епископа Войтеха (Адальберта), тесно связанного
с наиболее влиятельными духовно-религиозными движениями и полити-
ческими кругами своего времени ^.

Целью исследования является не столько анализ эволюции изобра-
жения династии и ее связей с персоной святого в сочинениях одного цик-
ла, сколько реконструкция и сравнительная характеристика различных
путей репрезентации этой темы. Три вопроса, обращенные к тексту, мо-
гут быть сформулированы следующим образом: 1. Степень развития темы

184                           Представления о власти

родовых связей святого и ее место в структуре сочинения; 2. Положение
святого в ряду его предшественников, включая сам принцип построения
земной генеалогии святого; 3. Связь экстраординарных религиозных дос-
тоинств святого с качествами, приписываемыми членам его династии.
Предваряя анализ текстов, можно выделить две общие для всех житий
особенности представления темы семейных связей и генеалогии святого.
Первой является наличие "списка" предшественников Вацлава, включаю-
щего характеристику их деяний и личных качеств. Вторая особенность
состоит в значимости темы взаимоотношений святого с членами семьи и
своим народом для создания его образа ". Благочестие святого, его рели-
гиозное призвание раскрываются через конфликты с ближайшим окруже-
нием (выступления знати, враждебность матери, гибель от руки брата,
упорство народа в неприятии веры) и через сопоставление личности свя-
того с фигурами его предшественников и членов семьи.

Первая по времени происхождения легенда Crescente fide (далее -
Crescente) характеризует предшественников святого весьма кратко и ри-
торически безыскусно (183). Это очевидно при сравнении Crescente с
последующими легендами. Легенды Гумпольда (II, III) и Кристиана (1, II)
сохраняют основные композиционные и содержательные элементы Cres-
cente, однако создают на их основе или наряду с ними гораздо более
сложные и развернутые повествования. Изображение генеалогии Вацлава
в Crescente имеет две существенные особенности, воспринятые и позд-
нейшими текстами.

1. Легенда представляет не историю рода, а исключительно правя-
щих предшественников святого (183) '.

Ориентация генеалогической линии святого на "предшественников
на троне" сохранится и в последующих легендах, хотя и претерпит суще-
ственные формальные и содержательные изменения. Среди правивших
предшественников святого одна из редакций жития, так называемая Ба-
варская, называет двух персонажей - отца Вацлава, князя Вратислава, и
его старшего брата, первого в ряду известных автору "исторических"
правителей Чехии князя Спитигнева. Вторая, так называемая Чешская,
редакция открывает генеалогию именем деда Вацлава, князя Борживоя "
Даже по формальному признаку - сведению генеалогии святого исклю-
чительно к череде правивших предшественников - можно говорить об
использовании автором текста мотива nobilitas camalis для характеристи-
ки персонажа.

2. Второй особенностью Crescente представляется маргинальность
мотива знатности святого: логически и стилистически он подчинен иной
доминирующей теме. Она может быть определена как репрезентация
предшественников святого специально как христианских правителей, вы-
полняющих миссию укрепления веры и отмеченных Божьей милостью
(183). Автор не просто перечисляет правивших предков святого, но ука-
зывает специально его благочестивых предшественников ^. В обеих ре-
дакциях Crescente этот ряд открывается фигурой первого христианского

М. К). Парамонова. Генеалогия святою                    185

правителя из династии Вацпава, хотя они определяют в качестве такового
разных персонажей. Видимо, за упоминанием Спитигнева или Борживоя
стоят различные традиции толкования религиозной истории Чехии. По
мнению исследователей, имя Спитигнева связано с "пробаварской" вер-
сией христианизации Чехии. С именем же Борживоя средневековая чеш-
ская традиция соотносила принятие христианства из Великой Моравии ".
Возможно, обе версии отражают аутентичные для последней трети Х в.
конкурирующие варианты осмысления прошлого. Не менее вероятно и
то, что упоминание Борживоя является позднейшей интерполяцией. Для
нас же важно, что обе редакции ставят во главу генеалогии святого пер-
сону первого христианина на пражском престоле.

