-
чинает оттесняться эсхатологией "малой", или индивидуальной. Но мы
видим Страшный суд в конце времен на фресках с самого начала средне-
вековья, он изображается на западных порталах соборов XII, XIII и сле-
дующих столетий. И в XVI в. вы легко найдете картины Страшного суда,
написанные великими мастерами. Вспомним хотя бы "Страшный суд"
Микеланджело в Сикстинской капелле и многое другое. Великая эсхато-
логия с самого начала и до конца средневековья и в более позднее время
естественно оставалась неотъемлемым компонентом христианской веры.
И вместе с тем идея "малой" эсхатологии присутствует уже в сочинениях
церковных авторов VI-VIII вв., мы наблюдаем ее в памятниках XIII в.,

А.Я.Гуревич. ^Территория исто puka"           _____   105

мы находим изображения подобного индивидуального суда на гравюрах
XV столетия.

Итак, во времени и в культурном пространстве обе эсхатологии
совмещены и странным образом сосуществуют. Что это значит? Очевид-
но, перед нами своеобразный социально-психологический и индивиду-
ально-психологический феномен, с которым приходится считаться: игно-
рирование противоречий, игнорирование времени, что составляет неотъ-
емлемые характерные черты "коллективного бессознательного", которые
зафиксированы в изученных нами памятниках. Это маленькое открытие
представляет собой неожиданность для историка, не расположенного ис-
кать подобные противоречия в источниках. Возросший интерес к обна-
ружению внутренних несогласованностей в текстах, к смысловым
"зазорам", к текучести и неполной координированности ментальностей,
которые заложены в этих текстах, вынуждает историка не сглаживать
расхождения в их интерпретации одного и того же феномена, а, напротив,
концентрировать внимание на противоречиях и пытаться раскрыть их
смысл. Поставив эти вопросы, мы неожиданно для самих себя сталкива-
емся со своеобразными на них ответами, которые никак не предусматри-
вались предшествующими исследователями .

Другой пример. Согласно христианской доктрине, различные кате-
гории сверхъестественных и природных существ занимают строго отве-
денные места в иерархии творения. Казалось бы, никто не мог смешать
ангелов с бесами. И так же никто не может смешать человека с живот-
ным. Но вот мы изучаем памятники и обнаруживаем феномен св. Гине-
фора, борзой собаки, о котором впервые сообщил доминиканский инкви-
зитор XIII в. Этьен де Бурбон и который подробнейшим образом иссле-
довал Ж.-К. Шмитт ^. Как совместить этот казус; с официальной церков-
ной доктриной? Источник заставляет исследователя по-новому поставить
проблему иерархии творения в понимании простолюдинов.

Третий пример. Я позволю себе напомнить о тех "странностях" ин-
терпретации Христа и святых, с одной стороны, и нечистой силы, с дру-
гой, которые многократно встречаются в нравоучительных "примерах"
средневековья. В источниках упоминаются случаи, когда разгневанные
святые и сам Христос обрушивали всякие несчастья на головы непокор-
ных или непочтительных верующих, избивали и даже умерщвляли их. В
тех же источниках упоминаются бесы, готовые оказывать услуги людям,
не посягая на их бессмертные души и действуя так из любви к ним. Тако-
го рода интерпретация сакральных и демонических сил явным образом
противоречит религиозной доктрине, которая четко и недвусмысленно
противопоставляет добро и зло и никогда их не смешивает и не меняет
местами. В упомянутых "странностях" можно предположить отражение
фольклорных, народных верований ^.

