какие бы средства познания ни применяли для ее
описания и объяснения, не может уйти от гипотезы, что ее агентами
являются люди, действующие и взаимодействующие со всем объемом
своих сознаний и бессознательностей и тем самым формирующие саму
ткань истории как таковой. "Смерть субъекта" осталась пафосом общего

B.n.Bujiw. Посктру^туралиспЛая методология истории____________45^

методологического задания по обновлению исторической мысли, имев-
шим не столько прямое конструктивное значение для истории, сколько
опосредованное и критическое, ибо этот тезис направлялся прежде всего
против различных, как считали его адепты, скороспелых и ставших
шаблонными генерализаций исторических событий, главным образом при
помощи таких классических философских категорий, как трансценден-
тальный субъект, сознание, "Я" и т. п. (включая, как у Фуко, и менталь-
ность ").

Однако, с другой стороны, этот сорвавшийся трюк с тотальной
"смертью человека" оказался плодотворным для разработки того слоя
исторической реальности, который ранее оставался скрытым, недоступ-
ным анализу. Аналогия с физикой здесь по-прежнему уместна. Уравнения
квантовой физики таковы, что они в качестве своих решений дают набор
дискретных позиций, которые могут заниматься индивидами - атомами,
элементарными частицами и другими дискретными физическими образо-
ваниями. Точно так же и в исторической науке: вместо того чтобы опи-
сывать какую-то конкретную историю (а их стало поразительно много, и
на эту "мультипликацию" историй как на эмпирическую базу опирался
структурализм, предлагая свой вариант обновления исторической мысли)
на языке людей (кто что сделал, кто на кого и как повлиял, кто для кого
был предшественником и т. п.), можно описывать ее на языке безличных,
бессубъектных позиций, занимаемых и реализуемых, конечно, людьми,
которые как психологические индивиды при этом, однако, вовсе не
творят из себя сами эти позиции, а, напротив, вынуждены считаться с
ними и даже сами ими определяются. Можно сказать, что при этом
описывается структура определенного социоисторического "поля", его
потенциалы, уровни и другие характеристики. Функция исторического
деятеля тем самым как бы переходит от человека (мыслимого в категори-
ях психологии прежде всего) к самоактивному полю, к анонимному
безличному механизму, к социальной системе, в дискретную и динами-
ческую структуру которой человек входит независимо от своей воли и
сознания, хотя и не без их участия.

"Полевое", целостно-динамическое и безличностное описание исто-
рии чрезвычайно многообразно. Его применение обогатило возможности
науки, расширило ее горизонт. Теперь стало реальным писать истории
"позиций" и "структур", а не истории "людей" в прежнем смысле тради-
ционной историографии. Рамки биографизма, нарратива, идущего от
персоны, были преодолены. В истории гуманитарного знания этот подход
был развит, например, М. Фуко и его учениками, один из которых, Фран-
суа Делапорт, применил его к анализу истории ботаники в XVIII в. Сам
Фуко, как известно, блестяще его продемонстрировал в ряде работ, в
частности и в широко известной книге "Слова и вещи" (1966), в которой
"полевой" аспект истории культуры оформился в концепции "эпистем".
Результатом применения указанного подхода стало переопределение
интеллектуальной истории Нового времени, подорвавшее доверие к

46                          Hcropuk в nouckax метода

исключительной значимости анализа ее коронованных героев и суперз-
везд, а также и к устоявшимся в культурном сознании и практике дисцип-
линарным членениям знания.

Многие историки, особенно историки науки, правда, встретили ра-
боты Фуко с немалой долей скептицизма, что вряд ли можно объяснить
простым консерватизмом. Мы уже сказали, что в качестве радикального
замысла "новой истории" пафос полного и окончательного устранения
человека из истории провалился. И здесь "консерваторы от истории"
показали, быть может, не столько свою инертность, сколько точность
интуиции. Но в целом все эти методологические баталии конца 60-х и
начала 70-х годов пошли на пользу истории, и со временем претензии на
радикальное новаторство поубавились, а наработанные приемы и факти-
чески проведенные исследования способствовали действительному про-
движению исторической мысли, обогатили и расширили ее горизонт.