Интенции Crescente могут быть соотнесены с некоторыми общими
особенностями средневекового династического сознания. В частности,
можно указать на важность персоны первого крещеного правителя для
создания исторических и символических оснований религиозной леги-
тимности династии "*. Отражение такого хода мысли можно найти и в
агиографии ^. Можно обнаружить и еще один аргумент в пользу наличия
в легенде тенденций религиозной сакрализации династии. Автор начинает
свое сочинение со слов: "Когда расширялась христианская вера", кото-
рые непосредственно предваряют сообщение о крещении (первого) чеш-
ского правителя "со своим народом и войском", и таким образом вводит
мотив связи династии с универсальным процессом обращения народов.

Вацлав принадлежит ряду правителей, не просто отмеченных лич-
ным благочестием, но несущих знак божественного предопределения к
вере (dei nutu et ammoniatione sponte происходит крещение Спитигнева)
(183). Тема избранности находит свое выражение и в сфере религиозного
обращения членов династии с крещением их земли.

Тема генеалогии и наследования в Crescente имеет маргинальный
характер. В тексте легенды не содержится ни одного прямого или мета-
форического указания на связь религиозных достоинств Вацлава и его
деяний с династической традицией ". В частности, автор отказывается от
включения важнейшего эпизода жизни святого, индикатора религиозной
избранности - мученичества Вацлава - в контекст семейной истории.
Легенда повествует о бабке Вацлава, Людмиле, погибшей от рук его ма-
тери. Мученичество Людмилы послужило основанием для ее религиозно-
го почитания и получило отражение в агиографии, в том числе и в свято-
вацлавской ". Crescente содержит лишь очень краткое упоминание о ее
убийстве, не имеющее самостоятельного смыслового или сюжетного зна-
чения (185). Оно служит, с одной стороны, для подтверждения сверхъес-
тественных способностей святого-его пророческого дара (184, 185), с
другой - является не более чем прологом к описанию мятежа знати про-
тив святого, возглавляемого его матерью (185). Crescente, однако, полно-
стью игнорирует возможность развития темы духовной и религиозной
связи Вацлава и Людмилы; их образы лишены элементов типического
взаимоуподобления,

Титульный лист рукописи легенды Гумпольда (т. н. Вольфенбюттельская

рукопись). Текст был создан ок. 1006 г. по воле княжны Эммы,
жены Болеслава II, вероятно, в Гильдестейнском скриптории.

Индифферентность героя к династическим связям и преемственнос-
ти определяется спецификой воплощенного в его образе идеала святости,
основные черты которого характеризуются радикальным монашеским ас-
кетизмом". В отличие от поздних житий, Crescente воспринимает свя-
тость как нечто отличное и прямо противоположное мирским обязаннос-
тям и достоинству правителя: святой аскет, по необходимости ставший
правителем, является героем этого текста.

_____________________AL Ю.Парамонова. Генеалогия святою___________________187

Основной пафос сочинения направлен на утверждение сверхъесте-
ственной исключительности героя: как святой он принадлежит миру изб-
ранных, и его религиозная миссия не пересекается с его мирским суще-
ствованием. Последнее представлено по преимуществу как поле действия
дьявольской воли, что отражено в создаваемой автором картине положе-
ния святого в светском сообществе. Текст легенды настойчиво демонст-
рирует тесную связь святого с церковной средой. Автор указывает на его
контакты с духовенством (omnes magistri mirabantur in doctrina eius; multi
sacerdotes ... confluebant cum reliquiis sanctorum ad eum - 185), подчерки-
вает заботу святого о церкви и благополучии клира (184, 185, 187) и его
пристрастие к церковно-ритуальным церемониям (activarn ecclesiae vitam
... observabat- 184, 187), включая личное проведение церковных обря-
дов (mortuos sereliens -185). Представляется, что целью автора является
стилизация образа в соответствии с каноном описания духовного лица.
Об этом свидетельствуют и прямые указания на стремление Вацлава
стать монахом. Однако уже в самом своем поведении Вацлав следует
основным принципам аскетического благочестия и монашеских норм
жизни ^.