Что же, историк подошел к этим памятникам, желая найти подобные
феномены? Но о них раньше исследователи ничего не знали. "Видения",
нравоучительные "exempla" были опубликованы сто или несколько де-

106                         Исто[яАвпоис1(ахметода

сятков лет тому назад. Но исследователи не видели тех "странностей", о
которых я сейчас очень кратко напомнил. Эти "несообразности" прошли
мимо сознания историков, и легко представить себе почему. Парадок-
сальный облик святых и облик демонов явно противоречит официальной
богословской доктрине. Поэтому "злые святые" и "добрые бесы" оттес-
нялись куда-то на периферию сознания историков, их не упоминали. Од-
нако беспристрастное изучение, углубленное исследование этих памятни-
ков в контексте проблемы средневековой народной культуры, проблемы,
поставленной лишь недавно, обнаруживает столь странные феномены. О
чем это говорит? Очевидно, о том, что тот уровень и характер религиоз-
ности, который нашел прямое или косвенное отражение в названных
мною исторических памятниках, был существенно иным, нежели тот, ко-
торый был предусмотрен официальной церковной доктриной. Мы вскры-
ваем новые пласты религиозного сознания средних веков. И это происхо-
дит потому, что наш вопросник, чуткий к выявлению подобных удиви-
тельных, нелогичных, с точки зрения официального богословия, феноме-
нов рано или поздно заставляет нас расслышать голоса тех людей, кото-
рые жили когда-то, в том же XIII или VI в. и оставили нам свои "стран-
ные" сообщения, и "нужно только очень внимательно прислушаться" к
речам этих людей для того, чтобы найти в источниках подобные указания
и дать им объяснение, найти место в той картине средневековой религи-
озности, которая должна быть перестроена таким образом, чтобы вклю-
чить в себя также и эти алогичные, амбивалентные, странные аспекты
средневекового миросозерцания.

Подчеркну еще раз: историк не только ставит свои вопросы перед
источниками, но, вчитываясь в них в поисках ответов, он рано или поздно
начинает разбирать язык людей, которые оставили нам эти памятники, и
понимает, что у этих людей было что ему сообщить помимо того, о чем
он сам их спрашивает.

Серия вопросов, которые исследователь задает источникам, как бы
пробуждает активный ответ последних, и оба движения - одно, исходя-
щее от историка, и другое, идущее от людей прошлого, - встречаются и
объединяются в некоем синтезе. Здесь перед нами действительно прямое
взаимодействие мысли современного историка и умонастроений, верова-
ний, убеждений, смутных представлений людей, которые жили много
столетий тому назад.

Где же происходит эта встреча - встреча мысли историка с мыслью
автора исторического источника? Происходит ли она только в современ-
ности? Я думаю, что нет. Как не происходит она и в прошлом. Метафо-
рически говоря, встреча сознания исследователя с фрагментами сознания
людей, от которых до нас дошли оставленные ими тексты, и людей, для
которых они были в свое время созданы, т. е. для современников авторов
этих источников, - эта встреча происходит не в настоящем времени и не
в том прошлом, которое мы изучаем. Эта встреча происходит в особом
"времени-пространстве". Вот этот "хронотопос" (употребляя выражение

А.Я.Гуревич. ^Территория ucropuka"       ______ ___ 107

М. М. Бахтина), который мысленно нужно было бы поместить не в прош-
лом и не в настоящем, а в воображаемой сфере, - это, собственно, и есть
"пространство-время" исторического исследования ". Именно в этом
пространстве-времени делаются специфические открытия, накапливается
новое знание. Когда же мы производим изыскание исключительно на на-
шей "территории", в современности, анализируя, скажем, те же средневе-
ковые тексты, то мы, по-видимому, получаем только те ответы, о которых
мы вопросили наши источники. Формулируемые таким образом вопросы
могут оказаться не вполне адекватными культуре изучаемой эпохи. Мож-
но вопрошать ее об экономической мысли или хозяйственной жизни, о
демографическом состоянии общества и иных "субстанциональных" ма-
териальных отношениях. Подобная постановка вопросов может показать-
ся здравой и актуальной. Но медиевист, который воздерживается от де-
формации сообщений источников и их общего контекста, убеждается в
том, что вопросы эти поставлены некорректно. Например, в средние века
не существовало, собственно, экономической мысли как таковой, и все
рассуждения о хозяйстве, собственности, богатстве и прибыли разверты-
вались преимущественно или даже исключительно в рамках теологичес-
кого дискурса. Под знаком спасения души, греха и искупления расцени-
вались в ту эпоху не только хозяйство, но и брачная жизнь, отношения
родителей и детей, порядок наследования и многое другое. Создаваемые
историками модели сплошь и рядом обнаруживают свою приблизитель-
ность и несоответствие своеобразию изучаемой эпохи. Они нуждаются в
переформулировке, в приведении их в согласие с коренными свойствами
культуры прошлого.

