ен новой интеллектуальной истории - произведения "высо-
колобых", история общественной, политической, философской, научной
и -par excellence - исторической мысли ^. Вполне естественно, что эти
направления по-разному представлены в отдельных исторических суб-
дисциплинах. Под влиянием "лингвистического поворота" и конкретных
работ большой группы "новых интеллектуальных историков" радикаль-
ным образом преобразилась история историографии, которая неизмеримо
расширила свою проблематику и отвела центральное место изучению
дискурсивной практики историка. Отклоняясь в сторону литературной
критики, она имеет тенденцию к превращению в ее двойника - истори-
ческую критику, а возвращаясь - обновленная - к "средней позиции",
получает шанс стать по-настоящему самостоятельной и самоценной исто-
рической дисциплиной ".

Подходы и проблематика новой культурной истории как истории
представлений проявились в самых разных сферах современного истори-
ческого знания. Позволю себе остановиться несколько подробнее на кон-
кретном материале гендерной истории, само формирование которой было
связано с рассмотренными выше общими процессами, а последующие
изменения отличались, на мой взгляд, еще большей интенсивностью.
Собственно сама "титульная" концепция гендера ("пола-рода"), альтер-
нативная понятию биологически детерминированного пола-секса, появи-
лась в истории женщин и стала ключевой категорией анализа в выделив-
шейся из нее гендерной истории в 80-е годы ^, Согласно гендерно.й тео-
рии, отношения полов и соответствующие модели поведения не задаются
напрямую природой, а являются культурно обусловленными, они "кон-
струируются" обществом, предписываются институтами социального
контроля и культурными традициями ^. Большинство сторонников ген-
дерного подхода ставило перед собой задачу исследовать функциониро-
вание и репродуцирование различий и иерархии полов на основе их ком-
плексной социокультурной детерминации. Вскоре, однако, базовая кон-
цепция гендерной истории была наполнена более емким содержанием. В
обновленном виде она была введена в научный оборот известным амери-
канским историком Джоан Скотт и представлена в единстве четырех не-
разрывно взаимосвязанных и принципиально несводимых друг к другу
компонентов: во-первых, наличествующих культурных символов, способ-
ных вызывать множественные противоречивые образы, которые можно
было бы назвать гендерными репрезентациями; во-вторых, сложившегося

Л /7. Репина. Новая Культурная и интеллектуальная история            33

в религиозных, правовых, политических, педагогических и научных уче-
ниях комплекса нормативных утверждений, которые определяют спектр
возможных интерпретаций этих символов; в-третьих, социальных инсти-
тутов (семья, рынок труда, система образования, государственное устрой-
ство и др.), осуществляющих гендерно-дифференцированную политику
ограничения и контроля; и наконец, в-четвертых, самоидентификации ин-
дивида. Таким образом, был предложен вариант теоретического решения
проблемы взаимосвязи индивидуального и коллективного опыта.

В последние годы все более видную роль в исследованиях по исто-
рии женщин играют представители, вернее - представительницы "новой
интеллектуальной истории", которым удалось в частности предложить
свои оригинальные интерпретации развернувшейся в Европе XVI-XVII
веков международной литературной и религиозной полемике о характере
женщин. В результате существенно обогатилась сложившаяся в историо-
графии одноцветная картина нормативных предписаний и расхожих
представлений о женщинах, в которых обычно фиксировался сугубо муж-
ской взгляд на этот предмет и, несмотря на наличие некоторых внутрен-
них противоречий, рисовались в целом негативные стереотипы восприя-
тия, а также навязываемые социумом модели женского поведения, жестко
ограничивавшие свободу выражения. Работы "новых интеллектуальных
историков", продемонстрировавшие активность женщин в общественном
дискурсе, дали старт новой дискуссии - о возникновении идеологии фе-
минизма или ее элементов в XVII в. ^

