акт реального прошлого
(особенно в генерализирующих схемах, но не только в них), может быть
инструментом власти, средством манипулирования людьми, препятству-
ющим развитию их субъективности.

Деятельность Фуко была борьбой против такого манипулирования.
Смысл этой деятельности родственно близок современным российским
историкам, особенно тем из них, кто в доперестроечные времена должен
был профессионально изучать отечественную историю и не понаслышке
знаком с такими инструментами власти, как история КПСС или история
СССР в ее утвержденном партийными органами виде. В Советском Сою-
зе репрессивная сила исторического факта была отлично осознана и ис-
пользовалась для управления процессами социализации и эволюции об-
щественного сознания. До предела генерализированная, нарциссистская
историческая схема марксизма не допускала даже мысли о культурном

72                          Hcropuk в nouckax метода

опыте Иного. Достоверность схемы "доказывалась" непреложностью
огромной массы догматически трактовавшихся исторических фактов.

Идеологическая роль этой совокупности фактов становилась само-
довлеющей по мере нарастания кризиса теории марксизма и "реального
социализма". Недаром в последнее предперестроечное десятилетие в
СССР модными стали уход от теоретических обобщений, внешний объек-
тивизм, написание всякого рода хроник исторических событий, которые
должны были "силой фактов" подкреплять разрушающиеся теоретичес-
кие и идеологические схемы. У части тех историков-русистов, кто не
находил путей для радикального преодоления марксистской модели, по-
добное давление "объективной реальности" вызывало "двоемыслие", по-
добное по своей сути состоянию М. Фуко, провоцировало культурную
шизофрению, рост самоотчуждения и личностную деградацию ^

Фуко прекрасно проанализировал и охарактеризовал эту ситуацию в
понятии "власти-знания". Власть, утверждал он, - это "больше чем ре-
альность", а истина в этом контексте - лишь другое наименование влас-
ти, особенно если речь идет об обобщающих исторических схемах. Фило-
соф пытался найти свой путь борьбы с такими схемами, противопостав-
ляя общей теории - идеи локального, специфического, фрагментарного,
всего того, что противостоит "воспринятым" (а не пережитым) истинам.
Только это, по его мнению, может предотвратить превращение интеллек-
туала одновременно в "объект и инструмент" власти " . Способ радикаль-
ной "локализации" позиции исследователя в истории он видел в борьбе
с культурным и общественным нарциссизмом, в отказе от "драматиза-
ции" современности, в переходе к более сдержанной ее оценке, не позво-
ляющей привязывать всю предшествующую историю человечества в ее
многообразии к нормам, ценностям и идеалам существующего ныне об-
щества ".

ПУТЬ ФУКО - СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ?

Однако необходимо отметить, что лишь случайность помогла Фуко
остановиться на пороге постмодернистской "революции", сохранить
остатки пафоса генерализации при внешнем ее осуждении, фактически -
построить приемлемую для постструктуралистской эпохи модель генера-
лизующего знания об истории. В его творчестве заметно инстинктивное
избегание тупиковых ситуаций, о которых говорилось ранее, в частности
ситуации "радикального перевода", описанной У. Куайном. Характерно,
что если в начале своей научной деятельности Фуко пытался подкреплять
свои выводы примерами из жизни неевропейских, "примитивных" обществ,
то постепенно он принципиально ограничился примерами из истории
Франции и античной традицией, которая во Франции воспринимается как
собственная ^. Он вызвал тем самым волну нападок и обвинений в нацио-
нальной ограниченности, но одновременно уберегся от одного из эксцес-
сов номинализма - сохранил представление о "родной", "собственной"

И. Н. Ионов * Судьба генерализчруюшего подхода k истории           73

истории, служащей основой его самоопределения как личности. Это было
существенным ограничением влияния Иного на создаваемый им образ
истории.