Таким образом, понятие "территория историка" приобретает новый
смысл. Взаимодействие сигналов, сообщений, идущих из прошлого, с
вопросами и моделями, которые посылает в прошлое исследовательская
мысль современного историка для того, чтобы получить необходимые ей
ответы, - оба эти уровня совмещаются на специфической "территории
историка". Встреча двух культур происходит в особом интеллектуальном
пространстве. Это и есть, собственно, "пространство истории".

И поэтому представляются односторонними рассуждения тех край-
них постмодернистов, которые переносят всю проблематику своих рас-
суждений исключительно в современность. Они считают, что историк
творит свою историю, создает свои источники и поступает так, как ему
диктуют современная система мысли, язык, законы повествования. Я ду-
маю, что эта идея глубоко ошибочна, она ведет к игнорированию исто-
рии, к отрицанию ее, к провозглашению тезиса о полнейшей ее непозна-
ваемости. Для подобных нигилистических и панических настроений нет
никаких оснований. Конечно, историку трудно добраться до прошлого.
Трудно, в высшей степени трудно расшифровать язык, на котором гово-
рит это прошлое.

Перед моими невидящими глазами, на внутренней стороне век, ког-
да я слушаю какой-то текст, который мне читают, вырисовывается доска

108                         Hcropuk в nouckax метода

с письменами. И я не могу избавиться от желания расшифровать эти
письмена. Но я не могу их прочитать, эти письмена начертаны на непо-
нятном языке, знаки которого я не способен верифицировать. Я думаю,
что те видения, которые меня посещают, когда я слушаю доклады или
когда мне читают книги мои коллеги и помощники, могут служить сим-
волом тех трудностей, с которыми реально сталкивается историк и преж-
де всего историк культуры. Перед нами тексты, но расшифровать их в
высшей степени нелегко, их смысл, их значение сплошь и рядом усколь-
зают от нас, ускользают прежде всего, если мы пытаемся исходить только
из той позиции, которую наша мысль, мы сами занимаем в потоке време-
ни. Для того чтобы расшифровать эти тексты, по-видимому, нужны ко-
лоссальные усилия. Нередко эти попытки приводят к новым лжетолкова-
ниям. Но историк по своей профессии, по своему призванию не может
отказаться от подобных попыток, он предпринимал, предпринимает и
всегда будет предпринимать эти усилия. Поэтому рассуждения о том, что
историк изобретает прошлое, опасны, если их понимать буквально. Если
же их понимать фигурально, то нужно сказать более точно.

Всякая историческая реконструкция, т. е. попытка восстановления
прошлого, есть, по своей природе, несомненно историческая кон-
струкция. Мы строим новую картину, которая в конечном итоге соответ-
ствует каким-то ожиданиям, общим умонастроениям, коренным мысли-
тельным установкам нашей эпохи. Но мы строим этот мир прошлого, ис-
ходя из тех посланий и указаний, которые мы черпаем в источниках; и
чем более внимательно мы в них вслушиваемся, всматриваемся, тем ско-
рее мы можем заполнить конкретным содержанием эти общие модели,
проецируемые нами на прошлое. Здесь "идеальный тип", "исследователь-
ская утопия" непрерывно проверяется историческим материалом, моди-
фицируется в одних случаях и отвергается и заменяется новыми исследо-
вательскими моделями в других. Этот "идеальный тип" является совер-
шенно необходимым инструментом познания для всякого мыслящего и
ответственно работающего историка.