Так, например, авторы книги "Половина человечества" К. Хендер-
сон и Б. Макманус провели обстоятельный анализ литературного и соци-
ального контекстов "памфлетной войны" по поводу женских качеств, ко-
торая выявила диалогическое сосуществование противоположных комп-
лексов представлений о женщинах в Англии эпохи Возрождения, и при-
шли к заключению, что "хотя защитницы женщин и не требовали реформ,
которые могли бы улучшить их социально-политическое положение, они
помогли заложить основание для более активного феминизма, воспиты-
вая в женщинах уверенность в своих интеллектуальных и нравственных
достоинствах" ". "Феминисты" начала Нового времени доказывали несо-
стоятельность бытовавших в общественном сознании негативных женс-
ких стереотипов, которыми оперировали их противники, пытались раз-
рушить образы "коварной соблазнительницы", "сварливой мегеры" и
"расточительницы", приводя многочисленные примеры добродетельных
женщин и создавая столь же стереотипные образы обманутой невиннос-
ти, покорной жены, благочестивой матроны.

С точки зрения более общих проблем "новой культурной истории"
привлекает внимание предложенное авторами книги объяснение особой
остроты и общественной значимости ренессансных дискуссий вокруг
представлений, имевших глубокие текстуальные "корни" и вовсе не от-
личавшихся для того времени своей новизной, В этом плане вполне обос-
нованно предполагается существование взаимосвязи между актуализаци-

2 Зак. 125

34                          Hcropuk в nouckax метода

ей присутствовавших в культуре негативных женских стереотипов, с од-
ной стороны, и коллективным психологическим переживанием чрезвы-
чайных событий и крупных структурных сдвигов переходной эпохи,
включая перестройку в системе ценностей, - с другой. В этих условиях
негативные женские образы подпитывались не "объективно зафиксиро-
ванным" массовым поведением женщин, а вполне субъективными нео-
сознанными или полуосознанными страхами мужчин - опасениями в от-
ношении своей сексуальности (поздние браки - стереотип соблазнитель-
ницы), в отношении возможных покушений на свое главенствующее по-
ложение в семье (образ агрессивной склочницы), страх перед разорением
в услових экономической нестабильности (жупел женской расточитель-
ности).

История гендерных представлений постоянно сталкивается с серь-
езными эпистемологическими проблемами, связанными со специфичес-
кими свойствами литературных памятников. Поиски их решения ведутся,
как правило, с учетом постмодернистских перспектив, в довольно узком
альтернативном пространстве. Большинство все же предпочитает, неиз-
менно подчеркивая условность всех литературных жанров, искать "золо-
тую середину" между "чисто литературным" и социально-интеллектуаль-
ным подходами. Считается одинаково непродуктивным как отрицать вся-
кую связь между условными художественными образами и женщинами
"во плоти", так и видеть в литературных произведениях прямое отраже-
ние реальных отношений между полами и массовых представлений о
женщинах. В качестве компромисса между этими двумя крайностями ме-
ханизм взаимодействия литературы и жизни понимается следующим об-
разом: имея очень слабые социальные корни, литературные персонажи,
создаваемые творческим воображением автора, которое подпитывалось
культурной традицией, могли играть активную роль в формировании об-
щественных взглядов и оказывать определенное влияние на поведение
современников и даже представителей последующих поколений ^.

Такое "компромиссное" решение явственно обнаруживает свои пост-
модернистские истоки: представление о "непрозрачности" любого, тем
более литературного текста (как, впрочем, и самого языка) и его нерефе-
ренциальности относительно "объективной" действительности, подчер-
кивание роли знаковых систем в конструировании социальной реальнос-
ти. Однако те же идеи, доведенные до логического предела, проецируют-
ся на тот же конкретный материал совершенно иначе. Вот как это второе
решение звучит в формулировке М. Хоровиц: "Рассмотрение понятия
"женщина" в литературных текстах иногда напоминает анализ понятия
"единорог". Какой ученый сегодня может требовать, чтобы в каждой кни-
ге и статье о единороге различные представления о единорогах сопостав-
лялись с их реальной жизнью? Тем не менее история текстов о единоро-
гах продолжается... "Женщина" текстов эпохи Возрождения, как и
"единорог", является культурной конструкцией, содержащей в себе ин-
тертекстуальные отголоски более ранних текстов..." ".