Если писать историю трансформации "полевых" конструктов в ме-
тодологии истории, то следовало бы проследить, как "эпистемологичес-
кое поле" Башляра превратилось в "эпистему" Фуко, а та в свою очередь
уступила место постструктуралистской "дискурсивной практике" с ее
"правилами", а затем и со "стратегиями" власти-знания. Мы могли бы
также показать, как эти конструкты преломляются у других теоретиков
постструктурализма, например, у П. Бурдье, широко применяющего пред-
ставление о "поле" и "габитусе" для описания динамики общества и ис-
тории . Само соединение в постструктурализме в единое целое концеп-
тов власти и знания можно рассматривать как проявление или эффект
(тоже типично физический термин) "профессорского поля", типичного
для западной культуры и, в частности, для сложившейся в ней системы
образования. Эта тема была сначала пережита "уличным сознанием" в
мае 1968 г., а уже затем перешла в теоретический дискурс сначала у Фуко
(начиная с работы "Мир дискурса" -1971 г.) , а затем у Бурдье, Барта
и других.

"Полевой" сдвиг в манифесте методологии новой истории (Фуко в
"Археологии знания" - 1969 г.) обозначен как переход от традиционной
концептуальной оси "сознание-познание-наука" к новой- "дис-
курсивная практика-знание-наука". Деперсонализация, дегуманизация,
депсихологизация, составляющие главную направленность этого сдвига,
нацелены прежде всего именно против первого члена традиционной
триады - сознания. Не без влияния феноменологии Гуссерля и его по-
следователей психологический субъект стал рассматриваться не иначе,
как "ловушка". Так, например, уже упомянутый нами Ф. Делапорт гово-
рит: "...Чтобы избежать ловушки психологизма, достаточно было опи-
сать различные позиции, которые могут занимать субъекты" '". Это
действительно напоминает нам квантовую механику, рассчитывающую
энергетические уровни, которые могут занимать отдельные частицы как
индивиды. Классическая же механика, напротив, исходила из самой
частицы и динамических законов, которым должно подчиняться ее дви-

В. П. Визгим. rkXTCTpykTypaAucKkM методология истории____________47^

жение. Аналогия с классической или традиционной историей идей здесь
очевидна. Историк теперь может не погружаться в исследование биогра-
фий единичных субъектов (иногда для этого просто не хватает материа-
ла). Ему достаточно описать концептуальные позиции, которые эти субъ-
екты могут занимать и действительно занимают при определенных усло-
виях. Чем же тогда становится сама история? Из истории индивидуализи-
рующей, психологизирующей она превращается в историю позиций и оп-
позиций, в историю структур и их трансформаций (в структурализме это
слово явно предпочитается слову "развитие"). Отход от традиционного
для истории XIX в. психологизма с его биографическим подходом и клас-
сическим нарративом приводит методологию истории к осознанию
значимости понятий "структура", "диспозиция", "габитус", "эпистема" и
т. п. Иными словами, историк теперь интересуется не столько прослежи-
ванием индивидуального пути конкретной личности, сколько составлени-
ем целостных диспозиционных карт и определением их динамики в
историческом и культурном пространстве.

Атакой на второй член указанной традиционной триады классичес-
кой истории идей под вопрос были поставлены такие понятия, как
"гносеологический субъект", "трансцендентальный субъект", "познава-
тельный акт" и т. п. "Познание" действительно больше нагружено "субъ-
ективизмом" и "психологизмом", чем достаточно безличное само по себе
"знание". Именно поэтому теория познания трансформируется у Фуко в
"описание знания", в дескрипцию "дискурсивных позитивностей". Такой
подход не столько "снимает", сколько обходит гносеологическую проб-
лему, замещая ее развитие историей знаний как чисто дискурсивных
образований (практик). Выдвинутые Фуко на этом пути конструкты
(представление о порогах в эволюции дискурсивной формации, в частно-
сти о порогах эпистемологизации, научности, формализации) внесли
новые моменты в методологические представления истории науки, пусть
при этом сами историки поначалу достаточно прохладно встретили эти
теоретические новации.

Если у Фуко со "смертью субъекта" начинается история дискурсив-
ных практик (и недискурсивных тоже, но это уже - постструктурализм),
то у Барта со "смертью автора" начинается царство "письма". Слова о
"смерти человека" (субъекта, автора) - парафраз знаменитых слов Ниц-
ше о "смерти Бога" ". И это не поверхностная реминисценция и анало-
гия, а знак сути дела: ведь сам пафос этого теоретического "антропоцида"
есть в действительности продолжение ницшевской революции с ее контр-
метафизической направленностью. Нам важно подчеркнуть, что весь этот
философский и отчасти риторический "антропоцид" с его призывами к
борьбе с антропологическим сном, с психологизмом, идеализмом, персо-
нализмом, экзистенциализмом и т. п. дал свои научно значимые для
истории результаты. Например, было показано, что "автор" - не столько
психофизическая персона, индивидуальная субстанция, сколько культур-
ная и историческая функция, определенная социокультурная диспозиция,