Когда мы говорим о хронотопосе историка, то подразумеваем два
пласта времени. Во-первых, это время, современное историку. Время его
современности, с проблем которого начинается исследование и которое
неизменно присутствует на протяжении всех стадий работы исследовате-
ля. Но вместе с тем углубление анализа источников вводит историка в
другое время, во время истории, во время, когда происходили те истори-
ческие явления, которые суть предмет его размышлений. Перекличка
времени прошлого, которое исследуется, со временем историка, в кото-
ром он исследует, эта перекличка лежит в основе всего исследования. Но
дело усложняется тем, что в исследование властно вторгаются еще и дру-
гие, так сказать, промежуточные пласты времени. Это те интерпретации,
которые давались изучаемому явлению на протяжении периода, отделя-
ющего прошлое от современности. В этих пластах мы наблюдаем различ-
ные интерпретации, различные концепции истории, включающие в себя и

А. Я. Гу ревич. ^Территория ист puka"                    109

те факты, те сведения, которые историка в данном контексте занимают.
Эти интерпретации культурами разных эпох, эти интерпретации истори-
ков, которые жили до нас, недавно и давно, - все они соприсутствуют в
нашем исследовании. Здесь происходит постоянная перекличка, взаимо-
действие и взаимовлияние различных времен.

Поэтому следует говорить о длительном пространственно-времен-
ном континууме исторического исследования. Я думаю, что это понятие
помогает нам постигнуть специфику самого исторического познания.
Может быть, здесь уместно употребить понятие "большого времени", о
котором неоднократно писал М. М. Бахтин, имевший в виду все новые и
новые прочтения того или иного культурного текста. Каждое время вос-
принимает его по-новому, переосмысляет, включая в новые контексты,
делая его "своим". Серия этих прочтений растягивается на протяжении
всей толщи времени, которая отделяет момент создания текста от време-
ни его современной интерпретации.

Несомненно, необходимо более глубоко разработать эту проблему.
Она представляется мне не ложной, не ненужным усложнением предмета,
а попыткой разобраться в диалектике прошлого и настоящего.

' LeRoyLadurieE. Leterritoiredel'historien.P., 1973.1; 1978.11.
" CantorN.F. Inventing the Middle Ages. N. Y., 1991.
' Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа "Анналов". М., 1993; Его же. Историк и

история // Одиссей-1993. М., 1994.
* Боткин Л.М. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей-1994. М.,

1994. С. 8.
^ Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

С. 198 и след.
^ Библиографию работ историков-постмодернистов см. в статьях Л.П. Репиной и

Г.И. Зверевой, публикуемых в этом выпуске "Одиссея".
" Aries Ph. L'Homme devant la Mort. P., 1977.
* CM.: Patschovsky A. Tod im Mittelalter. Eine Einfiihrung // Tod im Mittelalter / Hrsg. von

A. Borst u.a. Konstanz, 1993. S. I I f.
' Гуревич А.Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967. С. 93 и след. Он

же. Норвежское общество в раннее Средневековье. М., 1977. С. 42 и след., с. 252 и след.
'ё Гуревич А.Я. Нескромное обаяние власти // Одиссей-95. М., 1995. С. 67 и след.
" Richler М. The Formation of the Medieval West. Studies in the Oral Culture of the

Barbarians. Dublin, 1994. idem. The Oral Tradition in the Early Medieval West. (Typologie des

sources du Moyen Age occidental.) Tumhout, 1994. Fasc. 71.
^ Гуревич А.Я. Средневековый мир. С. 166 и след.
" Гинзбург К. Образ шабаша ведьм и его истоки // Одиссей-90. М., 1990.
''* Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 176 и след.
" Schmilt J.-C. Le saint levrier. Guinefort, guerisseur d'enfants depuis ie XIII' siecle. P.,
1979.

" Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 284 и след.
" GadamerH.G. Wahrheit und Methode. 1960.