Л П. Репина. Новая Культурная и uнкллelf^уaлы^aя история            3 5

Наконец, образцом третьего решения, признающе" о определяющую
роль социального контекста в отношении всех видов коллективной дея-
тельности, включая и языковую, может послужить книга британского фи-
лолога Д. Эрса "Общность, гендер и самоидентификация индивида: анг-
лийская литература 1360-1430 гг." (по Марджери Кемп, Ленгленду, Чо-
серу и "Сэру Гавейну") ^*. Стремясь уйти от дихотомии "литературы" и
"жизни", "индивида" и "общества", автор опирается на диалогическую
концепцию Бахтина и социально ориентированный подход к изучению
культурной практики, основанный на комплексном исследовании лингви-
стических, социальных и психологических процессов. Индивидуальный
опыт и смысловая деятельность понимаются в контексте межличностных
и межгрупповых отношений внутри данного социума, в данном случае
позднесредневекового общества, с характерным для него сосуществова-
нием множества "конкурентных общностей", каждая из которых могла
задавать индивиду свою программу поведения в тех или иных обстоя-
тельствах. С одной стороны, прочтение каждого текста включает его "по-
гружение" в контексты дискурсивных и социальных практик, которые
определяют его горизонты, а с другой - в каждом тексте раскрываются
различные аспекты этих контекстов и обнаруживаются присущие им про-
тиворечия и конфликты.

В результате проведенного Эрсом анализа главных произведений
английской литературы XIV-XV вв., в которых проблема самоиденти-
фикации (в том числе и роль гендерного фактора) нередко становится
предметом рефлексии, ему удалось привести убедительные доказатель-
ства того, что процесс индивидуализации берет свое начало значительно
раньше Нового времени и достаточно отчетливо проявляется уже в позд-
нее средневековье.

Одной из самых интересных областей применения постмодернистс-
ких теорий является история исторического сознания, в предметном поле
которой открываются многообещающие перспективы плодотворного
синтеза новой культурной и интеллектуальной истории. "Воссоединение"
истории с литературой пробудило повышенный интерес к способам про-
изводства, сохранения, передачи исторической информации и манипули-
рования ею. Работа в этом плане еще только начинается, о ней заявляется
главным образом в форме исследовательских проектов. Тем более важно
не упустить из виду эту тенденцию. Она, в частности, проявилась и в док-
ладах, представленных на уже упоминавшейся секции XVIII Международ-
ного конгресса исторических наук. Проблемы исторической памяти были
центральными в сообщении испанского ученого Игнасио Олабарри, в том
числе ключевой и малоизученный вопрос о соотношении индивидуально-
го и коллективного исторического сознания и их роли в формировании
персональной и групповой идентичности. Во многом сходное направле-
ние исследовательского поиска нашло свое отражение в докладе канадс-
кого историка Марка Филлипса, построенного на анализе качественного

36                          Hcropuk в nouckax метода

сдвига, который произошел в понимании задач истории и в историогра-
фической практике на рубеже XVIII и XIX вв. и выразился в смещении
целевых установок от простого описания прошлого к его "реактивации"
или "воскрешению в памяти" ^. Эти наблюдения, как мне кажется, прек-
расно "накладываются" на соответствующий историко-литературный ма-
териал, в частности по исторической новеллистике. Динамика состояний
исторического сознания проявляется на обоих его уровнях: и на профес-
сионально-элитарном, и на обыденно-массовом. Траекторией движения
историографии в намагниченном полюсами научной аргументации и ли-
тературной репрезентации поле может быть записана одна из интерпре-
таций ее непростой истории.

