ыне лицо "мировой" исторической науки, не под-
даются прямолинейному усвоению и копированию, поскольку в немалой
степени опосредованы общей интеллектуальной (и даже социально-полити-
ческой) ситуацией той или иной страны, в принципе уникальной и невоспро-
изводимой. Именно поэтому французская историография не похожа на не-
мецкую, а итальянская - на английскую и т. д. Эти различия порой от нас
ускользают, как в силу искажающей перспективу общей удаленности России

HJguckyccuu                             171

от основных научных центров (отсюда по меньшей мере странное понятие
"зарубежная историография"), так и благодаря открытости нашей историче-
ской науки (в высших ее проявлениях) опыту самых разных национальных
школ. В результате иногда мы слишком мало придаем значения тому, нас-
колько то или иное заинтересовавшее нас исследование (книга, статья и т. п.)
вписывается в окружающий ее контекст.

Впрочем, известно, что основной поток исторической литературы в лю-
бой стране состоит как раз из "конкретных работ на конкретные историче-
ские темы". И может показаться, что ничто не препятствует стремлению
"опереться на эрудицию" и следовать лучшим образцам профессионализма.
Но и здесь все не так просто. Ибо этот вожделенный цеховой профессиона-
лизм не просто нарабатывается годами труда, но и тысячью нитей связан с
системой образования, создающей среду общения, и не в последнюю очередь
с определенной инфраструктурой (библиотеки, архивы, музеи и т. д.). Конеч-
но, стабильные международные контакты отчасти могут сгладить такого рода
различия, но не в состоянии устранить их полностью. И это не может не
влиять на характер и даже тематику наших исследований в области всеобщей
истории.

Однако в описанных выше трудностях стбит, по-моему, усматривать не
только (и даже не столько) следствие кризисного состояния отечественной
исторической науки, сколько проявление некоторых ее специфических черт.
Чтобы убедиться в этом, обратимся к весьма далекому уже прошлому - к
тому периоду в историографии античности, который связан с именем
М. И. Ростовцева ".

Родившемуся в 1870 г. Михаилу Ивановичу Ростовцеву была уготована
блестящая карьера. После завершения курса наук в Петербургском универси-
тете он благодаря материальной помощи семьи, а затем и специальной сти-
пендии правительства отправился на несколько лет за границу, где объехал и
обошел практически все античное Средиземноморье, а также подолгу зани-
мался в различных семинарах, работал в музеях, завязывал плодотворные
научные контакты с коллегами из разных стран. Первые его печатные работы
были посвящены древнеримской истории и культуре - статьи о последних
раскопках в Помпеях (1894, 1896), археологическая хроника римского Запада
(1895, 1896) окрашены страстью, рожденной эффектом непосредственного
присутствия. Молодой ученый дерзко вторгается в тонкости археологических
и топографических реконструкций, предлагает собственные интерпретации.
Его диссертация о государственном откупе в Римской империи от Августа до
Диоклетиана, опубликованная в 1899 г. (в 1902 г. вышла на немецком языке),
а также связанные с ней другие работы, в том числе статьи в наиболее авто-
ритетных энциклопедиях (Паули-Виссова, Де Руджеро), снискали ему высо-
кий международный авторитет и известность и до сих пор входят в круг не-
обходимого чтения романистов. После возвращения на родину Ростовцев
начинает преподавать (главным образом в Петербургском университете и на
Высших женских курсах), и в то же время все более набирает силу его иссле-
довательский талант. Тем интереснее видеть, как смещаются его интересы.
Римская история остается поначалу главной темой, в особенности ее соци-
ально-экономические аспекты, связанные с государственными финансами и

172                         Hcropuk в nouckax метода

вообще ролью государства в экономике. С этих же позиций Ростовцев подхо-
дит и к изучению эллинистического и римского Египта, к проблеме проис-
хождения колоната. При этом он изобретательно и виртуозно использует
надписи и папирусы - во многом новые для того времени источники.

