этот рассказ
мог бы послужить своего рода притчей: нужно взяться за дело с верою в
успех и в соответствующем душевном и умственном расположении. Обраща-
ясь к источникам, историки прилагают максимум усилий для того, чтобы
расшифровать смысл посланий, которые они содержат. Ума не приложу, как
здесь можно обойтись без размышлений о природе нашего ремесла.

Что касается противопоставления Школы хартий как оплота позити-
визма "Анналам", воплощающим методы исторической антропологии, то оно
кажется мне искусственным. Говоря о методологии исторического исследо-
вания, мы имеем в виду не оторванную от живой, конкретной истории исто-
риософию, а размышления о специальных средствах и приемах познания
реальной и бесконечно многообразной жизни людей и обществ. Вспоминаю
доклад одного из мэтров парижского института, специализирующегося на
публикации текстов, прочитанный в нашем семинаре по исторической антро-
пологии. Эти ученые делают важное дело, но когда докладчика спросили,
каковы новейшие методы проникновения в смысл публикуемых ими средне-
вековых памятников, то он отослал нас на бульвар Распай: там, в Доме наук о
человеке, работают профессора Ле Гофф, Шмитт и другие, и их-то и нужно
вопрошать о смысле.

Для успешного обсуждения проблем исторической эпистемологии на-
добна "плотная научная среда". Золотые слова! Мне только невдомек, откуда
вдруг она возьмется, если мы, именно мы сами, не начнем ее созидать? В
недоброе старое время были разрушены научные школы, группировавшиеся
вокруг крупных историков. Вопрос стоит не о возрождении старых школ, ибо
за прошедшие десятилетия радикально изменились парадигмы исторического
знания, его проблематика и гносеология. Речь идет о создании новых школ, о
повышении внимания к профессионализму историков, и этот профессиона-
лизм немыслим вне квалифицированного обсуждения теоретико-познаватель-
ных основ исторического знания.

А. Б. Гофман полагает, что размышления о методах и эпистемологии
приходит к историку лишь по завершении его исследования. Разумеется,
"сова Минервы вылетает только ночью", и историку не мешает задуматься
над тем, что он создал и каким образом его сочинение включается в общий
контекст современной науки. Однако в высшей степени важно привести свой
понятийный инструментарий в соответствие с проблемой предстоящего ис-
следования, с характером источников, которые надо изучить, равно как и с
состоянием научных знаний. Делать это постфактум, по завершении исследо-
вания, уже поздно. Арсенал методов неизбежно присутствует на всех этапах
работы историка, и весь вопрос заключается в том, используется ли он осоз-
нанно или не поставлен под неусыпный контроль.




ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ВЛАСТИ

М. Ю. Парамонова

ГЕНЕАЛОГИЯ СВЯТОГО: МОТИВЫ РЕЛИГИОЗНОЙ
ЛЕГИТИМАЦИИ ПРАВЯЩЕЙ ДИНАСТИИ В РАННЕЙ
СВЯТОВАЦЛАВСКОЙ АГИОГРАФИИ

X век представляет собой одну из наиболее темных страниц в исто-
рии Чехии: свидетельства об этом времени не только скудны, но и весьма
двусмысленны '. Вместе с тем оно бесспорно может быть обозначено как
переломная эпоха, характеризующаяся формированием социальных и по-
литических структур, а также основ культурной и идеологической жизни
средневекового чешского общества. Этот период был существенно важен
и для последующего политического и культурного развития всего цент-
ральноевропейского региона. Формирование структур ранней государст-
венности приводит к последовательному изживанию принципов пле-
менного устройства ^ Становление новых функций и механизмов поли-
тического управления совпало с началом систематической христианиза-
ции чешского общества и введением религиозной жизни в церковно-
организационные рамки ^

Политическое и церковно-религиозное развитие Чехии было в зна-
чительной степени обусловлено и внешним воздействием. Уже в IX в. она
испытывала существенное влияние со стороны Восточно-Франкской им-
перии, главным образом Баварии. С приходом к власти в германских зем-
лях Саксонской династии (919 г.) Чехия включается в систематическое и
интенсивное взаимодействие с Германской империей Людольфингов *,
роль которой в историческом развитии Центральной Европы Х в. не ог-
раничивалась только политической сферой. Германское влияние оказа-
лось весьма значительным и в культурной и религиозной жизни региона.
Смысл этого процесса с известной условностью можно охарактеризовать
формулой "включение региона в западноевропейский христианский мир".

