сь мно-
жество публикаций, обзоров, полемических выступлений, зачастую весь-
ма эмоциональных, а иногда просто панических. В самом конце 80-
начале 90-х годов прошли серьезные теоретические дискуссии в журна-
лах "History and Theory", "American Historical Review", "Speculum", "Past
and Present", "The Monist" и многих других ^ Споры продолжаются и се-
годня. В них принимают активное участие и философы истории, и сами
историки. В этих научных дебатах оттачиваются новые концепции, со-
вершенствуются формулировки, создается платформа для будущего кон-
сенсуса.

Материалом для моих наблюдений послужили все эти многочислен-
ные публикации в периодике, а также монографические исследования и
коллективные сборники статей, вышедшие в последние годы и отразив-
шие не только те вызовы времени, с которыми столкнулись историки на
рубеже двух веков и эпох (и даже тысячелетий), но и весь спектр реакций
на эти вызовы.

Главный вызов постмодернизма истории направлен против ее пред-
ставления об исторической реальности и, следовательно, об объекте ис-
торического познания, которые выступают в новом толковании не как
нечто внешнее познающему субъекту, а как то, что конструируется язы-

26                          Hcropuk a nouckax метода

ковой и дискурсивной практикой. Язык рассматривается не как простое
средство отражения и коммуникации, а как главный смыслообразующий
фактор, детерминирующий мышление и поведение. Вслед за семиотичес-
ким отрицанием "невинности" малых лингвистических форм по отноше-
нию к описываемой ими внеязыковой действительности, подвергается
сомнению "естественность" исторического дискурса как такового, проб-
лематизируется само понятие и предполагаемая специфика исторического
нарратива как формы адекватной реконструкции прошлого. Подчеркива-
ется креативный, искусственный характер исторического повествования,
выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко
произвольно отобранные сведения источников в последовательный вре-
меннбй ряд.

По-новому ставится вопрос не только о возможной глубине истори-
ческого понимания, но и о критериях объективности и способах контроля
со стороны исследователя над собственной творческой деятельностью. От
историка требуется пристальнее вчитываться в тексты, использовать но-
вые средства для того, чтобы раскрыть то, что скрывается за прямыми
высказываниями, и расшифровать смысл на первый взгляд едва различи-
мых изменений в языке источника, анализировать правила и способы про-
чтения исторического текста той аудиторией, которой он предназначался,
и многое другое. Серьезные изменения в связи с формированием постмо-
дернистской парадигмы в историографии происходят в сфере профессио-
нального сознания и самосознания историков, поскольку этот вызов зас-
тавляет пересмотреть традиционно сложившиеся представления о собст-
венной профессии, о месте истории в системе гуманитарно-научного зна-
ния, о ее внутренней структуре и статусе ее субдисциплин, о своих иссле-
довательских задачах,

Итак, постмодернистская парадигма, которая прежде всего захва-
тила господствующие позиции в современном литературоведении, рас-
пространив свое влияние на все сферы гуманитарного знания, поставила
под сомнение "священных коров" историографии: 1) само понятие об ис-
торической реальности, а с ним и собственную идентичность историка,
его профессиональный суверенитет (стерев казавшуюся нерушимой грань
между историей и литературой); 2) критерии достоверности источника
(размыв границу между фактом и вымыслом) и, наконец, 3) веру в воз-
можности исторического познания и стремление к объективной истине
("божественной истине западного сознания", по выражению Анны Веж-
бицкой). В этом смысле, пожалуй, наиболее выразительно звучит назва-
ние книги П. Новика "Та благородная мечта", в которой обсуждается
вопрос об объективности истории ^

Вот почему многие историки встретили "наступление постмодерни-
стов" буквально в штыки. Психологический аспект переживания смены
парадигм несомненно сыграл в этом решающую роль. Именно угроза со-
циальному престижу исторического образования, статусу истории как на-
уки обусловила остроту реакции и довольно быструю перестройку рядов

Л П. Репина. Новая kультуpнaя и интеллектуальная история27_

внутри профессионального сообщества, в результате которой смешалась
прежняя фронтовая полоса между "новой" и "старой" историей и некото-
рые враги стали союзниками, а бывшие друзья и соратники - врагами.
Эмоциональное предупреждение вечного стража профессиональной иск-
лючительности Дж. Элтона о том, что "любое принятие этих (постмодер-
нистских. -Л.Р.) теорий - даже самый слабый и сдержанный поклон в
их сторону - может стать фатальным" *, несомненно отражает широко
распространенное ныне среди историков старшего поколения состояние.
То поколение историков, которое завоевало ведущее положение в "неви-
димом колледже" на рубеже 60-70-х годов (и ранее), тяжело переживает
крушение привычного мира, устоявшихся корпоративных норм.