Казалось бы, все ясно - перед нами действительно ученый мирового
масштаба, имеющий все возможности для работы в столичном универси-
тете - библиотеки, скорости и полноте комплектования которых не переста-
ешь удивляться и завидовать, практически ежегодные поездки за границу,
тесные и плодотворные контакты с крупнейшими, прежде всего немецкими,
антиковедами. К тому же, что немаловажно, весьма высокое положение в
обществе. Вместе с тем мы видим, как постепенно все большее место в его
исследованиях начинает занимать история Юга России - Боспорского цар-
ства, Ольвии, Херсонеса. Именно этой теме были отданы последние предво-
енные (и предреволюционные) годы, именно исследование причерноморских
древностей стало вершиной российской карьеры ученого. Разумеется, такое
смещение не было случайным. Интерес к древностям России был присущ
Ростовцеву смолоду, но все же выдвижение его на первый план не могло не
быть связано и с некоторой внутренней эволюцией его творчества. Рискну
высказать предположение: по мере того как складывались ставшие впослед-
ствии столь знаменитыми общие концепции римской и эллинистической
истории, происходило некоторое удаление от истории Рима как непосред-
ственно переживаемой (в ходе постоянного научного общения) реальности, и
именно это место бесконечно богатой эмпирии конкретно-исторического
исследования и заняли древности Юга России.

Не станем долго задерживаться на второй половине жизни ученого,
прожитой им в эмиграции, в США. Здесь он создал две фундаментальные
"социально-экономические истории": Римской империи (1926) и эллини-
стического мира (1939-1941). Обе книги, замечательные по своей эрудиции,
все же прославились более всего своими так называемыми "модерниза-
торскими" концепциями античной экономики, а первая из них - еще и объ-
яснением падения Римской империи с точки зрения пережитой историком
русской революции.

Можно сказать, что образ нашего соотечественника в мировом антике-
ведении до некоторой степени двоится: с одной стороны, он предстает как
автор обобщающих концепций социально-экономической истории практи-
чески всего античного мира, с другой - как блестящий исследователь мно-
гочисленных конкретно-исторических сюжетов (лишь в малой части связан-
ных с собственно римской историей), мастерски владевший техникой интер-
претации самых разных источников. Сочетание этих граней его таланта оп-
ределялось спецификой русской исторической науки, местом классической
древности в русской культуре и общественном сознании конца XIX-начала
XX в. Интерес к античной истории и культуре прививался образованием и
был довольно устойчивым, но все же не перерастал в осознание античного
наследия как живой части отечественной культуры, способной рождать зна-
чительный эмоциональный отклик у публики. Об этом свидетельствует, меж-
ду прочим, и научно-популярная периодика: в исторических журналах, адре-
сованных широкому читателю (например, "Исторический вестник", 1881-

Из glKkyccuu______________________________173

1917), истории Греции и особенно Рима отводилось весьма скромное место.
В этих условиях Ростовцев не мог, конечно, довольствоваться тем типом
историописания, который столь хорошо усвоил сначала в университете, а
затем за годы пребывания в европейских центрах антиковедения. С одной
стороны, не без влияния чтения общих лекционных курсов, классическая
римская история приобретает в его творчестве все более концептуальный
характер, лучше соответствующий несколько отстраненному российскому
отношению к античности. С другой стороны, он со всем пылом устремляется
в изучение более близких причерноморских древностей, вокруг которого к
тому же бурлила полнокровная профессиональная среда археологов и исто-
риков, что и создавало предпосылки для появления конкретно-исторических
исследований высочайшего уровня.