Существенно важное место в изучении представлений о прошлом
людей разных культур и эпох должна занять проблема исторического во-
ображения, а также концепция базового уровня исторического сознания,
формирующегося в процессе социализации индивида как в первичных
общностях, так и национальными системами школьного образования ^ё.
Ведь в отличие от литературных рассказов о жизни людей в прошлом, на
которых стоит клеймо вымышленности, рассказы на уроках истории как
бы несут на себе бремя подлинности, детям внушается, что все это было
на самом деле. Та информация, которую ребенка приучают упорядочи-
вать, записывать, воспроизводить на уроках истории, как бы заверена
"ответственными лицами" и снабжена печатью - "это действительно
происходило". На основе этих закладываемых в сознание информацион-
ных блоков впоследствии создаются социально дифференцированные и
политизированные интерпретации ".

Переосмысление процессов исторического познания и передачи ис-
торического знания в духе постмодернистской культурной парадигмы
еще очень далеко от своего завершения и сулит, видимо, немало неожи-
данных следствий. И все же нельзя не согласиться с И. Олабарри в том,
что "историк не может выполнять мифическую функцию памяти или от-
казаться от контроля за результатами (своей профессиональной деятель-
ности. -Л. P.). Перед историком стоит задача не изобретать традиции, а
скорее изучать, как и почему они создаются. Мы должны сформулиро-
вать некую историческую антропологию нашего собственного племени.
Но одно дело, когда антропологи симпатизируют тому племенному со-
обществу, которое они изучают, и совсем другое - когда они становятся
его шаманами" ".

' Обстоятельный анализ центральных идей и основных проявлений "постмодерна" в ис-
торической эпистемологии и методологии, а также обсуждение проблем исторического
нарратива см. в коллективной монографии: К новому пониманию человека в истории:
Очерки развития современной западной исторической мысли. Томск, 1994. Гл. 1: От клас-
сики к постмодерну. См. также: Зверева Г.И. Историческое знание в контексте культуры
конца XX века: проблема преодоления власти модернистской парадигмы // Гуманитарные
науки и новые информационные технологии. М., 1994. Вып. 2. С. 127-142.

Л П. Репина. Новая Культурная и интеллектуальная история            3 7

^ Из наиболее значительных публикаций следует отметить следующие: Ankersmit F.R.
The Dilemma of Contemporary Anglo-Saxon Philosophy of History // History and Theory. 1986.
В. 25. P. I-28; Partner N.F. Making up Lost Time: Writing on the Writing of History // Specu-
lum. 1986. Vol. 61. N 1. P 90-117; Carr D. Narrative and the Real World: an for Continuity //
History and Theory. 1986. Vol. 25. N 2. P. 117-131; Toews J.E. Intellectual History after the
Linguistic turn: the Autonomy of Meaning and the Irreducibility of Experience // American His-
torical Review. 1987. Vol. 92. N 4. P. 879-907: Brown R.H. Positivism, Relativism and Narra-
tive in the Logic of the Historical Sciences // American Historical Review. 1987. Vol. 92. N 4. P.
908-920; HobartM.E. The Paradox of Historical Constructionism // History and Theory. 1989.
Vol. 28. N 1. P. 43-58; Ankersmit F.R. Historiography and Postmodernism // History and The-
ory. 1989. Vol. 28. N 2. P. 137-153; Forum. Intellectual History and the Return of Literature //
American Historical Review 1989. Vol. 94. N 3. P. 581-626; SpiegelG.M. History, Historicism
and the Social Logic of the Text in the Middle Ages // Speculum. 1990. Vol. 65. N 1. P. 59-86:
Krausz M. History and its Objects // The Monist. 1991. Vol. 74. N 2. P. 217-229; Reisch G.A.
Chaos, History, and Narrative // History and Theory. 1991. Vol. 30. N 1. P. I-20; Norman A.P.
Telling It Like It Was: Historical Narratives on Their Own Terms // History and Theory. 1991
Vol. 30. N 2. P. 1 19-135; McCullagh С.В. Can Our Understanding of Old Texts be Objective? //
History and Theory. 1991. Vol. 30. N 3. P. 302-323; Mazlich В., Strout С., Jurist E. History and
Fiction//History and Theory. 1992. Vol. 31.N2. P. 143-181; Bevir M. The Errors of Linguistic
Contextualism // History and Theory. 1992. Vol. 31. N 3. P. 276-298; Martin R. Objectivity and
Meaning in Historical Studies // History and Theory. 1993. Vol. 32. N 1. P. 25-50; Zammito
J.H. Are We Theoretical Yet? The New Historicism, the New Philosophy of History and
"Practising Historians" //Journal of Modern History. 1993. Vol. 65. N 4. P. 783-814.