ПРОБЛЕМЫ МИКРОИСТОРИИ

Жак Ревель

МИКРОИСТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ И
КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО

В последние годы микроисторический анализ часто становится
предметом эпистемологических споров между историками. Правда, эти
споры замыкаются в кругу весьма ограниченного числа групп, сообществ
исследователей и затрагивают ограниченное число полей исследования.
Смысл и цели микроисторического подхода при этом понимаются от-
нюдь не всегда одинаково. Достаточно сравнить и противопоставить друг
другу американское и французское видение вопроса. Центральной для
первого является "парадигма признака", в свое время предложенная
К. Гинзбургом (в большой мере она определяется как интерпретация
творчества последнего) '.'Второе воспринимает микроисторию как спо-
соб подхода исследователей социальной истории к устройству ее объек-
тов ^ Такого рода варианты микроисторической постановки вопроса
видны уже в работах итальянских историков, первыми попробовавших
экспериментировать с этим подходом; позднее они проявились более
отчетливо. Все нижеследующее - лишь одно из возможных толкований
продолжающегося в настоящее время спора.

Микроисторический подход вырос в 70-х годах из комплекса во-
просов и идей, высказанных небольшой группой итальянских историков,
объединенных общим делом: сначала это был журнал "Quademi Storici", а
с 1980 г. серия "Microstorie" под руководством Карло Гинзбурга и Джо-
ванни Леви в издательстве Эйнауди. При этом собственные исследования
этих историков были весьма различными. Именно из сопоставления не-
схожих и разнообразных опытов исследования, из критического осмыс-
ления современной продукции исторической науки, из очень широкого
спектра чтения (от антропологии до истории искусства) складывалось
общее понимание вещей. Процесс развивался сугубо эмпирически, и в
этом причина того, что в микроистории нет какого-либо основопо-
лагающего текста, какой-либо писаной "теории" ^ Микроистория - это
не комплекс общих идей, не научная школа и тем более не автономная
дисциплина, как слишком часто торопились утверждать. Микроистория
неотделима от практики историков, от тех препятствий, с которыми они
сталкиваются в ходе своих исследований. Она родилась как реакция на
определенное состояние социальной истории, как стремление переосмыс-
лить некоторые ее концепции, задачи и методы.

Одна из доминирующих, хотя и не единственная версия социальной
истории сформировалась во Франции вокруг журнала "Анналы", а затем
довольно широко распространилась и за ее пределами. Облик социальной

Ж.Ревель. MukpoucmpU4eckuO анализ и Конструирование социального     III

истории в течение шестидесяти лет_не оставался неизменным. Тем не
менее существует несколько присущих ей относительно постоянных черт,
которые с полным основанием можно возвести к историографической
программе, сформулированной за четверть века до рождения "Анналов"
последователем Дюркгейма Франсуа Симианом *. Симиан придерживался
точки зрения, что все гуманитарные дисциплины должны объединиться в
единую социальную науку и подчиниться правилам социологического
подхода. Историкам предлагалось отвернуться от единственного, случай-
ного (индивид, событие, происшествие), дабы углубиться в то, что только
и могло быть объектом научного исследования: повторяющиеся, регуляр-
ные процессы, которые можно вскрыть, чтобы из них выводить законы.

Этот первоначальный набор идей в очень большой мере был взят на
вооружение основателями "Анналов", а затем их последователями, что
позволяет понять характерные черты социальной истории "по-француз-
ски". Это предпочтение, отдаваемое изучению возможно более массовых
совокупностей и измерению при анализе социальных явлений; выбор
достаточно больших временных длительностей, чтобы увидеть глобаль-
ные социальные изменения (и, в качестве необходимого дополнения, ана-
лиз разной скорости течения времени).

Такие исходные задачи надолго определили выбор методов. Прио-
ритет серийности и подсчета требовал адекватного источника и установ-
ления простых признаков, которые позволяли бы вычленять из источника
ограниченное число характерных черт или свойств, изменение кото