образов не ограничива-
ются формальной персонификацией сил зла и неверия в борьбе с божьим
избранником . Гумпольду важен и собственно мирской аспект их враж-
ды с Вацлавом. В качестве ее первопричины он акцентирует их стремле-
ние к власти (XI, 154; XV, 157; XVII, 158; XX, 161), а сам святой сопро-
тивляется не только религиозной неправедности их действий, но в первую
очередь их жажде власти. В отличие от Crescente Гумпольд придает дей-
ствиям святого характер энергичный и героический (XII, 155; XIII, 155,
156; XVII, 158).

Противопоставление Вацлава Драгомире и Болеславу приобретает у
Гумпольда, наряду с собственно религиозным и политическим, и специ-
альное этическое звучание. Это отражено и в личных характеристиках:
Вацлаву приписываются качества humilitas, benignitas, obedientia, miseri-
cordia, moderatio, в то время как его противникам superbia, avaricia, igno-
rancia, terror. Из чистой персонификации эсхатологической борьбы добра
и зла противостояние святого и его врагов транслируется в плоскость ан-
тиномии личных качеств, способов действия и их целей. Подобная эти-
ческая антиномия характерна и для оттоновской агиографии, где против-
ники святых или носители политического беспорядка отождествляются
со сверхъестественными силами зла и одновременно отмечены личной
неправедностью. Важность этических аспектов отражается в значимости
характеристик персонажей, которые даются через описание их деяний.
Противопоставление героев является одновременно и противопоставле-
нием их деяний и мотивов поведения "*. Такой антагонизм acta хорошо
осознается не только автором, но и его персонажами: это видно в харак-
теристике отношения Вацлава к матери (...matris meae, tarn genere quam
operum etiam inquinacione gentilis- XI, 154), брату, знати (XVII, 158;
XIX, 160). Противники Вацлава стилизуются в соответствии с топикой
"неправедного правителя", а их конфликт со святым парадигматически
соответствует конфликту разных политических этик.

Важным в сравнении с Crescente нововведением Гумпольда можно
считать появление антиномии "праведный- неправедный" правитель,
разводящей к разным полюсам членов одной династии. По логике леген-
ды, легитимность власти и праведность правителя определяются нормам
этического звучания: личными качествами (наиболее существенным до-
стоинством правителя становится humilitas), религиозной ответственнос-
тью за распоряжение властью и отсутствием страсти к обладанию ею ".
Люди, лишенные этих характеристик даже будучи членами династии, не
могут осуществлять справедливого христианского управления. В этой
связи Вацлав не только как святой, но и как правитель обладает чертами

192                          Представления о власти

исключительности и избранности, которые возвышают его над принци-
пами наследственной, "биологической" легитимности власти.

Последняя и наиболее сложная в литературном и идеологическом
плане легенда, условно называемая легендой Кристиана, представляет
особый путь решения проблем генеалогии святого и преемственности его
миссии. Кристиан сохраняет основные формальные сюжетные и содержа-
тельные компоненты предшествующих текстов *ё, однако помещает их в
иной повествовательный и дискурсивный контекст. Задачей автора яв-
ляется как усиление темы земных и человеческих связей святого, так и
придание ей духовно-религиозного звучания.

Легенда Кристиана содержит обширное "историческое" вступление
к житию Вацлава. Формальная структура сочинения выглядит следую-
щим образом: пролог, указывающий на цели сочинения; "историческая"
часть, рассказывающая об истоках христианства в Чехии и предках свято-
го (1, II); собственно житие Вацлава, переплетающееся с прославлением
святости его бабки Людмилы (111-VII) и повествование о чудесах святого
(VIII-X). Практически легенда Кристиана распадается на три агиографи-
ческих текста: рассказ о деятельности св. Мефодия, история мучениче-
ства Людмилы и собственно святоваилавское житие. Объединение пове-
ствований о трех персонажах, представляемых автором в качестве свя-
тых, указывает, даже по формальным признакам, на то, что целью автора
является прославление не только Вацлава, но и двух других героев текста.

В свою очередь "историческое введение" к житию Вацлава может
быть расчленено на три самостоятельные, но связанные сюжетно и логи-
кой авторской мысли, части. Первой- хронологически и в структуре
текста - является так называемая Моравская история. Она повествует о
Великой Моравии или, точнее, истории ее крещения, деятельности Ки-
рилла и Мефодия и судьбе моравских правителей (1, 200-202). Вторая
часть состоит из легенды о происхождении династии Пржемысловцев и
истории предков Вацлава. Сюжетно она связана с "моравской" частью
рассказом о крещении Борживоя (деда Вацлава) Мефодием (II, 202-204).
Третьей частью является повествование о Людмиле или, точнее, житие
св. Людмилы. Формально оно включено в рамки собственно вацлавской
части легенды Кристиана, однако по своей значимости не только пред-
ставляет отдельное житие, но и своеобразную прелюдию к истории муче-
ничества самого Вацлава (III, IV, 204-208). Сюжетные связи между этими
разделами, прямые указания автора на каузальную и историческую по-
следовательность описанных в них событий, их тесное соприкосновение с
собственно вацлавским житием кажутся бесспорными. Это свидетель-
ствует об органичности их объединения в рамках одного произведения, и
эта органичность имеет свои истоки в общем замысле автора. Глубина
разработки автором этих сюжетов позволяет говорить о возрастании в
сравнении с предшествующими текстами значимости темы происхожде-
ния святого, ее превращения в структурно и концептуально важный эле-
мент жития.