Нечто подобное произошло и с большинством историков Школы
"Анналов". Отметим, что если И. Рюзен упрекает их в стремлении ли-
шить Европу "собственного" прошлого, заменить его прошлым чужих
стран, не имеющим прямой связи с Новым временем, то критически наст-
роенный соратник "анналистов" Ф. Фюре, напротив, пишет, что те на де-
ле не столько "стараются объяснить необычное, сколько обнаружить при-
вычное за видимостью необычного" (т. е. встроить Иное в картину Одно-
родного!) ". На деле правы оба критика, но в первом случае оценка ско-
рее касается замысла, а во втором - его осуществления. Как и Фуко, ис-
торики Школы "Анналов" обычно не распространяют свои поиски Иного
за пределы Франции и исторически связанных с ней стран. Во всяком
случае, такие примеры довольно редки. Границы истории их собственной
страны являются для них едва ли не единственными границами, которые
они, несмотря на призывы М. Фуко, Ф. Броделя, М. де Серто и других,
все же не торопятся переходить. Получается, что в рамках научности и
культурного самосохранения "анналистов" удерживает некая пассив-
ность, нежелание переступать подсознательно ощущаемые пределы.

Но нельзя не видеть при этом, что любая попытка универсализации
идей Фуко или историков Школы "Анналов" может привести к дрейфу в
сторону постмодернизма, отчуждению от собственной национальной
истории или истории Нового времени, к утрате самоидентичности исто-
риком. Франция и Западная Европа представляют собой совершенно
особое поле для поисков Иного. Можно сказать, что оно отчасти обез-
врежено от семян архаики и фундаментализма предшествующими исто-
рическими событиями, в частности вековым диалогом высокой рациона-
листической и народной культуры. Ни одна территория в мире не предос-
тавляет таких возможностей историкам.

Это, на мой взгляд, было бы полезно учитывать отечественным ис-
торикам, следующим традиции "Анналов". Стремление к поиску Иного в
свое время было для них совершенно естественным. Это была попытка
побега из мира репрессивных фактов, восстановления полуразрушенной
самоидентификации с европейской культурой, подрыва предельно гене-
рализированных марксистских исторических схем. Они сумели занять
при этом узкую полосу духовного пространства, уже свободную от де-
персонализующего влияния марксизма, но еще свободную от деперсона-
лизующего влияния русской архаики, противостоящей реалиям Нового
времени и представляющей для современного российского историка ам-
бивалентный, притягивающий и отталкивающий пласт, предпосылку
"двоения" сознания.

Но остановка на этой воображаемой "полосе" также была во многом
случайной, связанной с невозможностью всерьез заниматься в советский
период проблемами русского средневекового менталитета. Сейчас дви-

74                          Hcropuk в nouckax метода

жение в этом направлении продолжилось, и появление националистичес-
ких, основанных на архаических мифах трактовок отечественной истории
ставит перед российскими историками проблему преодоления противоре-
чий между этническими ценностями и европейской логикой исследова-
ния, европейскими и национальными составляющими индивидуального
самосознания ^.

Мне кажется не случайным, что вопрос об опасности отчуждения от
западной традиции Новой истории был поставлен именно немецкими
историками, пережившими трагедию нацизма.- Ведь облик немцев, как и
облик русских, склонен к "двоению". До середины XX в. они, как и мы,
отличали себя от Запада, противопоставляя "ложным" западноевропейс-
ким ценностям (цивилизация) свои собственные, "подлинные" (культу-
ра) ^. Это были те самые претензии на "духовность" и "соборность",
которые сейчас входят в моду в России. И немцам, и русским стоит опа-
саться, что в процессе поисков Иного, духовного преодоления границ
западной цивилизации, утвержденных ею норм и ценностей есть опас-
ность попасть под власть этнических мифов, которым нелегко сопротив-
ляться, таких как миф о Вотане, описанный К. Г. Юнгом, или миф о Прав-
де, описанный А. И. Клибановым *". Ведь еще коммунистическая идеоло-
гия властвовала над умами большинства советских историков, опираясь
на отмеченное Н. А. Бердяевым глубинное соответствие идеалов марк-
сизма-ленинизма и русской культурной архаики^ Последовательное
проведение в жизнь лозунга "локализации" истории, брошенного Фуко,
применительно к России может ведь привести к ее культурному противо-
поставлению Западу, саморазрушению идентификации с Европой, т. е. к
культурному эскапизму, по-новому возрождающему репрессивную силу
исторических фактов.

НЕКОТОРЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ РЕАЛИЗАЦИИ
ГЕНЕРАЛИЗИРУЮЩЕГО ПОДХОДА В НОВЫХ УСЛОВИЯХ

Как же в условиях постструктурализма можно реализовать теорети-
ческое, обобщающее представление об истории? Конечно, последнее
можно представить и как практически недостижимый горизонт познания.
Против этого, кстати, не возражают и постмодернисты, протестующие
против "тотализации" исторического знания: Ж. Деррида, Ж. Лиотар и
другие ^. Но, на наш взгляд, несмотря на ограничения, налагаемые тео-
ремой Г„деля, реальное приближение к этому горизонту все же возмож-
но. Для этого надо воспроизвести и зафиксировать познавательные пред-
посылки, которые стихийно сложились у М. Фуко и некоторых историков
Школы "Анналов", уйти от самоуверенного рационализма и ситуации
"радикального перевода", сознательно сбалансировать интерес к Одно-
родному, логически познаваемому, и Иному так, чтобы это не разрушало
существующую культуру и не углубляло деперсонализации историка, а
содействовало органическому развитию общества и личности.

_____________И. Н. Ионов * Судьба генерализирующего подхода k истории__________75^

Некоторые из этих предпосылок уже осмыслены в трудах М. Вебера
и Р. Дж. Коллингвуда. Методология неокантианства и неогегельянства
позволяла им сохранить рационалистический стержень исследования,
соединив интерес к Однородному (рационально трактуемая предыстория
рационализма) и Иному (неевропейские типы рационализации), преодо-
леть противоречия между стремлением к объективности исторического
знания и активизацией субъективности историка. При этом деперсонали-
зация преодолевалась Коллингвудом при помощи ориентации на изуче-
ние "живого прошлого как предыстории настоящего". Цель исторической
науки он представлял как "самопознание историком собственного духа,
оживляющего и вновь переживающего опыт прошлого в настоящем" ".
Различия в духовном опыте историков при этом позволяли им анализиро-
вать разные пласты истории, а наличие связей с современностью - пред-
ставлять исторический процесс как единое, логически связанное целое.
Мысль о связи научной ценности исследования с субъективной ориента-
цией историка раскрыл М. Вебер, когда писал, что эта ценность "сама
уже не доказуема средствами науки. Можно только указать на конечный
смысл научной работы, который затем или отклоняют, или принимают в
зависимости от собственной конечной жизненной установки" ^. Тем
самым статус целостного представления об истории снижался с уровня
претензии на истинность до уровня претензии на общезначимость, чем
отчасти избегались ограничения, налагаемые теоремой Г„деля.

Однако и Вебер, и Коллингвуд жили задолго до эпохи постструкту-
рализма и влияние рационалистических идей на них было очень сильным,
Под влиянием этих идей проходил, например, отбор исследуемых ценно-
стей М. Вебером, что снижало значимость его стратегии "воздержания от
оценки" и вызывало в его адрес обвинения в волюнтаризме со стороны
Р. Арона и Х.-Г. Гадамера ". Что касается Коллингвуда, то хотя он мимо-
ходом и оговаривал возможность анализа историком Иного, "форм мыш-
ления, в которых он уже... не способен мыслить", но реально рассматри-
вал лишь условия исторического познания прошлого, непосредственно
предшествующего нашему настоящему (например, эпохи эллинизма) ^.
Ни тот ни другой не предчувствовали угрозы постмодернизма и не пыта-
лись сознательно решить связанные с этим задачи.