При этом совершенно очевидно, что "железная поступь" постмо-
дернизма звучит и воспринимается по-разному, например, в США и во
Франции, в Германии и в Великобритании, в зависимости от динамики
перемен и конкретной ситуации, сложившейся в той или иной националь-
ной историографии. Тем не менее везде на виду, как это бывает всегда,
оказались крайности: с одной стороны, заявления о том, что якобы "не
существует ничего вне текста", "никакой внеязыковой реальности", кото-
рую историки способны понять и описать, с другой - полное неприятие
и отрицание новых тенденций.

Именно в американской академической среде дискуссия шла на по-
вышенных тонах. Но подспудно здесь велась и серьезная работа, которая
долго оставалась незаметной под пеной модных увлечений и бряцание
оружием с обеих сторон. В американском литературоведении, предельно
открытом и весьма чувствительном к влиянию последних достижений за-
падноевропейской теоретической мысли, идеи французских постструкту-
ралистов и немецких неогерменевтиков получили благодатную почву, В
свою очередь, распространение новых теорий и приемов критики за пре-
делы того, что мы называем художественной литературой, на анализ соб-
ственно исторических произведений было связано с концептуальными
разработками американских гуманитариев, прежде всего с так называе-
мой тропологической теорией истории '. Поэтому вполне закономерным
выглядит тот факт, что в основном усилиями американских историков во
главе с ее автором, признанным лидером постмодернистского теорети-
ческого и методологического обновления историографической критики
Хейденом Уайтом, было создано одно из наиболее перспективных нап-
равлений интеллектуальной истории.

В последние годы, по мере усвоения поначалу казавшихся сума-
сбродными идей, все больше стали звучать голоса "умеренных", призы-
вающие к взаимопониманию и примирению. Сначала среди желающих
найти компромисс ведущую роль играли философы, занимающиеся проб-
лемами эпистемологии ^ Несколько позднее на страницах исторической
периодики появился ряд статей, в которых были не только тщательно
проанализированы очень важные, центральные моменты полемики, отра-
зившие внутренний протест историков против крайностей "лингвистичес-

28                          Hcropuk в nouckax метода

кого поворота", но и предложены весомые аргументы в пользу так назы-
ваемой средней позиции, выстроенной вокруг ставшей в настоящее время
центральной концепции опыта, несводимого полностью к дискурсу.

Постепенно расширяется круг историков, разделяющих эту "сред-
нюю позицию". Они исходят из существования реальности вне дискурса,
независимой от наших представлений о ней и воздействующей на эти
представления, однако переосмысливают свою практику в свете новых
перспектив и признают благотворное влияние "лингвистического поворо-
та" в истории постольку, поскольку он не доходит до того крайнего пре-
дела, за которым факт и вымысел становятся неразличимыми и отрицает-
ся само понятие истории, отличное от понятия литературы ". В этом
смысле становится более обоснованным резюме Л. Стоуна, которое в
свое время могло показаться чересчур оптимистичным: "Я верю, что воз-
можно найти общую платформу, на которой сойдутся большинство исто-
риков моего поколения и наиболее осмотрительные из постмодернистов.
Мое возражение в отношении работ историков, ослепленных соблазнами
"дискурса", возникает только тогда, когда они доводят свое утверждение
автономии "дискурса" до признания его совершенно независимым исто-
рическим фактором, что делает невозможным объяснение изменений на
основе более сложного взаимодействия материальных условий, идеоло-
гии и власти" *.

Сменившиеся междисциплинарные пристрастия вновь поставили
болезненную проблему: с одной стороны, история получила эффективное
и столь необходимое ей, по мнению многих, противоядие от редукцио-
низма социологического и психологического, с другой - недвусмыслен-
но заявила о себе его новая форма - сведение опыта к тексту, реальности
к языку, истории к литературе. "Средняя линия" все ближе придвигалась
к той черте, за которую историкам отступать уже было просто некуда.

На недавно состоявшемся XVIII Международном конгрессе истори-
ческих наук в Монреале "третья позиция", отличная и от научно-объекти-
вистской, и от сугубо лингвистической, была выражена в полной мере.
Именно в ее конструктивном духе были выдержаны все основные и
обобщающие доклады по теме "Фиктивность, нарративность, объектив-
ность (история и литература, историческая объективность)", оказавшейся
единственной секцией, специально посвященной обсуждению жгучих
эпистемологических проблем. "Средняя позиция" была прямо деклариро-
вана и в названиях некоторых сообщений: "история между нарративом и
знанием" (Р. Шартье), "между фиктивностью и объективностью: в поис-
ках средней позиции" (Дж. Иггерс), "навстречу теории мидолграунда"
(Г. Спигел). В представленных докладах подчеркивалось, что невозмож-
ность "прямого восприятия реальности" вовсе не означает, что никакого
реального прошлого вообще не существовало, и поэтому "конструирова-
ние" этой реальности историком не может быть произвольным, а также
обращалось внимание на обнадеживающие перспективы нового сближе-
ния истории и литературы и необходимость развернутого анализа их кон-

