то исторический источ-
ник - создание человека, и это его творение, - будь оно продуктом дея-
тельности хрониста, поэта, теолога, законодателя или писца, либо купца,
ведущего приходно-расходную книгу, или судьи, допрашивающего прес-
тупника, - неизменно и всякий раз по-своему несет на себе отпечаток
его взгляда на мир, его психологии, равно как и установок сознания лю-
дей его времени, к которым он и обращался с текстом, превращенным в
исторический источник современным историком. То обстоятельство, что
историк, стремящийся восстановить фактическую сторону дела, неизмен-
но наталкивается на незримую ментальную и языковую преграду, не дол-
жно повергать его в отчаяние. Но, очевидно, он должен осознать неиз-
бежность "сопротивления материала" и отчетливо понимать, что мен-
тальная среда, в которой, может быть, затем и удастся распознать факты
прошлого, должна быть превращена им из препятствия к их познанию в
новый источник сведений, но уже не об этих фактах и событиях, а об их
интерпретации участниками исторического процесса и в особенности те-

92                   ___   Hcropuk в nouckax метода

ми, кто оставил нам эти тексты. Историк находится в постоянном едино-
борстве с источником, ибо последний представляет собой одновременно
и единственное средство познания и ту преграду, природу которой необ-
ходимо по возможности глубоко исследовать.

Постмодернисты вновь настойчиво подчеркнули "непрозрачность"
исторического источника, сосредоточив внимание преимущественно на
повествовательных жанрах. А как обстоит дело с источниками, анализи-
руя которые историки пытаются раскрыть сущность тех или иных инсти-
тутов?

В сагах о конунгах начального периода истории Норвежского госу-
дарства рассказывается, в частности, о том, как Харальд Прекрасноволо-
сый, первый объединитель страны, утверждая свое господство, якобы от-
нял земельные владения у всего населения. В саге о Хаконе Добром, сыне
Харальда, сообщается, что этот государь возвратил жителям Норвегии их
земли, чем и объясняется его прозвище. Эта информация, содержащаяся в
сочинении исландца Снорри Стурлусона "Круг Земной", в свое время
вызвала оживленную дискуссию среди норвежских историков, которые
предлагали различные интерпретации. В конце концов возобладала точка
зрения, что рассказ об "отнятии одаля" (так назывались наследственные
земельные владения) не имеет под собой реальных оснований и не может
внушать доверия, тем более что описываемые события относятся к концу
IX-началу Х в., тогда как "Круг Земной" был составлен в первой трети
XIII в. По мнению современных скандинавистов, Снорри едва ли мог
располагать подобной информацией, относящейся к периоду, когда в
Скандинавских странах еще не существовало письменности. Подобная
критическая установка кажется обоснованной и в должной мере осторож-
ной. Но прежде чем давать окончательный отвод рассказу об "отнятии
одаля", следовало бы, на мой взгляд, возвратиться к обсуждению того,
чтб представляла собой эта форма землевладения. Одаль - владение, ко-
торое переходило в семье из поколения в поколение и по сути своей было
неотчуждаемым. Даже тогда, когда земля одаля передавалась в руки дру-
гого владельца, прежний собственник или его наследники сохраняли пра-
во выкупить его. Для этого достаточно было доказать в суде, что на про-
тяжении трех (в одних областях Норвегии) или пяти (в других ее районах)
поколений по прямой нисходящей линии земля оставалась в собственнос-
ти одной и той же семьи.

