аспект подобной формулировки, как
мне кажется, заключается в следующем. Историк, уже, возможно, давно
знакомый с теми или иными памятниками прошлого, но не придававший
им раньше большого значения, теперь подходит к ним с новыми вопро-
сами и обнаруживает, что эти памятники, остававшиеся как бы немыми и
инертными для его предшественников, могут заговорить и сообщить све-
дения, которые для нас, несомненно, представляют интерес. Происходит
преобразование памятника прошлого в исторический источник.

Принято говорить об исторических "данных". Но историку в начале
исследования дано лишь немногое - то, что он получил в наследство от
своих предшественников. Новое нужно исторгнуть из источника посред-
ством постановки перед ним новых вопросов. И тогда источник под их
ударами преображается и в этом смысле действительно становится новым
источником, он как бы создается историком. Но он не создается ex nihilo,
из ничего, он активизируется, он извлекается с полок архивов или би-
блиотек для того, чтобы начать новую жизнь. Источник не создан исто-
риком, он перестроен им и по-новому истолкован. Все, что досталось нам
от прошлого - будь то какие-то тексты или материальные остатки - са-
мо по себе непосвященного, неспециалиста вряд ли может непосред-
ственно заинтересовать. Во всяком случае неспециалист едва ли способен
правильно понять их культурное наполнение и внутреннее содержание.
Для этого требуется поставить их в какие-то связи с другими памятника-
ми, другими источниками, и здесь нужны соответствующие техника и
подход исследователя.

Если исследователь берет памятник или группу памятников и начи-
нает работать с ними, задавая им новые вопросы, то тем самым он и пре-
образует этот кажущийся немым и неинформативным текст в источник
новых знаний.

Понятию создания историком исторического источника можно при-
дать также и другой смысл, а именно: историк, беря тот или иной текст,
анализирует его, расчленяя на определенные фрагменты, по-новому их
группирует, выделяет из них те элементы, которые представляются ему
особенно важными. Следовательно, тот материал, с которым историк ра-
ботает, существенно отличается от памятника истории, каким он был до
того, как к нему прикоснулась мысль историка. Этот преобразованный
исследовательскими операциями историка источник действительно вы-
глядит его созданием.

Однако проблема воздействия историка на изучаемые им источники,
взаимодействия с ними за последнее время еще более усложнилась. Как
подчеркивают представители так называемого "критического" или "пост-

86                          UcTOpuk в nouckax метода

модернистского" направления в новейшей историографии, нельзя недо-
оценивать тот факт, что история есть рассказ. Результаты исследования
организуются историком в связное и законченное повествование. Соб-
ранные и обработанные им данные группируются таким образом, что
возникает то, что можно назвать "интригой". Вольно или невольно, исто-
рик ведет себя подобно писателю: он создает сюжет, которому в той или
иной мере подчинены все собранные им данные. Даже в тех случаях, ког-
да историк стремится быть максимально точным в интерпретации собы-
тий, они неизбежно, может быть, помимо его намерений, превращаются в
элементы фабулы, в которой различимы завязка, кульминация и развязка.
Такие современные критики исторической науки, .как Хейден Уайт и До-
миник Лакапра настаивают на том, что создаваемое историком повество-
вание точно так же, как и художественное произведение, подчиняется за-
конам риторики. Подобно тому как автор романа или повести сочиняет
сюжет, придавая ему законченность, историк выделяет из бесконечного
потока событий некоторые, с его точки зрения, значимые эпизоды, обо-
собляя их в связное и завершенное в себе целое. Из необозримого хаоса
искусственно вычленяется и реорганизуется определенный фрагмент.
Этот процесс "осюжетенья" (emplotment), подчинения исторического со-
держания повествовательной форме есть не что иное, как привнесение в
историческую науку словесного искусства с его риторическими правила-
ми, метафорикой и художественными приемами. Содержание "истории-
рассказа" в большой степени зависит от его формы. Это было известно и
прежде, но критики-постмодернисты предельно заостряют внимание на
риторическом аспекте историописания. "Содержание формы" ("The Con-
tent of the Form") - таково название одной из главных работ X. Уайта.
Язык, стиль изложения, использование риторических фигур сказываются,
по его мнению, на интерпретации истории в не меньшей мере, нежели на-
учные и идеологические позиции автора ^

Наблюдения критиков-постмодернистов едва ли можно игнориро-
вать. Они заслуживают продумывания, тем более что в ряде случаев эти
наблюдения опираются на тщательный анализ исторических сочинений.
В частности, X. Уайт продемонстрировал существенное воздействие фор-
мы повествования на содержание трудов наиболее видных историков
XIX в.: Мишле, Ранке, Токвиля и Буркхардта. Эти заключения постмо-
дернистов, знаменующие своего рода "лингвистический поворот" в исто-
риографической критике, наглядно свидетельствуют о том, сколь серьез-
но и многообразно средостение между живой историей и ее научным
изображением. Возникает вопрос: в какой мере историку, работающему
при помощи системы риторических средств, заданной ему его языком и
культурой, системы, выйти за пределы которой он не в состоянии, все же
удается воспроизвести подлинную историю? Не конструирует ли он, в
силу своей невольной порабощенности языком, стилем и всеми использу-
емыми им художественными средствами, такую картину прошлого, кото-

А Я. Гуревич. ^Территория ucropuka"                     87

рая лишь в очень отдаленной степени соответствует былой жизненной
реальности?