Этот весьма давний пример лишний раз показывает, насколько пробле-
мы соотношения анализа и синтеза, эрудиции и рефлексии по поводу интерп-
ретации источников связаны с особенностями исторической науки в каждой
стране. Тот или иной исход этих по видимости абстрактных споров в немалой
степени зависит от двух важнейших моментов: существования достаточно
плотной профессиональной среды (как условия цехового воспроизводства и
полноценного научного общения) и наличия "идеального читателя" - по-
тенциального адресата исторических трудов. Быть может, те тревоги, опасе-
ния, сомнения, которые выплеснулись в ходе круглого стола, хотя бы отчасти
объясняются тем, что мы не слишком хорошо представляем себе и среду, в
которой живем и работаем, и читателя, для которого пишем. А не выяснив
эти фундаментальные вопросы, не стоит и отправляться "на поиски метода".

' Гуревич А.Я. К читателю // Одиссей-89. М., 1989. С. 8.

" Бессмертный Ю.Л. "Анналы": переломный этап? // Одиссей-91. М., 1991. С. 8.
' Из необъятной литературы по этой теме для сравнения упомяну лишь работы С. Л. Ут-
ченко и Е. М. Штаерман о восприятии эллинистической культуры (в самых разных ее
проявлениях) в Риме (УтченкоС.Л. Политические учения древнего Рима. М., 1977; Шта-
ерман Е.М. Эллинизм в Риме // Эллинизм. Восток и Запад. М., 1992. С. 140-176; Она же.
Эллинизм в Риме // ВДИ. 1994. ј 3. С. 3-13).

"* Конечно, выбор этот не случаен: с 1989 г. на страницах "Вестника древней истории"
постоянно публикуются различные материалы к биографии этого выдающегося историка.

Д. Э. Харитонович
ИСТОРИЯ СТРУКТУР И ИСТОРИЯ СОБЫТИЙ

Среди историков существует негласный и даже не всегда осознанный
консенсус. Все сферы и методы исследований делятся на две большие груп-
пы. Первая включает в себя то, что относится, как считается, к глубинным
процессам, определяющим ход истории, протекает во "времени большой
длительности" (la longue duree): социально-экономическая история, "геоисто-
рия", история ментальностей, быта, частной жизни и т. п. Этому дается по-
ложительное наименование - "история-проблема". Ко второй группе отно-

174         _____ ________Hcropuk в nouckax метода

сят политическую историю, историю-биографию, событийную, т. е. то, что
представляется внешним проявлением глубинных процессов, происходит в
кратком времени и получает не слишком почетный ярлык "истории-рас-
сказа", "истории-повествования".

Наверное, никому не придет в голову отрицать заслуги Школы "Ан-
налов" в том, что можно назвать обращением к человеку. Создатели "новой
исторической науки" требовали внимания к "малым", "простым" людям, а не
"великим", которыми занималась предшествующая историческая наука. Но
здесь возник парадокс. Источники, повествующие о древних и средневековых
обществах, практически не касаются представлений конкретных "простых"
людей. Соответствующие данные приходится извлекать с помощью косвен-
ных методов из массовых, серийных источников, отражающих устойчивые
воззрения. Вынужденно исчезают частности - один отдельный человек,
одно отдельное событие.

Нельзя сказать, что подобный "перекос" прошел незамеченным. В кон-
це 60-начале 80-х годов в исторической науке намечается поворот к изуче-
нию "частного", "кратковременного" в истории- к событийной истории,
политической истории, истории-биографии. Причиной тому - и естествен-
ное постоянное обновление методов и предметов исторического исследова-
ния, и столь же естественное стремление обратиться к истокам - ведь перу
одного из основателей Школы "Анналов" Люсьена Февра принадлежит целая
серия биографий деятелей XVI в" - и побуждения нравственного свойства:
если судьбы исторического процесса определяются некими анонимными
структурами - географическими, экономическими, социальными, менталь-
ными, то как быть с человеком, с его воздействием на этот процесс?