Изучение памятников древненорвежского права и других источни-
ков убеждает в том, что связь между владельцем и его семьей, с одной
стороны, и их одалем, с другой, была, по сути дела, нерасторжимой.
Можно пойти дальше и утверждать, чтО между семейной группой и ее
одалем устанавливались отношения, которые выходят за рамки права, ибо
эти отношения несли на себе явственный эмоциональный отпечаток. Не
только земля принадлежала семье, но и ее владелец как бы принадлежал
одалю, распространяя на него свою "субъективность". Одаль и семья,
члены которой из поколения в поколение с незапамятных времен ("со

А. Я. Гуревич. ^Территория ucropuka,                      93

времен, когда хоронили в курганах") населяли его и возделывали, пред-
ставляли собою органическое единство, и человек, владевший одалем, так
и назывался "одальман". Его социальный статус, т. е. совокупность его
прав и обязанностей, его положение в обществе, его личное достоинство
и самосознание, самооценка находились в непосредственной и неразрыв-
ной связи с обладанием одалем. Разве не показательно то, что наряду с
термином o5alma5r в древнескандинавских памятниках права фигурирует
термин e5elma5r, "человек благородного происхождения", "знатный",
"полноправный"? Свободное происхождение индивида теснейшим обра-
зом переплетается с обладанием неотчуждаемой земельной собственнос-
тью. При этом нужно подчеркнуть, что в среде одальманов преобладали
не представители знати, а полноправные рядовые свободные люди.

 То, что право одаля не ограничивалось сферой владения, пользова-
ния и распоряжения земельным участком, но охватывало куда более ем-
кую сферу социальных отношений и идеальных представлений, доказы-
вается анализом одной из эддических песней- "Песни о Хюндле". Не-
кий молодой человек по имени Оттар готовится к судебной тяжбе из-за
"отцовского наследства". Для того чтобы выиграть спор о земельном
владении, он обращается за помощью к языческой богине Фрейе. Та, в
свою очередь, пробуждает великаншу Хюндлю и велит ей поведать Отта-
ру о его предках. Великанша начинает с перечисления пяти поколений
непосредственных предков Оттара. Как мы уже знаем, именно перечис-
ление пяти поколений владельцев одаля требовалось для того, чтобы до-
казать право на него. Однако, и это самое интересное, Хюндля не ограни-
чивается перечнем одальманов, - она называет далее огромный ряд
имен легендарных героев и знатных людей, приговаривая время от вре-
мени: "Таков род твой, неразумный Оттар". В этот перечень попадают и
имена скандинавских военных предводителей и конунгов, а завершается
он упоминанием языческих богов - асов. Если "первоначальный список"
одальманов, прямых предшественников Оттара, можно принять за факти-
ческое сообщение, то все дальнейшее безграничное перечисление слав-
ных имен переводит речь великанши на мифопоэтический уровень. Оттар
должен явиться на тинг - судебное собрание, на котором будет разби-
раться его тяжба об одале, вооруженный знаниями о том, что весь "сре-
динный мир" - Мидгард выступает на его стороне.

Как видим, земельная собственность не оставалась у древних скан-
динавов только лишь предметом правовых и имущественных отношений,
но охватывала несравненно более широкий круг явлений, и в том числе
эмоциональных, эпических и мифологических. Обладание одалем было
одновременно и признаком свободы и полноправия владельца и симво-
лом его человеческого достоинства.

Возвратимся теперь к упомянутому выше сообщению об "отнятии
одаля" в свете изложенных соображений о природе этого института. Ис-
торики имели основания усомниться в достоверности рассказа Снорри
Стурлусона, поскольку трудно себе представить, что Харальд Прекрасно-