Постмодернистская критика историографии, представляющая собой
своего рода отголосок новых тенденций в литературоведении, которые
связаны с именами Ролана Барта, Жака Деррида и других "деконструкти-
вистов" или "постструктуралистов", по-видимому, произвела удручаю-
щее впечатление на часть современных историков и подорвала их веру в
научность своей профессии. В самом деле, в интерпретации постмодер-
нистов грань, казалось бы, четко отделяющая историческое повествова-
ние от художественного, делается не только зыбкой, но попросту стира-
ется. Контуры прошлого, о восстановлении которых пекутся историки,
расплываются, их заслоняют фигуры речи и риторические приемы. Но
понятия, которыми оперируют новейшие постмодернистские критики ис-
ториографии, - "метафора", "синекдоха", "комедия", "ирония"... - име-
ют отношение не к ремеслу историка, а к стилистике литературного дис-
курса. Допуская правомерность применения литературоведческого и лин-
гвистического анализа к историческому нарративу, все же нельзя не за-
даться вопросом: не связан ли этот "лингвистический поворот" с отказом
от таких целей исторического исследования, как поиски синтеза и, в ко-
нечном итоге, восстановление образа минувшей реальности, которая по-
родила изучаемые историками тексты? Подчеркивая действительные
трудности, неизбежно возникающие на пути исторического анализа, пост-
модернисты, по сути дела, отвлекаются от исторического контекста, в ко-
торый объединялись разрозненные фрагменты прошлого, нашедшие свое
преломленное источниками выражение. Нетрудно заметить, что постмо-
дернистская критика уходит от проблематики социальной истории.

Всякое высказывание, в том числе научное, есть речевой акт. Сле-
довательно, оно по необходимости несет на себе неизгладимый отпечаток
языка, идеологии и стилистики культуры того, кто высказывается. И тем
не менее научное высказывание в разных отраслях знания определяется
особенностями этих научных дисциплин. Растворение исторического
дискурса в литературном таит в себе опасность утраты историей ее спе-
цифического предмета и присущих ей методов анализа и обобщения.

Я не нахожу оснований для паники и вижу в вышеприведенных рас-
суждениях постмодернистов скорее новое подтверждение требования
о необходимости повышения саморефлексии историка. Все применяемые
им методы исследования, равно как и формы организации и изложения
материала должны постоянно подвергаться проверке и осмыслению.
Ни в коем случае нельзя забывать о том, что постструктуралистский ана-
лиз в литературоведении, из которого новейшие критики историографии
черпают свои идеи и понятия, имеет дело с художественными текстами,
создаваемыми писателями и поэтами, которые творят свои собственные,
глубоко личные художественные миры, тогда как творчество истори-
ков имеет целью воссоздание образа существовавшей некогда действи-
тельности.

88                          Hcropuk в nouckax метода

Подчеркну еще раз, что острие критики постмодернистов, в той или
иной мере затрагивающей любой жанр изображения истории, направлено
в первую очередь против повествовательной истории. Именно в истории-
рассказе, сосредоточенном на событийном ряде, преимущественно и наб-
людается воздействие формы дискурса на его содержание.

При этом важно помнить, что подобная "деформация", реинтер-
претация начинается не под пером исследователя, - первая ее фаза име-
ла место уже в момент создания того памятника, который ныне служит
источником для историка.

Вызов, брошенный постмодернистами - критиками историогра-
фии, на мой взгляд, не явился полной неожиданностью; он ни в коей мере
не перечеркивает того, что делалось в современной исторической науке.
Но выдвинутые ими тезисы с новой силой и настойчивостью фиксируют
внимание историков на ряде сложных и, может быть, наиболее противо-
речивых особенностей нашей профессии. О многом историки догадыва-
лись задолго до возникновения "лингвистического поворота" и даже вре-
мя от времени обсуждали трудности, связанные с историческим анализом
и синтезом, но новая постановка вопроса, более острая и даже вызываю-
щая, побуждает вновь возвратиться к этой проблематике, расширить и уг-
лубить ее осмысление.