Нет, сама по себе конкретика не отрицается ведущими деятелями "но-
вой исторической науки". Но в процессе исследования события главными
оказываются те "глубинные" структуры, на которые это событие опирается.
Например, для Ж. Дюби основным в его исследовании битвы при Бувине 27
июля 1214 г. является не сама битва, но представления о сути и смысле войны
на рубеже XII и XIII столетий, этические нормы и ценности воина и т. п.
Последствия указанной битвы для автора "Бувинского воскресенья" - не те
или иные перемены в политических реалиях, а смена воззрений на эту битву с
XIII по XIX вв., т. е. изменения в сознании, в культуре. Частное необходимо
изучать, дабы лучше познать общее - таков пафос данного направления.

Но возможен и иной подход: опираясь на знание структур, понимая
ментальность людей той или иной эпохи, прояснить, понять именно это со-
бытие, именно этого человека. И это, сдается мне, позволит разрешить ряд
проблем исторического знания.

"Ментальности меняются медленнее всего. История ментальностей -
это история замедлений в истории" (Ж. Ле Гофф). Но что значит "замедле-
ние"? То, что перемены в сознании людей протекают неспешно и потому
не ощущаются? Или, может быть, то, что эти перемены весьма редки и имен-
но потому массовое сознание малоподвижно - кроме как раз моментов пе-
ремен?

Картина мира включает в себя представления о природном окружении и
социальной среде. А если эти окружения и среда претерпевают резкие изме-

И) guckyccuu                               175

нения ввиду массового переселения или социальных потрясений либо поли-
тических переворотов? Реагирует ли картина мира на эти катаклизмы или
сами потрясения уже подготовлены переменами в ментальности? Встает
вопрос о механизме ментальных и - шире - структурных перемен, о взаи-
мовлиянии события. Здесь только изучение частного может дать ответ на
поставленные вопросы.

Рассмотрим еще одну причину необходимости для историка присталь-
ного внимания к частному - отдельному событию, одному человеку. Есте-
ственен для любого человека вопрос: а могло ли быть иначе? Но для исто-
рика - не естественен. Кредо любого из нас: "история не знает сослагатель-
ного наклонения". Размышления типа "что было бы, если бы" долгое время
оставались в сфере литературы и, в первую очередь, литературы фантасти-
ческой. Герой такой литературы, овладев машиной времени, начинает ме-
нять прошлое и, в зависимости от взглядов автора, ему это удается либо не
удается.

Но вот в своей поздней работе "Изъявление Господне или азартная иг-
ра?" Ю. М. Лотман, опираясь на идеи И. Пригожина, изучавшего динамичес-
кие процессы на физическом, химическом и биологическом уровнях, предла-
гает свое решение проблемы сочетания детерминированного и индетермини-
рованного в истории. Историческая эпоха никогда не равна самой себе, в
историческом процессе всегда наличествуют разные тенденции, причем раз-
витие этих тенденций определяется, в основном, коллективными детерми-
нантами. Но в процессе исторического движения возникает момент (Лотман
вслед за Пригожиным называет это "точкой бифуркации", т. е. раздвоения),
когда эти тенденции оказываются в равновесии, исключается однозначное
предсказание будущего, дальнейшее развитие осуществляется как реализация
одной из равновероятных возможностей. В эти моменты решающую роль
может сыграть как случайность, так и механизм сознательного выбора. Та
историческая действительность, которая реализуется, зависит как от комп-
лекса случайных обстоятельств, так и от самого сознания действующих лиц
исторической драмы, главных и второстепенных, так сказать, "массовки".

Исследования в области того, что можно назвать "альтернативной ис-
торией", могут развиваться в разных направлениях. Этим термином можно
обозначить попытку создать сценарий неосуществившегося варианта истори-
ческого развития (впрочем, это пока лежит за пределами науки; я не утверж-
даю, что написание подобных сценариев силами науки принципиально недо-
стижимо, более того, я надеюсь, что это когда-нибудь осуществится, но се-
годня мы даже не знаем, как подойти к проблеме); можно - стремление
обосновать точку "бифуркации", ключевое происшествие; можно - желание
доказать саму возможность альтернативного исторического пути.