Гораздо более современным выглядит на этом фоне М. М. Бахтин,
который уже в одной из ранних своих работ "К философии поступка"
(начало 20-х годов) сумел сделать большой шаг вперед в нужном нам
направлении. Разрабатывая теоретические предпосылки эстетического
знания, Бахтин развил идею Вебера о значении личной установки при
познании прошлого и расширил обоснованный Вебером легитимирован-
ный контекст этого познания. В него, в частности, вошли и те предпосыл-
ки анализа, за неявную приверженность к которым социолога критикова-
ли Арон и Гадамер.

Для Бахтина представляется принципиально невозможным получе-
ние знания об Ином с целью игрового перебора масок. Это, по его мне-

76                        ИсюриЛ в nouckax метода

нию, "соблазн эстетизма", ничуть не менее гибельный, чем соблазн
"бесплотного теоретизирования", дающий лишь "иллюзию большей жиз-
ненности". "В эстетическом бытии можно жить, но живут другие, а не
я, - отмечает Бахтин. - Это любовно созерцаемая прошлая жизнь дру-
гих людей и все вне меня находящееся соотнесено с ними, себя я не найду
в ней, но лишь своего двойника-самозванца, я могу лишь играть в нем
роль, т. е. облекать плоть в маску другого - умершего". Отвергая этот
соблазн "стирания лица", "алиби в мире", Бахтин ставит вопрос об ответ-
ственности актера (и всякого человека) за "уместность игры" ", форму
своего присутствия в жизни и действии.

Этот момент ответственности философ считает ключевым для пре-
одоления тупиков теоретизма и эстетизма (в нашем случае - объекти-
визма и постмодернизма). Он рассматривает акт познания как личный
поступок, в котором важную роль играет эмоционально-волевая сторона,
"некая должная установка сознания, нравственно значимая и ответствен-
но активная". "Действительно поступающее мышление, - продолжает
Бахтин, - это эмоционально-волевое мышление, интонирующее мышле-
ние". Рациональность выступает при этом лишь как момент ответствен-
ности. В ответственном поступке познания единичное, индивидуальное
соединяется с рациональным, историческое бытие освещается как бы
изнутри. Если перебор явлений Иного в ходе эстетской игры есть выявле-
ние субъективно-случайного, то ответственный, личностно подкреплен-
ный поиск ведет к выявлению "правды", необходимого, "ответственно-
значимого" знания ".

Процесс познания сам приводит к перетеканию индивидуализирую-
щего знания в генерализирующее. "Маленький мирок мною признанных
ценностей" стремится к расширению и обретению общезначимости, на-
ходя свое основание в логической организации внешних явлений. "Ответ-
ственное расширение контекста действительно признанных ценностей с
моего единственного места" позволяет создать целостный образ истории.
"Из моей ответственности, - указывает Бахтин, - как бы расходятся лу-
чи, которые, проходя через время, утверждают человечество истории" ^.

Тем самым исследователь уходит от "разнузданной игры объектив-
ности" и чисто формальных схем, противопоставляя им "личностно-на-
полненное" знание. Тотальность истории восстанавливается как развер-
нутая тотальность субъекта исследования, как его "живое прошлое".
Иное получает возможность быть включенным в целостность потому, что
это не любое произвольно взятое, а "свое-Иное", выступающее не как
предмет чистого интереса, а как средство самовыражения. "Нужна ини-
циатива поступка по отношению к смыслу, - подчеркивает Бахтин, - и
эта инициатива не может быть случайной" '".