At Ю. Парамонова. Генеалогия святого                    193

Наличие в легенде Кристиана "Моравской" " и "Пржемысловс-
кой" ^ повестей определяет историческую перспективу преемственности
развития Моравии и Чехии, что давало повод воспринимать легенду Кри-
стиана как "первую чешскую хронику" - историческое сочинение с оче-
видной политико-идеологической направленностью ". Я полагаю, что та-
кая интерпретация способна лишь ввести в заблуждение при попытке по-
нять своеобразие исторического дискурса легенды. При обращении к
тексту необходимо исходить из его жанровой и тематической специфики,
а именно специфики агиографического сочинения, посвященного про-
славлению персоны Вацлава. Уже в силу этого оно не может быть сведе-
но ни к жанру хроники, ни к попытке механического объединения сведе-
ний о персонажах моравской и чешской истории с целью пропаганды их
образов в качестве святых покровителей Чехии.

Историзм легенды имеет особый смысл- изображение главного
героя в контексте человеческой истории, прежде всего истории его наро-
да и его предшественников ^. Историческая перспектива Кристиана обус-
ловлена отнюдь не стремлением к объективной фиксации событий прош-
лого как таковых. Она сознательно сконструирована, и автор бесспорно
подчиняет отбор фактов и образов априорной идеологической схеме.

Прошлое, "воссоздаваемое" Кристианом, является Историей Спасе-
ния, соотнесенной с человеческой историей и определяющей ее основной
смысл и направленность. Внимание его сконцентрировано на процессе
обращения человеческого сообщества и конкретно на усвоении веры мо-
раванами и чехами. Автора интересуют не только собственно религиоз-
ный аспект обращения, но преимущественно его влияние на состояние
человеческого сообщества. Дважды - в повествовании о деятельности
Кирилла и Мефодия в Моравии (1, 201-201) и рассказе о крещении чеш-
ского князя Борживоя и его земли (II, 202-204) - в легенде повторяется
утверждение о влиянии христианизации на изменение нравов. Усвоение
веры и следование ей представляются автору залогом процветания земли
и могущества ее правителей, в то время как отступление от веры ведет к
упадку и разрушению социального порядка (1, 201-202; II, 203-204). Кри-
стиан гораздо выразительней и напряженней, чем Гумпольд, воспринима-
ет взаимосвязь религиозно-эсхатологических и собственно мирских ас-
пектов человеческой истории. Социальная миссия святого определяется
им как введение "Божественного закона" в самое основание человеческой
жизни для преодоления mundi huius potestates (VI, 215). Эта задача, осоз-
наваемая и Гумпольдом, приобретает у Кристиана универсальную исто-
рическую значимость, а сам святой является важнейшим (в рамках леген-
ды), но лишь одним из героев, предопределенных к ее осуществлению.

"Генеалогию" святого у Кристиана представляет ряд предшест-
венников Вацлава, избранных для претворения целей Спасения в челове-
ческой истории. Это фигуры не столько реальных исторических персона-
жей, сколько типические образы персонифицированного благочестия. В
их число входят учителя и крестители (Кирилл и Мефодий), благочести-

7 Зак. 125

194                           Представления о власти

вые правители (неназванный моравский князь, Борживой и его сыновья,
сам Вацлав) и святые мученики (Вацлав и Людмила). От их деятельности
прямо зависит благополучие "народов" и земли. Примечательно, что их
собственно религиозная миссия соотнесена с их "социальной активнос-
тью". В частности, важное место в легенде занимает их борьба с против-
никами или активное сопротивление им, которую автор метафорически
(путем использования разнообразных библейских образов) соотносит с
эсхатологической борьбой Бога и дьявола (1, 201, 202; II, 203, 204; IV,
208, 209; VI, 216 etc). Ряд образов, отмеченных чертами исторической и
религиозно-функциональной преемственности, включает в себя и фигуру
главного героя сочинения. Это дает возможность предположить, что
смысл "исторической" части жития заключается в конструировании ис-
торической "генеалогии предшественников по призванию" и создании
образа символической "благочестивой семьи" Вацлава.