Отношения святого с мирским сообществом, напротив, чаще всего
носят враждебный характер. Композиционно доминируют сцены "мяте-
жа" знати и смерти Вацпава от руки его брата (185-187). Легенда не со-
держит ни одного свидетельства о близости героя с кем-либо из светских
лиц: названы лишь верный слуга (184) и ученики (amici et clerici), отно-
шения которых со святым точно не определены, но имеют явно духовно-
религиозные основания (186, 187). Упоминания о милосердии к слабым
(183-184, 186) и щедрости к дружине (184) кратки и, очевидно, формаль-
ны: они скорее являются данью традиционной топике образцовой рели-
гиозности (мотив misericordia и humilitas) и доброго правителя (largitas и
prudentia), чем сущностной характеристикой образа. Не имеет в легенде
особого значения и тема заботы Вацлава о своем народе как в сфере ре-
лигиозного попечения, так и в мирских делах.

Чуждость миру и людям определяет тональность в изображении
конфликтов святого с его "семейными" антагонистами: матерью (чье имя
в отличие от других легенд даже не упомянуто) и братом Болеславом
(185, 187). В их взаимоотношениях автор видит не реальный историче-
ский и человеческий драматизм, но формальные условия осуществления
религиозной миссии святого. Эти образы схематичны и служат для созда-
ния картины эсхатологической борьбы добра и зла. Враждебность матери
и злодеяние брата функционально обозначают ситуации, в которых рас-
крывается миссия святого: экстраординарная религиозность и предопре-
деление к мученичеству (186, 187). Противопоставление образов святого
и его противников задается через формальные схемы религиозного дис-
курса: антиномия неверия (infides, ingenio) и глубокой религиозности в
случае с матерью и противостояние "божьего избранника" и орудия дья-
вола - в ситуации с Болеславом . Эти схематические антиномии полно-

188                           Представления о власти

стью исчерпывают суть конфликта; как представляется, они не служат
фигуративному истолкованию собственно политических или внутрисе-
мейных событий. Они подчеркивают чуждость святого сфере политиче-
ского и мирского ".

Обобщая выделенные элементы династических и родовых связей
святого в Crescente можно отметить, что мотивы династической преем-
ственности не являются важными для характеристики личных качеств
или деяний святого. Противопоставление происхождения и избранности
является смысловой параллелью центральной антиномии образа - свято-
сти и мирского достоинства (dignitas).

Легенда Гумпольда во многом следует содержанию и общей схеме
Crescente, послужившей для нее основным источником. Написанная по
инициативе Отгона П, легенда Гумпольда представляется сочинением,
органично укорененным в контексте основных идеологических тенден-
ций оттоновской Германии. Прежде всего внимания заслуживает сходст-
во с манерой изображения святого правителя, свойственной оттоновской
агиографии ^. Традиционно легенда Гумпольда характеризуется лишь
как риторическая переработка Crescente, которая в целом следует за фак-
тической стороной и экспозиционной схемой предшествующего текста ^.
Однако отличие Гумпольда от Crescente выходит далеко за рамки соб-
ственно формально-стилистических особенностей. Легенда мантуанского
епископа представляет совершенно иную модель святого правителя. Гум-
польд утверждает возможность органического сочетания в своем герое
мирского достоинства и религиозной исключительности. Подобно жити-
ям отгоновских святых, он использует модель "праведного правителя"; в
результате в образе Ваилава органично сочетаются мирское могущество
и исключительная религиозность.