Л П. Репина. Новая 1"ультурная и интелле1(туальная история____________29_

кретного взаимодействия по всей пространственно-временной шкале ^
Тем не менее, как показали открытые после запланированных выступле-
ний прения, над многими историками все еще довлеет синдром кризиса,
ощущение насильственной ломки, которое не дает возможности "выйти
из-за баррикад" и вплотную заняться пересмотром некоторых обветшав-
ших теоретических постулатов. На необходимость ревизии старого "бага-
жа" и вдумчивого, дифференцированного подхода к тому, что содержится
в новых предложениях, указывают не разрешимые в рамках сложившейся
парадигмы эпистемологические трудности, которые обнаружились в са-
мой историографической практике и о которых уже столь много было
сказано не только критиками, но и ведущими представителями nouvelle
histoire 'ё.

Рассматривая проявление новых тенденций в историописании, бу-
дет, видимо, нелишним еще раз констатировать неразрывность интеллек-
туальных процессов в сфере гуманитарного знания. В этом смысле нельзя
не согласиться с авторами коллективной монографии "К новому понима-
нию человека в истории", которым нынешняя историографическая рево-
люция видится "одной из важнейших составляющих постмодернистской
трансформации западной культуры" ". В то же время, особенно в связи с
жаркими баталиями, которые сопровождались созданием образа покуша-
ющегося на суверенитет истории внешнего врага, мне представляется
существенно важным еще раз подчеркнуть, что в своей основе новые
тенденции вовсе не были навязаны извне. Будучи одним из проявлений
всеобщего культурного сдвига, так называемый лингвистический поворот
воплотил в себе все то, что длительное время оставалось невостребован-
ным и казалось утраченным, но постепенно вызревало в самой историо-
графии, и то, что было переработано ею в лоне междисциплинарной
"новой истории".

Следует признать, что по меньшей мере один "пророк", британский
историк Артур Марвик, в совершенно не располагающих к этому обстоя-
тельствах уже в 1971 г. отметил начало поворота "к такому типу истории,
который характеризуется тесной близостью с литературой" ". Между тем
энтузиазм нового поколения историков 60-70-х годов по отношению к
социально-научной, социологизированной истории (продукт "социологи-
ческого поворота", воспринимавшегося традиционалистами не менее апо-
калиптически), сменился неуклонно нараставшим разочарованием. Задол-
го до "лингвистического поворота" стала очевидной и необходимость
структурной перестройки всех исторических дисциплин: старое деление
на экономическую, политическую, социальную историю и историю идей
изжило себя основательно. До поры до времени эта перестройка прохо-
дила латентно на постоянно "разбухавшем" исследовательском поле, ко-
лонизованном некогда новой социальной историей с ее переплетающи-
мися и перетекающими одна в другую субдисциплинами. Наконец, на ру-
беже 70-х и 80-х годов в социальной истории происходит решающий
сдвиг от социально-структурной к социально-культурной истории, свя-

30                          Hcropuk в nouckax метода

занный с распространением методов культурной антропологии, социаль-
ной психологии, лингвистики (прежде всего в истории ментальностей и
народной культуры), с формированием устойчивого интереса к микро-
истории, с "возвращением" от внеличностных структур к индивиду, к
анализу конкретных жизненных ситуаций. Особенно это стало заметным
в 80-е годы, когда под влиянием символической антропологии сложилось
и обрело множество сторонников соответствующее направление в антро-
пологически ориентированной социальной истории.

Пожалуй, наиболее отчетливо ощущение континуитета, "процесса
большой длительности" в историографии второй половины XX столетия
сквозь призму личных воспоминаний выразил Л. Стоун, выступивший в
дискуссии "История и постмодернизм" на страницах журнала "Past and
Present" ". "Когда я был еще очень молод.., меня учили следующим ве-
щам..: тому, что надо писать ясно и понятно; что историческая истина не-
достижима, а любые выводы предварительны и гипотетичны и всегда мо-
гут быть опровергнуты новыми данными..; что все мы подвержены прис-
трастиям и предрассудкам - национальным, классовым и культурным..;
что документы - мы не называли их в те дни текстами - написаны
людьми, которым свойственно ошибаться, делать ложные утверждения и
иметь свои собственные идеологические позиции.., а потому следует
принимать в расчет намерения авторов, характер документа и контекст, в
котором он был создан; что восприятия и представления о реальности ча-
сто весьма отличны от этой реальности и иногда имеют не меньшее исто-
рическое значение, чем она сама; что ритуал играет важную роль и как
выражение религиозных представлений, и как демонстрация власти -
вот почему мы восхищались "Королями-чудотворцами", а позднее "Дву-
мя телами короля" Эрнста Канторовича. Ввиду всего этого, я полагаю,
что, за некоторыми примечательными исключениями, мы вовсе не напо-
минали тех позитивистских троглодитов, которыми нас теперь часто
представляют" ^