Структура "генеалогии" Вацлава кажется весьма сложной. Ниже я
постараюсь определить ее основные линии и логику построения, по необ-
ходимости ограничившись реконструкцией общей схемы.

Необходимо отметить сложные идеологические и исторические кон-
нотации, которые связаны с изображением династической истории Прже-
мысловцев. В первую очередь возникает вопрос о функциональной зна-
чимости "моравской" части легенды, а именно о том, имеем ли мы право
говорить о ее целенаправленном включении в текст жития для обоснова-
ния идеи преемственности судьбы Пржемысловцев и персонажей Морав-
ской истории.

Несколько аргументов могут быть приведены в пользу положитель-
ного ответа на него. Во-первых, в тексте присутствует ряд прямых парал-
лелей между образами Кирилла, Мефодия и безымянного моравского
князя, с одной стороны, и представителей династии Пржемысловцев - с
другой. Список аналогий включает следующие элементы: участие в рас-
пространении веры, защита церкви, забота о "народе" и конфликты с
ближайшим окружением. Список сюжетных элементов может быть до-
полнен сходством личных характеристик и эпитетов. Конкретные приме-
ры уподобления "чешских" и "моравских" персонажей таковы: а) в каче-
стве "праведных правителей" сходными чертами наделяются безымянный
моравский князь и чешские правители: Борживой,Спитигнев, Людмила и
Вацлав; б) прямое указание на божественную избранность касается с "мо-
равской стороны" Кирилла и Мефодия, с чешской - Борживоя, Людми-
лы и Вацлава, причем и в том и в другом случае с их личными качест-
вами связывается судьба народа и земли.

Во-вторых, автор добивается разительного сходства как в основных
элементах, так и в деталях, при изображении конфликтов между благоче-
стивыми героями и их антагонистами в "моравской" и "чешской" частях
легенды. Пары противников могут быть определены следующим образом.
"Благочестивый князь" и его противник "неправедный правитель" Свято-
полк, "учитель веры" Мефодий и его "нечестивый враг" Святополк пред-

М.Ю. Парамонова. Генеалогия святого                    195

ставлены в моравской истории; "благочестивый князь" Борживой и
"противник христианства" Строймир, "святая исповедница и мученица"
княгиня Людмила и ее убийца "язычница" княгиня Драгомира, "святой
князь" Вацлав и его брат "неправедный правитель" Болеслав - в чеш-
ской. Автор повторяется в объяснении причин этих выступлений, в ха-
рактеристиках персонажей, в сюжетных ходах, символически соотнесен-
ных с архетипическими библейскими образами. Однако систематичность
и последовательность конструирования сходных ситуаций указывает на
использование автором принципа фигуративного уподобления разведен-
ных в истории событий и внутри собственного текста.

В-третьих, существенную смысловую нагрузку несет тема предска-
зания судьбы обеих династий Мефодием и неизбежности исполнения
пророчества. Она выполняет двойственную функцию: литературную, яв-
ляясь средством риторической выразительности и формального перехода
от одного сюжета к другому, и идеологическую, указывая на неизбеж-
ность исполнения религиозного пророчества. Не случайно автор неод-
нократно возвращается к констатации истинности предсказания. Два
"исторических" пророчества принадлежат одному персонажу- Мефо-
дию. Одно из них обращено к моравскому князю Святополку, которого
святой проклинает, другое - к чешскому князю Борживою, которому в
случае обращения предсказывает процветание его рода и земли. Связь
судеб Чехии и Моравии отмечена и непосредственным содержанием про-
рочеств. Борживою было определено властвовать над своими господами,
т. е. мораванами, которым, в свою очередь, Мефодий предрек бедствие и
гибель. Об исполнении этого двуединого предсказания Кристиан неод-
нократно напоминает в тексте легенды.

В-четвертых, можно указать на прямую сюжетную связь двух пер-
сонажей: Мефодия и Борживоя. Один из них является крестителем Мора
вии и Чехии, второй - первым чешским правителем христианином, об-
ращенным в веру Мефодием.

Создаваемый автором легенды образ преемственности моравской и
чешской истории, как представляется, может быть интерпретирован в ду-
хе важных для позднеоттоновской эпохи идей translatio fortunae ". Идеи
о переменчивости исторических судеб народов и государств, о возможно-
сти переноса "судьбы и власти" одних народов и династий на другие бы-
ли тесно связаны с усилением мистико-эсхатологического понимания
смысла истории. Необходимо отметить, однако, что в версии, предло-
женной Кристианом, мистическая преемственность судеб народов и пра-
вителей имеет под собой религиозно-этическую подоплеку. Падение Мо-
равии и возвышении Чехии связано с переносом на чешских правителей
религиозного призвания и ответственности за осуществление целей исто-
рии Спасения в истории своего народа. Значение ключевого символа
приобретает в ткани повествования фигура Мефодия, которая определяет
меру праведности правителей и народов через характер отношения к
нему. В повествовании Кристиана не случайно столь большое значение

196                           Представления о власти

имеет указание на связь праведности правителей и благополучия народов,
а степень благочестия предопределяет меру политического могущества.
Легенда, возникшая в окружении самого замечательного деятеля цент-
ральноевропейской истории конца тысячелетия, пражского епископа
Войтеха (Адальберта), отразила пафос радикальных религиозно-духов-
ных движений Латинской Европы, которые стремились найти формулу
совмещения целей политического господства и религиозного изменения
мира ^.