48          ______        HcTOpukB nouckax метода

возникшая и развившаяся в конкретном историческом контексте. Социо-
логический редукционизм вновь ожил в этих не лишенных научной
значимости положениях, обогатившись при этом своего рода культуроло-
гическим редукционизмом. Уже у Фуко ("Слова и вещи") индивид с его
сознанием уступает место культуре с ее эпистемами (сама эпистема
понимается при этом как определенным образом структурированное
культурное поле). В дальнейшем, правда, этот культуроцентризм опять
стушевывается в пользу своеобразного исторического социологизма: в
центр внимания историка-теоретика попадают общество и цивилизация с
ее анонимными стратегиями самоподдержки и развития, с ее волей к
истине и волей к власти в их диалектическом переплетении. Фигура
постструктуралистского мыслителя, как ее в особенности выявил Фуко,
характеризуется фундаментальным парадоксом: такой мыслитель, ради-
кально отрицая гуманизм и личность в теории, на практике в высшей
степени озабочен именно освобождением конкретного человека, правами
личности, борьбой людей за свои микрогуманистические проекты и
интересы. Видимо, здесь мы сталкиваемся с фундаментальной дополни-
тельностью на уровне целостной личности теоретика.

Третье направление преобразования исторической мысли, связанное
с постструктурализмом, состоит во включении познающего историю
субъекта в ее теоретическую картину. Речь идет об учете самой истори-
ческой концепции (шире: вообще любой относящейся к обществознанию
конструкции) как фактора, формирующего историческую, соответствен-
но, общественную реальность. В неклассической физике, в частности в
квантовой механике, подобное проникновение субъекта в объект позна-
ния произошло и было осмыслено методологически раньше, чем это
случилось в гуманитаристике, хотя, надо сказать, прорыв к неклассичес-
кой парадигме, к преодолению жесткой дихотомии мира (субъект и
объект) просматривается уже в таких симптоматических событиях евро-
пейской культурной истории, как философия Нищие, под знаком которой
во многом и произошел переход от структурализма с его неоклассичес-
ким рационализмом к постструктуралистскому неоиррационализму влас-
ти, воли, желания. Структурализм критикуется постструктуралистами за
его приверженность к логоцентризму (термин Ж. Деррида). Ритуал, жест,
власть, тело замещают собой логос, рациональность, разум в их пред-
ставленности в самоценных смысловых структурах. "Только под взгля-
дом наблюдателя, - говорит Бурдье, - ритуал из танца становится
алгеброй, символической гимнастикой, логическим расчетом" ^, Здесь
мы снова не можем не вспомнить Ницше, поющего дионисический
дифирамб жизни как танцу. Философия певца Заратустры истолковывает
бытие как жизнь, а жизнь как танец, жест, телесный импульс, как, в
конечном счете, борьбу за власть и могущество.

______________В. П. Вчуин. riocrcrpykrypaAlKTcka" методология истории____________49^

Итак, "практики" искажаются наблюдателем, оформляющим их тео-
ретическое представление. Чтобы истина мира как "практики" и "воли",
"тела" и "жеста" полнее перешла в спектакль представления, нужно
включить в него эффект теории, учесть вносимую ею в историю дефор-
мацию, идущую от проникнутого соответствующим теоретическим созна-
нием субъекта. Если классическое мышление Нового времени видело
спектакль мира как его истину, причем сценическая машинерия пред-
ставления не загораживала и не искажала, а, напротив, раскрывала суть
мира так, как он существует сам по себе, независимо от зрителя (блес-
тящий образец такого мышления дает Фонтенель "), то теперь зритель
осознает себя как помеху истине мира, которую он рассказывает на языке
представления. "Основополагающая операция, - говорит Бурдье, ясно
выразивший эту особенность методологии постструктурализма, - офор-
мляющая практику (например, ритуал) в спектакль, в представление...
производит важнейшее искажение, теорию которого нужно создать, что-
бы регистрировать в теории эффекты этой регистрации и этой теории" ".

Теоретик-гуманитарий должен теперь не просто теоретически
оформлять свой объект как от него в принципе независимый, а вводить в
свою теорию теорию расхождения между этой теорией и самой практи-
кой как ее объектом. Это означает, что современный гуманитарий - в
отличие от классического - должен подвергать рефлексии свою соб-
ственную позицию и вводить в свою теорию поправки, учитывающие те
искажения реальности, которые несет с собой "частичность", особенная
ситуативность его позиции. Иными словами, если классическая познава-
тельная модель предполагала возможность абсолютного наблюдателя (и
теоретика вообще), абсолютную систему отсчета (как было, скажем, в
ньютоновской механике), то теперь, вслед за эпистемологической мута-
цией в физике, в гуманитарном знании произошла подобная же мутация,
полагающая такую модель принципиально невозможной.