94                          Hcropuk в nouckax метода

волосый, только еще начинавший объединение Норвегии, был в состоя-
нии конфисковать земельные владения, принадлежавшие всему населе-
нию страны. Но если мы примем во внимание, что, осуществляя объеди-
нение, Харальд, по свидетельству car, применял насилие по отношению к
непокорным и даже якобы поставил многих перед необходимостью поки-
нуть страну, переселившись в только что открытую Исландию, то, может
быть, рассказ об "отнятии одаля" стоило бы истолковать несколько по-
иному. Харальд посягал на собственность лишь некоторых знатных лиц, с
которыми находился в конфликте, но его насильственная политика объе-
динения страны должна была восприниматься как недопустимое посяга-
тельство на независимость, полноправие и свободу бондов - сельского
населения; Харальд отнимал или, во всяком случае, угрожал нарушить
вольности свободного населения. Несколько позже его сын Хакон Доб-
рый пошел на уступки и отказался от самовластной политики своего отца.
Вот эти-то посягательства Харальда и могли восприниматься бондами как
угроза их одалю, т. е. их свободе и полноправию. То, что, на мой взгляд,
должно привлечь внимание историка, заключается в невольной подмене
Снорри Стурлусоном понятия свободы понятием одаля. Такого рода под-
мена могла произойти только потому, что одаль, как я старался подчерк-
нуть, представлял собою не просто наследственное земельное владение,
но и ядро личных, эмоциональных и даже мифопоэтических представле-
ний, далеко выходящих за рамки обычного понятия земельной собствен-
ности. Перед нами одна из центральных и всеобъемлющих категорий ми-
ровоззрения скандинавов эпохи раннего средневековья.

Оба приведенных примера (первый - о смерти Вильгельма Завое-
вателя заимствован из статьи немецкого историка Александра Пачовско-
го, второй принадлежит мне ") при всем очевидном несходстве имеют, на
мой взгляд, нечто общее. Они свидетельствуют о том, что при изучении
самых различных аспектов истории, будь то история событий или исто-
рия институтов, исследователь не должен уклоняться от анализа того, что
является, собственно, сферой ментальных, идеологических отношений.
Он по необходимости погружается в область представлений авторов ис-
торических источников, в ту систему культурных стереотипов и ходов
мысли, которая была неотъемлемой стороной их творчества. Иными сло-
вами, для того чтобы расшифровать дошедшие до него послания из
прошлого, историку не избежать проникновения в культуру изучаемой
эпохи, в культуру, понимаемую в историко-антропологическом смысле.
Вне этого поистине всеобъемлющего универсума невозможно правильно
оценить никакое сообщение источника. Несомненно, это обстоятельство
крайне усложняет анализ, вводя в него новые и в высшей степени слож-
ные параметры. Но вместе с тем такой поворот только и способен возвра-
тить историка к попытке мысленно реконструировать то целое, вне кото-
рого отдельные фрагменты исторической действительности не могут
быть представлены и поняты с должной глубиной.

А Я Гуревич. территория ucropuka"                     95

Древнескандинавские памятники, записанные на родном для их но-
сителей языке, несравненно более богаты информацией относительно
жизни и самосознания рядовых свободных людей, нежели памятники, ко-
торые были записаны на латыни в начале средневековья на континенте
Европы. Что мы знаем о свободных франках? В повествованиях истори-
ков и хронистов эпохи Меровингов и Каролингов о них почти вовсе нет
упоминаний, ибо эти авторы обращали свое преимущественное внимание
лишь на высший слой общества. Зато в записях обычного права, извест-
ных под названием leges barbarorum, речь идет в значительной мере как
раз о свободных соплеменниках, и в этих судебниках рассматриваются
самые различные виды проступков (убийства, членовредительство, гра-
бежи, кражи), за которые полагается платить вергельды и другие возме-
щения. Бблыыая часть титулов "Салического закона" ("Lex salica") начи-
нается словами: "si quis..." Кто этот "quis", который был повинен в пра-
вонарушении или явился жертвой такового? В ряде случаев можно уста-
новить или хотя бы предположить его социально-правовую принадлеж-
ность. Но мы- ничего не знаем о причинах или побудительных мотивах
противоправных поступков, которые, видимо, были весьма частыми во
франкском обществе VI в. Если обратиться к "Истории франков" Григо-
рия Турского, в центре внимания которого короли и их ближайшее окру-
жение, но отнюдь не простолюдины, то может создаться впечатление, что
франкская знать была поглощена раздорами и борьбой за власть и богат-
ство, не считаясь ни с какими нравственными, религиозными или право-
выми нормами. Сопоставление рассказов турского епископа, как и других
хронистов, с постановлениями "Салического закона" может привести к
выводу, будто и в среде рядовых свободных царили такие же необуздан-
ные жестокость, и произвол.