Преемственность религиозной миссии определяет и логику построе-
ния легендой собственно династической истории Пржемысловцев. В от-
личие от предшествующих текстов Кристиан вводит в повествование ди-
настический миф о первопредке Пржемысловцев (II, 202). Включение
мифа в ткань повествования может рассматриваться как индикатор более
интенсивного, чем у предшественников, интереса Кристиана к династи-
ческой истории ". Расширяя ее границы, Кристиан одновременно исполь-
зует мифологический образ для развития темы религиозного призвания
Пржемысловцев. С одной стороны, с образом первого правителя сопря-
жены реминисценции античной и мифологической традиции, которые на-
деляют его функцией упорядочения "дикой" жизни сообщества. С другой,
композиционно и по существу, Кристиан использует его фигуру для того,
чтобы оттенить значимость первого христианского правителя Борживоя:
именно с ним связывается истинное упорядочение жизни и нравов, рас-
цвет земли и династии (II, 203-204; III, 204). Реальный первопредок за-
мещается, таким образом, фигурой первого христианского правителя, а
настоящая слава династии связывается с ее религиозным обращением и
попечением о вере.

Особой задачей Кристиана является создание образа символической
семьи святого. Среди персонажей, исторически предваряющих появление
Вацлава, четверо могут быть определены как его непосредственные ду-
ховные предшественники: Кирилл и Мефодий, Борживой и Людмила.
Модель святости Вацлава очерчивается в легенде не только прямыми ха-
рактеристиками, но и сопоставлением с фигурами предшественников.
Типологические и функциональные параметры каждого из указанных
персонажей выглядят следующим образом: Кирилл и Мефодий представ-
ляют тип крестителя и учителя веры; Борживой - благочестивого прави-
теля, Людмила- воплощение благочестия и призвания к мученичеству
за веру. Все указанные персонажи наделены статусом руководителей сво-
их народов в усвоении веры и упорядочении жизни. В своей персоне
Вацлав воплощает основные характеристики "святых людей", аккумули-
рует их добродетели и религиозно обусловленное призвание. Такой путь
построения генеалогии можно соотнести с традицией христианской экзе-
гезы, в частности типической интерпретацией исторических предше-
ственников и предвестников Христа.

Кристиан, так же как и Гумпольд, представляет своего героя специ-
ально как "праведного христианского правителя". Однако интенции Кри-

М. К). Парамонова. Генеалогия святто                   197

стиана шире, чем у его предшественника - его герой изображен как мис-
тический правитель, олицетворяющий праведность и благополучие свое-
го народа. Его мистическая функция прямо связана с полнотой личного
религиозно-этического совершенства. Образ Вацлава воплощает в леген-
де Кристиана политико-теологическую идею христоуподобления прави-
теля: святой правитель в своих личных достоинствах и миссии фигура-
тивно соотнесен с Христом - Правителем мира. Религиозно-мистические
и христоцентричные коннотации образа сближают легенду Кристиана не
столько с германскими житиями оттоновских святых, сколько с клю-
нийской концепцией святого правителя ".

В легенде Кристиана идея тесной связи святого со своей династией
и своим народом занимает одно из центральных мест в общей идеологи-
ческой структуре текста. В сравнении с житием Гумпольда она более ра-
дикально осмыслена в религиозно-этических категориях. Миссия святого
является религиозной в своих основаниях, а его включенность в ряд исто-
рических предшественников основывается на преемственности религиоз-
ного призвания, а не на биологическом родстве. Связь со своим народом
предполагает реализацию целей Истории Спасения, однако она пре-
рывается, когда народ отворачивается от следования руководству свято-
го. Святой является символом и воплощенной славой народа и династии,
но условием sine qua поп является ответное осознание его религиозной
миссии и соответствие религиозно-этическим критериям. Несоблюдение
этих условий превращает святого в символ осуждения и проклятия. В
сущности, это соответствует фундаментальному принципу социального
функционирования культа святых: святой становится "своим" только для
почитающего его сообщества.

Анализ текстов, стоящих у истоков агиографической традиции и
культа, показывает: мнение Ф. Грауса, авторитетное и даже авторитарное,
о том, что как святоваилавский культ, так и агиографическая традиция
были лишены специальных династических интенций, нуждается в зн