Операция объективации, иными словами, сама должна объективиро-
ваться, поскольку позиция абсолютной объективации признана невоз-
можной и недостижимой для социального теоретика, так как теперь
отдают себе отчет в его включенности в конкретный диспозиционный
контекст социоисторического пространства. Это сознание конструктив-
ного вмешательства в объект со стороны теоретика как субъекта развора-
чивается в постструктурализме на почве, прокультивированной структу-
рализмом с его гиперлингвистическим подходом. "Слова, - говорит
Бурдье, - конструируют социальную реальность в той же степени, в
какой они ее выражают" ^. Власть и слово, власть и дискурс, власть и
символ здесь предстают во взаимопереплетении, так что одной из задач в
свете по-прежнему актуального просвещенческого проекта выступает
освобождение потребителей дискурсов от проникших в них властных
отношений, способных как стимулировать волю к истине, так и закрывать
доступ к ее результатам. Но в ницшеанской, по сути своей, постструкту-
ралистской парадигме истина вряд ли вообще может быть освобождена

50 __________             Hcropuk в nouckax нетода.

от воли к власти. И Барт, и Фуко в своей постструктуралистской деятель-
ности ставят себе целью разоблачение мифов сознания, мифов объектив-
ного (якобы) дискурса (научного), вошедших в состав западной цивили-
зации и ее истории. Основы этой методологии сформированы традицией
"школы подозрения" (Нищие, Маркс, Фрейд), о чем мы подробнее ска-
жем ниже ". Пока же нам важно только подчеркнуть научно значимое
ядро в этом повороте методологической мысли, которое кратко можно
обозначить как требование учета воздействия социальной и исторической
теории на ее предмет.

Действительно, было замечено, что общественно-исторические тео-
рии сами способствуют реальному формированию таких структур, какие
сконструированы в них идеально. Причем этот эффект теории тем силь-
нее, чем она мощнее, чем адекватнее своему объекту. Например, маркси-
стская теория классов, замечает Бурдье, способствовала тому, что в исто-
рии возникали именно такого рода общественные структуры. Подобно
тому как "слова социолога способствуют производству социального" ^,
так и слова историка способствуют "производству" исторической реаль-
ности.

На этот эффект теории по отношению к ее предмету может быть
сделана глобальная политическая ставка. Тогда история становится зада-
чей сознательного, целенаправленного конструирования и производства,
овеществляется, превращаясь как бы в целиком доступную рационально-
му планированию и созиданию. Привыкают говорить от ее имени, призы-
вая к "деланию истории". Сама история выстраивается таким образом,
чтобы такое "делание" можно было эффективно осуществлять. Для этого
не только вырабатываются соответствующие концепции, но и создаются
специальные социальные институты. Характерно, что подобные проекты
тотального "оседлания" истории рождаются не только на почве откро-
венно тоталитарных доктрин, но они могут быть основаны и на либераль-
ных идеях и на экологических убеждениях. Кстати, либеральный фунда-
мент, пусть частично, подпирал и марксистский проект "поворота"
истории. В этом повороте мы видим лишь предельный случай научно
оправданного учета теоретиком своей ошибки, собственной позиционно-
сти, эффекта своей теории. Здесь "эффект теории истории" вместо уточ-
няющей теорию поправки превращается в "локомотив истории", уверен-
но движущей ее якобы к ее концу (Гегель, Маркс, Кожев, Фукуяма...). Но
"сверхчеловек" и "вечное возвращение" Ницше-это, впрочем, тоже
"конец истории". Удивительно, но историцистский XIX век, век бума
истории и историзма, стремится уравновесить свою страсть к истории
теоретическими обоснованиями неизбежности ее конца. Общим корнем
всех этих вариантов конца истории выступает проникшая в сознание и
пробравшаяся в науку конечность человека как последнего и единствен-
ного - абсолютного - основания истории. Но при этом, надо заметить,
конечность человека здесь обязательно подпитана пафосом его бесконеч-
ности - почти божественной, во всяком случае титанической.

В.П.Виуим. Постстру1"туралистЛая методология истории           51

Лишь "авторитетный", т. е. излучающий власть, дискурс историка
может вносить свой вклад в созидание исторического измерения, оформ-
лять его de facto. Поэтому в постструктуралистском политоцентризме
(панполитизация общества и истории) тезисы об эффекте теории особен-
но значимы. Способностью созидать и разрушать наделены в подобной
мировоззренческой "оптике" только власть и воля, слепое