Историк постоянно стоит перед необходимостью критически рас-
смотреть все этапы своей работы и, в частности, остановиться на выясне-
нии противоречивости пути, который проходят сведения об исторических
явлениях, начиная с источника и кончая оформлением исследования. Как
уже подчеркивалось выше, проблемы, волнующие нас ныне, претворен-
ные в теме исследования, служат основанием вопросника историка, с ко-
торым он обращается к изучению источников, имея в виду попытку завя-
зать "диалог" с людьми, их создавшими, и, в конечном итоге, с их эпохой
и культурой.

Но попробуем начать это интеллектуальное путешествие с другого
конца - из прошлого, в той или иной мере выразившегося в избранных
нами памятниках. Традиционное отношение историка к памятнику прош-
лого имеет в своей основе убеждение, что этот памятник становится ис-
точником наших знаний, поскольку он кажется тем "окном", через кото-
рое мы только и можем разглядеть черты прошлого. Поэтому, если пред-
варительный анализ памятника показывает его добротность, убеждает нас
в том, что он не представляет собой подделки и сохранился в неискажен-
ном виде, то мы как бы возводим его в достоинство исторического источ-
ника и делаем предметом нашего анализа. Но здесь таится целый комп-
лекс сложностей и противоречий, подчас трудно преодолимых, и поэтому
наш источник, прежде чем он окажется способным раскрыть нам какие-
то аспекты прошлого, нуждается еще и в критике иного рода. Мы ожида-
ем от него информации о событиях или феноменах, имевших место в изу-
чаемую эпоху, но в какой мере источник оправдывает наши ожидания от-
носительно того, что он правдиво ответит на наши вопросы? Первое, с

А Я. Гуревич. ^Территория ucropukib                     89

чем встречается историк на страницах облюбованного им источника, это
личность его создателя, содержание и структура его сознания, тот мир
представлений, который был присущ его творцу и, может быть, разделял-
ся его современниками или какой-то частью их. Иными словами, истори-
ческий источник "непрозрачен", и к фактической информации, которая в
нем содержится, прибавляются мысли, идеи, образы, присущие автору
или составителю данного текста, с которым вынужден работать историк.
То и другое- сведения о происшедших событиях и их субъективные
оценки и освещение, идущие от создателя текста, неразрывно сплавлены
воедино, следовательно, историк сталкивается с огромной трудностью
дешифровки, демистификации источника.

...В 1087 г. скончался английский король Вильгельм 1 Завоеватель.
Об обстоятельствах его смерти и погребения сохранилось несколько сви-
детельств. Первое представляет собой рассказ анонимного автора, кото-
рый был записан в начале XII столетия и, следовательно, отстоит от мо-
мента смерти короля на одно или два поколения. Согласно этому пове-
ствованию, построенному в значительной мере по образцу "жития", ко-
роль скончался как добропорядочный христианин, в окружении членов
своей семьи и придворных, он отдал последние распоряжения, касавшие-
ся управления государством и наследования престола, попросил проще-
ния у близких и получил отпущение грехов. Если вспомнить соответ-
ствующие страницы книги Филиппа Арьеса "Человек перед лицом смер-
ти" ", сцена смерти Вильгельма Завоевателя гармонично вписывается в
набросанную этим историком картину того, что он называет "приру-
ченной смертью": умиротворенное расставание отца, главы семьи со сво-
им непосредственным окружением. Критики уже указывали на то, что
Арьес, опиравшийся в этом анализе преимущественно на литературные
источники, с излишней смелостью перенес зафиксированный в них лите-
ратурный мотив на конкретную историческую действительность. Это со-
ображение пришло мне на память при рассмотрении рассказа об обстоя-
тельствах смерти Вильгельма 1. Ведь анонимный автор не был очевидцем
этого события, совершенно не ясно, мог ли он использовать показания
свидетелей кончины короля, а потому остается открытым вопрос: что пе-
ред нами в данном случае - действительные обстоятельства ухода в
"лучший мир" этого могущественного монарха или же следование неко-
ему довольно распространенному житийному канону? На этот вопрос
можно ответить, если обратить внимание на то, что приведенное сообще-
ние почти буквально повторяет рассказ о смерти франкского императора
Людовика Благочестивого (840 г.). Судя по всему, составитель интересу-
ющего нас текста следовал установившейся традиции изображения кон-
чины монарха, руководствуясь мыслью, что именно так должен расста-
ваться с жизнью христианский король. Вспомним, что жизнеописание
Карла Великого, отца Людовика, было составлено его приближенным
Эйнхардом таким образом, что в него были включены целые фрагменты
повествования о римских цезарях, сочиненные Светонием: следовало не

90                        Ucmpuk в nouckax метода

столько описывать индивидуальное и потому случайное в жизни госуда-
ря, сколько подчинять это повествование установившимся представлени-
ям о должном. Знакомство с текстом, повествующим о смерти Вильгель-
ма 1, едва ли приближает нас непосредственно к имевшему место собы-
тию. Но этим данное сообщение вовсе не обесценивается в глазах исто-
рика. Оно переключает его внимание с факта смерти короля на рассмот-
рение представлений и литературных условностей, которые были содер-
жанием сознания многих средневековых авторов, и тем самым способ-
ствует пониманию ментальности человека той эпохи.