Фактически Бахтин описывает здесь тактику пересечения границы
несамотождественности, путь выступания за собственные пределы, ми-
нующий ловушки деперсонализации. Об этом еще раньше писал Э. Гус-
серль: "Я не могу испытывать, обдумывать, оценивать какой-то другой

И. Н. Ионов  Судьба генерализирукшего подхода k истории           77

мир, не могу жить и действовать в таком мире, который не имеет смысла
и значения во мне самом" ". Путь Бахтина - это путь внутренней лока-
лизации "зон 'прозрачности" в затуманенном зеркале нашей метафоры,
Познаваемость прошлого определяется при этом не столько наличием
богатого источникового материала, позволяющего проследить повторяе-
мость событий и явлений, сколько внутренней родственностью происхо-
дящего индивидуальности историка. Наблюдатель и объект оказываются
при этом в "единстве бытия, нас равно объемлющем". Выход в это прост-
ранство бытия возможен лишь посредством ответственного поступка,
осознания долженствования наблюдателя по отношению к объекту ".

Отметим, что при этом до определенной степени снимаются ограни-
чения теоремы Г„деля (дурная бесконечность внешних оснований фор-
мально-логических систем) и теории Куайна (неадекватность "радикаль-
ного перевода"). Ведь они касаются прежде всего ситуации формального,
внеличностно, чисто познавательно (а не экзистенциально) ориентирован-
ного знания, в котором всегда остается стремление к сохранению "алиби"
исследователя. Бахтин описывает совершенно иную ситуацию, при кото-
рой наличие ответственной личности наблюдателя, его "не-алиби", во-
первых, не допускает нагромождения все новых оснований для генерали-
зации (пределом является "должная установка" личности) и, во-вторых,
предотвращает ситуацию "радикального перевода" (из-за определенной
уже отбором изучаемого материала внутренней родственности познаю-
щего и познаваемого). По моему мнению, только в последнем случае и
возможен действительный субъект-субъектный диалог в истории.

Основаниями концепции М. Бахтина были как западная, так и рус-
ская философская традиция. Отечественные философы XIX-начала
XX вв. от И. В. Киреевского до С. Л. Франка успешно развивали гносео-
логические идеи "живознания", подразумевавшие единство процесса по-
знания и жизни, рационального знания и веры (личной убежденности, ус-
тановки), единение субъекта и объекта познания, основанное на их онто-
логическом и гносеологическом родстве. Эти идеи активно используются
для построения теоретической модели современной науки. Они оказыва-
ются особенно актуальными в период компьютеризации научного знания.
На это указывает, в частности, М. А. Сиверцев, который находит стаби-
лизирующий элемент обобщающего знания в традиции священнокни-
жия . Но внешняя зафиксированность предмета веры, которая характер-
на для священнокнижия, оставляет, на мой взгляд, мало места для лично-
го самоопределения и ответственности, на которые делает упор Бахтин.

Выход из познавательного тупика лежит близко, но несколько в
ином направлении - в свободном, стимулируемом системой образования
выявлении историком своей естественной ("конечной", по Веберу, а не
преходящей) жизненной установки, слиянии исторического образования
и личностного развития.

Попутно устраняется главная угроза постмодернизма - деперсона-
лизация. Поиск Иного для игровой смены масок сменяется личностно

78                          Hcropuk в nouckax метода

нацеленным поиском жизненно важного Иного, раскрывающего в исто-
рии скрытые особенности, потенции и реализованные потребности соб-
ственного "я" исследователя. Игровая или формально-познавательная
ориентация сменяется экзистенциальной. Устраняется характерная для
постмодернизма ситуация "колониализма наоборот", когда одна форма
зависимости от Иного ("черные лица - белые маски" Ф. Фанона) заме-
няется другой, связанной с модой на экзотику, но на деле столь же отчуж-
дающей и деперсонализирующей (белые лица - желтые, черные, лубоч-
но-русские и т. п. маски). Возникает основа для диалога культур (евро-
пейской и неевропейских, городской и сельской и т. п.), для использова-
ния рационалистической европейской традиции при самопознании других
культур. Иное, поглощаемое как "свое", не противостоит тотальности
личности (а значит, и тотальности истории), а находит в ней свое место.

Подчеркну, что субъектом такого рода познания является не рис-
меновский, извне-направляемый индивид, а скорее человек идеалов
и убеждений, более близкий русской философской традиции. Недаром
знаток и почита