Мне кажется, что наступает поворот от общего к частному в историчес-
ких исследованиях. Не отказываясь от всего, наработанного "историей струк-
тур", - а как иначе выявить детерминированность того или иного феноме-
на? - следует вернуться к точке на оси времени - единичному человеку,
единичному событию.

176                         Hcropuk в nouckax метода

А. Я. Гуревич
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ, ИЛИ МОЖНО ЛИ "ДОИТЬ КОЗЛА"?

Заключительные соображения касательно нашей дискуссии о современ-
ных методах исторического исследования кажутся здесь неуместными, во-
первых, потому, что это обсуждение только начато (и мы намерены продол-
жить его), а во-вторых, по той причине, что последнее слово в подобной
дискуссии вообще едва ли возможно: ведь изучение истории есть не что иное,
как спор без конца, и всякое утверждение, в особенности методологического
свойства, неизбежно порождает новые вопросы, повороты мысли и возраже-
ния. Все, что мне кажется уместным сейчас высказать, есть краткий коммен-
тарий к тем выступлениям участников "круглого стола", в которых в той или
иной мере прозвучали сомнения относительно существенности самого пред-
мета дискуссии. Симптоматичен тот факт, что несколько выступавших в
прениях довольно единодушно высказали скептицизм относительно пользы и
своевременности разговора о методе. Кое-кто выразил опасения, не хотим ли
мы заменить известную обветшавшую методологию новой, не менее универ-
сальной и общеобязательной; раздавались голоса, будто историки устали от
методологических экзерсисов; прозвучала мысль, что предварительным усло-
вием обретения более адекватной гносеологии является создание плотной
интеллектуальной среды. В качестве символов двух подходов к истории,
прагматичного и теоретического, были названы Школа хартий и Школа
"Анналов". Подобная позиция, на мой взгляд, служит свидетельством небла-
гополучного состояния наших исторических знаний и симптомом трудностей
переходного периода, который мы ныне переживаем.

Но я начну с другого. Б. С. Каганович ссылается на свидетеля, который
слышал от покойного Б. А. Романова, крупного специалиста по отечествен-
ной истории, слова: заниматься методологией - это все равно что "доить
козла". Сама по себе эта цитата, заимствованная из вторых рук, заслуживала
бы критической проверки. Если Романов действительно произнес эти слова,
то их нужно воспринимать в контексте идеологической ситуации сталинской
эпохи, когда под словом "методология" подразумевалась определенная дог-
ма, отступления от которой неукоснительно карались. Будучи вырванным из
контекста, высказывание Романова лишается своего истинного смысла. Это
во-первых. Во-вторых, и это главное, перу Б. А. Романова принадлежит за-
мечательная книга "Люди и нравы древней Руси". Автор старается восстано-
вить психологию и нормы поведения людей той эпохи, от которой сохрани-
лось крайне ограниченное число источников, и для того чтобы достигнуть
своей цели - проникнуть в духовный универсум - ему несомненно понадо-
билось разработать оригинальные и утонченные методы исследования. Исто-
рику, в частности медиевисту, работающему в режиме информационного
голода, приходится прибегать к изощренным приемам исследования источ-
ников, и успеха он может добиться только в результате напряженных интел-
лектуальных усилий.

"Доить козла" - грубый образ, но не по моей вине он появляется на
страницах "Одиссея". Поскольку же он тут употреблен, я позволю себе рас-

Hj guckyccuu                               17 7

сказать следующую историю. Один ирландский святой в крайнем своем
простодушии пытался доить быка, заслужив насмешки крестьянок. Но, о
чудо, молоко полилось. С точки зрения людей средневековья, то было дока-
зательством всемогущества Господа и свидетельством святости простеца.
Для участников же нашего "круглого стола", как мне кажется,