Несколько позднее, еще через два или три поколения, известный ис-
торик Ордерик Виталий создает более развернутую картину кончины и
погребения Вильгельма Завоевателя. Из его "Церковной истории" мы уз-
наем о том, что, когда Вильгельм умер в Руане, его придворные, огра-
бившие и оставившие без присмотра обнаженное тело короля, разбежа-
лись. Мало того, в городе вспыхнул пожар, и жители, озабоченные спасе-
нием своих домов и пожитков, позабыли о смерти короля, и лишь архи-
епископ предпринял меры для того, чтобы устроить достойное монарха
погребение. Но одно бедствие сменилось другим. Новые зловещие обсто-
ятельства, сопутствовавшие похоронам, заключались в том, что, когда те-
ло монарха стали укладывать в саркофаг, последний оказался недоста-
точно просторным, труп Вильгельма пришлось силою в него вталкивать,
и при этом туловище распалось надвое, живот покойника лопнул, и рас-
пространилось невыносимое зловоние. В конце концов Вильгельма похо-
ронили. Сообщение Ордерика Виталия разительно отличается от рас-
смотренного выше повествования, оно содержит множество новых под-
робностей, Но можно ли довериться хронисту? Если рассматривать сооб-
щение Ордерика в общем контексте "Церковной истории", то мы придем,
скорее, к заключению, что и Ордерика менее всего заботило собирание
информации о том, как в самом деле умер Вильгельм и каковы были об-
стоятельства его погребения. Церковный автор противопоставляет греш-
ную земную жизнь радостям небесных чертогов; плоть обречена смерти и
гниению, независимо от того, тело ли это монарха или простолюдина, ибо
смерть уравнивает всех. Ордерик переключает внимание с факта смерти и
похорон короля на созерцание противоположности небес и земли, вечно-
сти и скоропреходящего. Если его рассказ представляет собой источник
сведений, то это сведения не об однократных и в высшем смысле мало-
значительных фактах земного бытия, а об извечном противостоянии жиз-
ни и смерти, о бренности человеческого существования, и именно в этом
смысле этот текст опять-таки заслуживает внимания историка прежде
всего как указание на картину мира средневекового монаха.

В обоих описаниях доминируют определенные идеологические
штампы, их авторы явно озабочены тем, чтобы следовать хорошо им зна-
комым литературным канонам и религиозным установкам, но вовсе не
тем, чтобы воспроизводить историческое событие в том виде, как оно в
действительности произошло и каким его могли видеть непосредствен-

А Я. Гуревич. ^Территория ucropuka"                      91

ные свидетели. Дело не столько в том, что они понимали под историчес-
кой истиной. Последняя должна была соответствовать неким априорным
критериям, и под историческим фактом средневековые люди разумели
совсем не то, что ныне таковым считается в научной истории *.

Сказанное сейчас подводит нас к более общему вопросу о технике
раскрытия смыслов в средневековых текстах. Известно, что богословы и
другие мыслители эпохи последовательно прибегали к "четырехсмыслен-
ному" истолкованию Библии: в повествованиях Ветхого завета наряду с
историей народа Израиля искали и находили предвосхищение и провоз-
вестие событий жизни Христа. Симметрия обоих Заветов сочеталась с
нравоучительным их истолкованием и с поиском высшей трансцендент-
ной истины. Если теологи отрицали правомерность применения "четы-
рехсмысленной" интерпретации к иным текстам, помимо библейских, то
на практике тенденция раскрывать символический смысл явлений была
широко распространена. Историческое повествование как правило несло
в себе и этот символический смысл; его нужно было раскрыть, и именно
он придавал внутреннее единство ходу истории.

Поэтому историк-медиевист не может не подвергать изучаемые им
повествовательные или философские тексты расчленению с тем, чтобы
выделить в них разные уровни содержания и смысла.

Отправляясь на поиски данных о конкретной исторической действи-
тельности, мы сталкиваемся в изучаемых источниках со своего рода пре-
градой, которая сплошь и рядом затрудняет или вовсе препятствует пос-
тижению этих фактов. Но это отнюдь не обесценивает значимости подоб-
ных источников, нужно лишь отдавать себе отчет в том, что даже в тех
случаях, когда источники не позволяют проникнуть на уровень событий,
они могут дать нам немаловажную информацию о представлениях и
убеждениях авторов этих текстов и, следовательно, вводят нас в круг их
идейных установок, т. е. помогают нам осознать характер духовной жиз-
ни эпохи. Необходимо еще раз подчеркнуть, ч