Изменение, и весьма радикальное, общей концепции образа святого
правителя приводит к существенным трансформациям и в репрезентации
темы династических связей святого, и в характеристике его взаимоотно-
шений со своим народом. Представляя генеалогию святого (II, III, 148),
Гумпольд вносит в исходный для него текст Crescente ряд изменений как
формальных (его текст несомненно длиннее и риторически совершенней),
так и смысловых, касающихся характеристик предшественников Вацлава.
Вслед за Crescente Гумпольд включает в этот перечень только фактичес-
ких правителей Чехии (Спитигнева и Вратислава), упоминая среди их де-
яний лишь акты личного благочестия: обращение в веру и основание цер-
квей. Можно отметить и два существенных отличия от версии Crescente.

Во-первых, говоря о Спитигневе, автор специально подчеркивает
благородное происхождение и высокое мирское достоинство князя (gentis
illius progenie clarior ас potencia - II, 148). Это нарочитое акцентирование
династической знатности и могущества обращает на себя внимание. Оно
кажется важным как для характеристики происхождения святого, так и
для концепции его образа в целом: тема мирской власти рефреном прохо-
дит через весь текст жития (V-VII, XIII). Автор специально подчеркивает

М. Ю. Парамонова. Генеалогия святого                    189

наследственный характер высокого социального статуса героя (IV, 149;
XIII, 155, 156: sed puer ego in principatum ... patri mortuo succedens). Осо-
бое место занимает вопрос о связи власти и права наследования. Леги-
тимность Вацлава как правителя небезразлична Гумпольду и его герою: в
легенде говорится (в том числе и от лица святого) о возведении Ваилава
на престол в соответствии с традицией и правом, под которыми наряду с
избранием "народом" подразумевается и право наследования (IV, XIII). В
связи с этим не случайны и характеристики его предков как лиц, отме-
ченных знатностью рода и властью. Чувствительность к вопросу наслед-
ственной легитимности власти правителя характерна для германской ис-
ториографии этого периода. В житиях оттоновских святых мотив принад-
лежности героя к знатной и могущественной семье имеет существенное
значение для создания его образа T.

Усиление мотивов знатности, власти и наследования в характерис-
тике Вацлава сочетается в легенде Гумпольда со следованием топосу
"благочестивой династии". Подобно Crescente, Гумпольд представляет
предков Ваилава как добрых христиан, заботившихся о церкви и вере (II,
III). Вместе с тем он осознает исключительность положения Вацлава в
династии. Создавая образ, в котором развитый "религиозный аскетизм
сочетается с волей к власти" "', автор соотносит с ним и контрапункт тем
избранности и наследования. В генеалогической части Гумпольд выводит
благочестивых предшественников святого (мотив bona stirps), отмечает
заботу отца о (религиозном) образовании Вацлава (IV, 149) и одновре-
менно утверждает, что религиозностью и добродетелями Вацлав значи-
тельно превосходил своих предшественников (III, 148). Следует отметить,
что исключительность Ваилава постоянно подчеркивается в легенде. В
частности, герою приписывается неприятие традиционной практики осу-
ществления правосудия, являвшегося одной из важнейших функций пра-
вителя. Уважая обычаи и право, Вацлав одновременно как исключитель-
ный христианин не приемлет их наиболее жестоких норм (V, VI). В соот-
ветствии с идеальной моделью "rex justus" Вацлав воплощает не просто
образцового правителя, но правителя, который прямо противостоит тра-
диционным ожиданиям, обращенным к носителю власти. Показательно
в этом смысле изменение (в сравнении с Crescente) мотивов недовольства
знати: оно обращено не против отрицающего мир аскета, но против
слишком религиозного правителя. В легенде Гумпольда святой выступает
и как член династии и как ее исключительный представитель "^.