Но, как мне кажется, эти исторические источники могли бы выгля-
деть несколько иначе, будучи подвергнуты следующему мысленному эк-
сперименту. Существует известное основание для того, чтобы сопоста-
вить франкское общество VI-VII вв. со скандинавским обществом, как
оно рисуется в сагах и записях древнего права, ибо при различии во вре-
мени их фиксации налицо, несомненно, типологическое сходство. Оба
эти общества были родственны, являя два варианта развития германских
народов. Если подобное сопоставление допустимо, то оно дало бы исто-
рику возможность несколько глубже понять, какого типа индивиды скры-
вались за расплывчатым "quis" "Салического закона" и других "leges".
Анализ исландских саг показывает, что описываемые в них распри между
отдельными лицами и семьями, сопровождавшиеся кровопролитием и ак-
тами мести, которые нередко длились на протяжении поколений, вовсе не
были признаком якобы царивших в обществе анархии и разнузданности
или господства "кулачного права". Напротив, принципом, на котором ос-
новывалось это общество, было признание господства права: "На праве
страна строится, неправьем разоряется".

96 ___________             ИсгорчЛ в nouckax метода

Вражда между индивидами и группами, которые их поддерживали,
вызывалась не столько борьбой за собственность или власть, сколько
стремлением свободного человека защитить свою честь и личное досто-
инство, к малейшим посягательствам на которые северные германцы
проявляли чрезвычайную чувствительность. Индивид, чье доброе имя
было поставлено под сомнение в глазах окружающих в силу причиненно-
го ему ущерба (пусть совершенно незначительного) или оскорбления,
стремился во что бы то ни стало восстановить нарушенное равновесие.
Скандинав эпохи саг как бы смотрел на себя глазами представителей сво-
ей социальной среды. В одной из песней "Старшей Эдды" читаем:
"Гибнут стада, // родня умирает, // и смертен ты сам; // но знаю одно, //
что вечно бессмертно: // суд над умершим". Этот "суд над умершим" был
не чем иным, как оценкой индивида, его поступков и поведения, оценкой,
даваемой его социальной средой при его жизни и после смерти. Более
всего свободный человек страшился причинить ущерб своей обществен-
ной репутации, собственному моральному и социальному статусу, именно
в этом отношении его реакции на оскорбление были особенно острыми и
болезненными. Отсюда - месть или судебная тяжба.

Нельзя ли предположить, что за убийствами, членовредительством и
другими преступлениями, о которых говорится в континентальных leges
barbarorum, нередко скрывались подобные же эмоциональные состояния?
Если это предположение правомерно, то франкский "quis" перестал бы
быть только лишь юридической и социологической абстракцией, пред-
ставителем того или иного разряда населения, и выступил бы перед нами
как человек со своей психологией и системой нравственных ценностей.

Я рискну высказать еще одно предположение. Как уже упомянуто,
франкские историки меровингского периода, рисуя события, происхо-
дившие при Хлодвиге и его преемниках, почти неизменно акцентируют
распри, раздиравшие королевский род. Из их повествований явствует, что
причиной цепи кровавых злодеяний были неуемная жажда богатства и
власти. Франкская знать предстает на страницах их сочинений в виде
буйных, неукротимых насильников и убийц, лишенных каких бы то ни
было моральных ограничений. Я не ставлю под сомнение достоверность
сообщаемых фактов, но хотел бы высказать следующую гипотезу: не яв-
лялась ли эта поистине удручающая картина плодом столкновения двух
разных религиозно-культурных традиций? Григорий Турский, выходец из
галло-романской аристократии, христианский епископ, описывает исто-
рию германского племени франков, носителей совершенно иной культу-
ры. В какой мере этот прелат и образованный человек был способен и
склонен проникнуть в строй мыслей и представлений народа, который он
пытался наставлять на путь истины Христа? Ведь и из других источников
той эпохи мы знаем, что церковные миссионеры как правило не понимали
смысла язычества и скрывавшихся за ним духовных ориентаций тех, к
кому они обращались со своей проповедью. Первоначальная и в высшей
степени поверхностная христианизация Хлодвига, его окружения и пре-