Совершенно не похожие на "позитивистских троглодитов", истори-
ки среднего поколения позитивно восприняли "семиотический вызов" и
"реванш литературы" ^, можно сказать, перековав мечи на орала. В ре-
зультате в новейшей историографии сформировалось два наиболее перс-
пективных и широких течения, со своими оригинальными подходами, в
которых проявляется мощное стимулирующее воздействие постмодерни-
стских тенденций: новая культурная и новая интеллектуальная история.
Эти родственные многослойные образования в одних трактовках напоми-
нают сиамских близнецов, а в других обладают, кажется, способностью
расходиться между собой и вновь смыкаться, как Сцилла и Харибда, и
время от времени менять обличья, выставляя на первый план то одну, то
другую из своих разнородных составляющих. Попытки разобраться в
каждом из них в отдельности и в их непростых взаимотношениях пред-
принимаются с завидной регулярностью целым рядом ученых-практиков ^.

Л /7. Репина. Новая Культурная и интелле1"туальная история             31

Признание активной роли языка, текста и нарративных структур в
созидании и описании исторической реальности является базовой харак-
теристикой так называемого нового культурологического подхода к исто-
рии, под которым обычно понимают совокупность некоторых наиболее
общих теоретических и методологических принципов, разделяемых но-
вой культурной и новой интеллектуальной историей. Именно поэтому не-
которые исследователи предпочитают не проводить между последними
сколько-нибудь отчетливого водораздела. И эту позицию можно принять,
если учесть, что нередко сами их представители дают им всеобъемлющее
толкование. Но все же некоторые обстоятельства происхождения и спе-
цифические задачи, поставленные перед этими направлениями их "отца-
ми-основателями", позволяют говорить о каждом из них отдельно.

Новая культурная история формируется, если можно так выразить-
ся, в болевых точках "новой социальной истории", ставших в процессе
переопределения самой категории "социального" и мобилизации всего
наиболее жизнеспособного в арсенале социокультурной истории точками
роста. Большие надежды возлагаются на переориентацию социокультур-
ной истории "от социальной истории культуры к культурной истории со-
циального", или "к культурной истории общества", предполагающей кон-
струирование социального бытия посредством культурной практики, воз-
можности которой, согласно версии Р. Шартье, в свою очередь опреде-
ляются и ограничиваются практикой повседневных отношений. Главная
задача исследователя состоит в том, чтобы показать, каким именно обра-
зом субъективные представления, мысли, способности, интенции индиви-
дов включаются и действуют в пространстве возможностей, ограничен-
ном объективными, созданными предшествовавшей культурной практи-
кой коллективными структурами, испытывая на себе их постоянное воз-
действие. Это сложное соподчинение описывается аналогичным по со-
ставу понятием репрезентации, позволяющим артикулировать "три регис-
тра реальностей": с одной стороны, коллективные представления - мен-
тальности, которые организуют схемы восприятия индивидами "социаль-
ного мира"; с другой стороны, символические представления - формы
предъявления, демонстрации, навязывания обществу своего социального
положения или политического могущества, и, наконец, "закрепление за
представителем-"репрезентантом" (конкретным или абстрактным, инди-
видуальным или коллективным)" утвержденного в конкурентной борьбе
и признанного обществом социально-политического статуса . В такой
интерпретации социально-классовые конфликты превращаются в "борьбу
репрезентаций". Аналитический потенциал концепции постоянно конку-
рирующих "репрезентативных стратегий" открывает новые перспективы
в описании, объяснении и интерпретации динамики социальных процес-
сов разных уровней.

Новая культурная история отвергает жесткое противопоставление
народной и элитарной культуры, производства и потребления, создания и
присвоения культурных смыслов и ценностей, подчеркивая активный и

32                          Hcropuk в nouckax метода

продуктивный характер последнего '*. Именно в этом варианте новая
культурная и новая интеллектуальная история как бы сливаются воедино.
И все же последняя сохраняет свою специфику в том, что касается ее
особого внимания к выдающимся текстам "высокой культуры" ^.

Итак,- если новая культурная история акцентирует свое внимание на
дискурсивном аспекте социального опыта в самом широком его понима-
нии, то дом