В целом, несмотря на близость жития оттоновской агиографии, в
нем гораздо слабее выражена тенденция включения образа святого в ис-
торический контекст " . Легенда Гумпольда не имеет характерных эле-
ментов "династической истории" и в большей степени соответствует ка-
ноническому житию, сосредоточенному на исключительности фигуры
святого.

Во-вторых, важной чертой репрезентации предков Вацлава является
акцентирование связи истории династии со священной Историей Спасе-

^^

190                           Представления о власти

ния. Гумпольд начинает легенду с обширного рассуждения о распростра-
нении веры и о путях обращения разных народов (1, 147, 148), заменяю-
щего краткое вводное замечание Crescente. Этот пассаж завершается со-
общением об обращении Чехии, а две последующие главы (II, III) пове-
ствуют о предшественниках Ваплава, упоминая их личное крещение и за-
боту об укреплении веры. Гумпольд предполагает возможность фигура-
тивного соотнесения деятельности "христианских правителей" с задачами
священной истории. Легенда не столько концептуализирует эти пробле-
мы, сколько следует определенным тенденциям среды, которой она обя-
зана своим происхождением,

Связь деятельности правителя как с собственно профанным, так и
религиозным уровнями существования сообщества наиболее отчетливо
воплощена Гумпольдом в персоне самого Ваилава. Автор включает в 1аи-
datio святому его заботу о порядке и праве, внимание к дружине, попече-
ние о бедных, верность слову, мудрость в суде и совете (V, 149; VI, 150;
VII, 150). Сам святой говорит о своем желании поддерживать мир в со-
обществе и защищать его от врагов (XIII, 155) . Вместе с тем Ваплав
стремится ослабить неправедность "сурового закона" и привнести в него
дух "Божественного права": это проявляется и в его желании смягчить
наказания виновным, и в его неприятии смертной казни, и в разрушении
виселиц, и в посещении осужденных в местах их заточения (VI, VII), Еще
более откровенно религиозный характер действий Вацлава раскрывается
в описании его заботы об укреплении христианства в подопечном обще-
стве и искоренении языческих обычаев (VII, 151; XIII, 156). Эта тема ог-
раничивается лишь кратким замечанием в Crescente, однако получает раз-
вернутое представление у Гумпольда.

Ваплав в легенде Гумпольда выступает в органическом двуединстве
"мирского величия" и исключительной религиозности. Интересен способ
разрешения автором бесспорной для религиозной парадигмы антиномич-
ности этих категорий: Гумпольд утверждает, что Вацлав нашел "средин-
ный путь", позволяющий ему и выполнять светские обязанности, и не от-
ступать от своей веры (sed hoc ambiguum поп diu mediastinum tractatus,
quam sagaciter arripiens callem, ut neque hoc seculariter agendum omissiset,
vel istud ob coelestia tendendum a se neglegi in futurum поп expavisset-
V, 149). Более того, Гумпольд утверждает, что обязанности правителя мо-
гут восприниматься как форма религиозного служения и покорности (V,
149; XIII, 156) "ё', имеющих и негативное (смирение зла через поддержа-
ние мирского порядка и закона), и позитивное звучание (способность
праведного правителя привнести божественный закон в жизнь своего со-
общества).

Ваилав изображен и как благочестивый христианский правитель,
действия которого соотносимы с целями священной истории, и как свя-
той, религиозность которого проявляется не только в сфере личного бла-
гочестия, но и того, что условно можно было бы назвать "социальной от-
ветственностью" . Эти темы нашли свое воплощение и в оттоновской

М. Ю.Парамонова. Генеалогия святого                   191

историографии, и в житиях святых представителей династии Людольфин-
гов, и в епископской агиографии.

Концептуализация призвания святого как "социальной ответствен-
ности" находит свое отражение в его отношениях с "семейными" антаго-
нистами и противниками - матерью, Драгомирой (XI, 154) и братом Бо-
леславом (XV, 157; XVII, 158 и др.). Функции их