А Я. Гуревич. .Территория ucropuka"                 ___ 97

емников едва ли могла покончить с издревле культивировавшейся у гер-
манцев системой ценностей и жизненных установок. Не могла она сразу
разрушить и тот мощный мифопоэтический пласт сознания, который и в
гораздо более позднее время порождал германский героический эпос.

Но знакомство с эпосом германцев свидетельствует: распри, вражда,
кровавые деяния находили свое объяснение в контексте известных нам
песней и преданий. То, что на поверхности выглядит как безудержная
варварская алчность, при более углубленном анализе оказывается стрем-
лением утвердить "удачу", "везение", "счастье", в свою очередь обуслов-
ленные судьбой индивида. Восприятие германцами богатства, прежде
всего золота и других сокровищ, имело важные особенности: в этих цен-
ностях материализовались качества, органически присущие вождю и вои-
ну, и драгоценные предметы, которыми они обладали и которых домога-
лись, не были чем-то внешним по отношению к их человеческой сущнос-
ти '". Будучи изъяты из контекста верований и императивов поведения,
поступки германских и, в частности, франкских вождей утрачивают свой
подлинный смысл и выступают в изображении христианских авторов как
череда злодеяний, диктуемых одними лишь низменными побуждениями.
Если бы в то время нашелся свидетель, способный проникнуть во внут-
ренний мир варваров и описать его в своем сочинении, то, как я полагаю,
перед нами предстала бы существенно иная картина.

Франкские источники, как правило, скрывают от нас внутреннюю
природу индивида, и для того чтобы к нему пробиться, надобны, как мы
видим, обходные пути. И в данном случае работа с источником органи-
чески связана с изучением культуры. Источниковедение из вспомогатель-
ной исторической дисциплины перерастает в нечто совершенно иное - в
изучение культуры, в недрах которой возник исторический источник.
Вместе с тем источниковедческий анализ перестает быть некоей предва-
рительной стадией исторического исследования, ибо единоборство с ис-
точником не может не пронизывать это исследование от начала до конца.

Знакомство с трудами постмодернистов, работающих на поприще
историографии, приводит к заключению, что они концентрируют внима-
ние на трудности, если не на невозможности пробиться сквозь текст ис-
точника к породившей его исторической действительности. Соглашаясь с
тем, что подобная процедура и в самом деле подчас головоломна, я все
^ке-склонен утверждать: памятники прошлого способны дать нам инфор-
мацию о нем, сколь ни сложно то преломление, в каком оно предстает в
источниках. Сталкиваясь с герметичностью того или иного сообщения,
историк вынужден расширять поле своих наблюдений и исследовать не
изолированные тексты, а их комплексы, ибо только в более широком кон-
тексте разрозненные свидетельства могут обрести свой смысл. Иными
словами, в историческом источнике мы имеем дело с определенной ин-
терпретацией. Его версия служит для современного историка материалом
для новой, вторичной интерпретации.

4 Зак. 125

ЙЙ

98                          Hcropuk в nouckax метода

Все эти процедуры, как может показаться, все дальше уводят нас
от события в его "первозданном" виде. Но историческая наука, основы-
вающаяся на нарративе, на рассказе о событиях, всегда неизбежно со-
пряжена с указанными трудностями. Историки, сосредоточивающие свое
внимание на событиях, поступках людей, на хаосе повседневной жизни
с ее бесчисленными течениями, неизбежно остаются в зависимости от
своих информаторов, точно так