^ Novick P. That Noble Dream: The "Objectivity Question" and the American Historical Pro-
fession. Cambridge, 1988.

" Elton G.R. Return to Essentials: Some Reflections on the Present State of Historical Study.
Cambridge, 1991. P. 41.

' White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore;
L., 1973; Idem. Tropics of Discourse: Essays in Cultural Criticism. Baltimore; L., 1978; Idem.
The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore; L.. 1987.

' Приоритет здесь, пожалуй, нужно отдать известному голландскому философу Ф Ан-
керсмиту. См., в частности: Ankersmit F.R. Narrative Logic. A Semantic Analysis of the Histo-
rian's Language. The Hague, 1983; Idem. The Reality Effect in the Writing of History: The Dy-
namics ofHistoriographical Topology. Amsterdam; N.Y., 1989.

Charlier R. Intellectual History or Sociocultural History? The French Trajectories // Modern
European Intellectual History: Reappraisals and New Perspectives / Ed. D. LaCapra, S.L. Kaplan.
lthaca, 1982. P. 41; Spiegel G. Op. cit. P. 59-78; Darnton R. An Enlightened Revolution? //
New York Review of Books. 1991. October 14. P. 33-36 etc.
* Stone L. History and Postmodernism // Past and Present. 1992. N 135. P. 191.
" 18th International Congress of Historical Sciences. 27 August-3 September 1995. Pro-
ceedings. Montreal, 1995. P. 159-181.

'ё CM., в частности, редакционные и методологические статьи на страницах журнала
"Анналы" в 80-90-е годы и публикацию материалов международного коллоквиума в сб.:
Споры о главном: дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг француз-
ской школы "Анналов". M.. 1993.
" К новому пониманию человека в истории... С. 44.
" ManvickA. The Nature of History. N.Y., 1971. P. 266.

" Кстати, эта дискуссия началась с короткой заметки самого Стоуна, в которой он счел
необходимым обратить внимание читателей на ныне уже широко известную статью Габри-
эль Спигел в журнале "Speculum" - см. примеч. 2.

" Debate. History and Postmodernism. III. (L. Stone) // Past and Present. 1992. N 135.
P. 189-190.

" CM.: Orr L. The Revenge of Literature: A History of History // New Literary History. 1986.
Vol. 18. N 1. P. 1-22.

" White H. The Tasks of Intellectual History // The Monist. 1969. Vol. 53. N 4. P. 606-630;
Krieger L. The Autonomy of Intellectual History // International Handbook of Historical Studies:
Contemporary Research and Theory / Ed. G.G. lggers, H.T. Parker. Westport (Conn.), 1979.
P. 109-125: New Directions in American Intellectual History / Ed. J. Higham, P.K.. Conkin.

38                         Hcmpuk в nouckax метода

Baltimore, 1979; Darnlon R. Intellectual and Cultural History // The Past Before Us / Ed. M.
Kammen. lthaca, 1980. P. 327-354; Bowsma W.J. Intellectual History in the 1980s: From His-
tory of Ideas to History of Meaning // Journal of Interdisciplinary History. 1981. Vol. 12. N 3.
P. 279-290; Modem European Intellectual History..; LaCapra D. Rethinking Intellectual His-
tory: Texts, Contexts, Language, lthaca; N. Y., 1983;Dialogue & propos de l'hist