Одним из исторических феноменов, возникших на стыке церковно-
религиозных и политических процессов эпохи, является культ первого
чешского святого князя Вацлава. Его появление не только отметило свое-
образие времени, но и имело существенное значение для всей последую-
щей истории средневековой Чехии.

Культ ев, Вацлава возникает во второй половине Х в. Почитание
святого инициируется, видимо, вновь созданной Пражской епископской
кафедрой (около 973 г.), которая была заинтересована в упрочении своего
престижа . "Собственный" святой-покровитель традиционно являлся за-
логом успеха в достижении этой цели. Св. Вацлав и в хронологическом

At К). Парамонова. Генеалогия святого                    179

порядке, и по своей значимости был первым святым патроном средневе-
ковой Чехии. Как и многие персонажи и события ранней чешской исто-
рии, сам реальный прототип святого вырисовывается весьма туманно:
среди безусловно достоверных можно назвать лишь крайне немногочис-
ленные свидетельства о его жизни ^ Вацлав происходил из династии
пражских князей Пржемысловцев, добившихся в Х в. господствующего
положения в границах как этнически чешских племен, так и в весьма об-
ширных сопредельных территориях. Примерное время его правления -
20-е годы Х в" к этому периоду относятся сообщения Видукинда Корвей-
ского о военном конфликте и последующем союзе с первым германским
правителем из династии Людольфингов Генрихом 1 (919-935). Наконец,
известно о гибели Ваилава от руки его младшего брата Болеслава. О при-
чинах этого убийства нельзя сказать ничего достоверного; вероятно, оно
произошло в ходе внутрисемейной борьбы за власть, традиционной для
ранней истории политического развития государств Центральной Евро-
пы. Именно это, в сущности, банальное событие дало толчок к формиро-
ванию культа и стало сюжетной основой святоваилавской агиографии .

Скудость аутентичных свидетельств о реальном князе контрастирует
с яркостью представления его образа в агиографии и чешской средневе-
ковой историографической традиции. Неоднократные попытки историков
идентифицировать реального правителя с литературным персонажем ка-
жутся неубедительными, а результаты реконструкции - принципиально
неверифицируемыми в своей исторической достоверности. Агиографи-
ческая и основанная на ней историографическая святовацпавская тради-
ция относятся к сфере посмертной репутации, а не достоверного изобра-
жения исторического персонажа '. Парадокс этой ситуации заключается в
том, что не реальный правитель, а именно св. Ваилав, фикция религиоз-
ного и массового сознания, стал реальным и очень важным участником
чешской истории. Его образ, меняющийся на протяжении нескольких
столетий, определял специфику политической и национальной самоиден-
тичности чешского общества.

О реальных обстоятельствах возникновения и развития культа су-
дить достаточно сложно: его начало отмечено появлением первых житий,
легших в основу последующей многовековой агиографической тради-
ции . Нельзя с достоверностью определить, было ли возникновение куль-
та связано с практикой стихийного почитания, или с сознательной дея-
тельностью духовенства, заинтересованного в упрочении христианства и
развитии церковной жизни в Чехии 'ё. Бесспорно заслуживающей внима-
ния кажется и проблема соотношения внутренних импульсов и внешнего
влияния в становлении культа, в частности, со стороны оттоновской Гер-
мании ". Весьма сложно оценить роль правящей династии в укоренении
почитания св. Вацлава; вероятно, в начальный период развития культа от-
ношение Пржемысловцев к "своему" святому было достаточно индиффе-
рентным ". Безусловная религиозная и политическая значимость образа
святого для чешского общества фиксируется к середине XI в. "С этого

180                         Представления о власти

времени культ получает не только широкое распространение, но и приоб-
ретает очевидные политико-идеологические коннотации. В этом отрази-
лись новые формы политической и социальной идентификации, в частно-
сти осознание чешскими правителями важности религиозных символов
для упрочения христианской репутации династии. Подобно другим пери-
ферийным регионам христианской Европы, в Чехии наиболее подходя-
щим претендентом на эту роль стал святой, связанный своими происхож-
дением и деятельностью с землей и местной династией ^.

В середине XI-XII в. почитание св. Вацлава приобрело очевидное
политическое и социальное звучание. Функции святого осмысляются
в категориях покровительства и защиты земли и династии. Тесная связь
культа с формированием национального и политического самосознания
позволяет исследователям определять его культурные и социальные
функции через понятие "святовацлавская идеология" '^ Св. Ваилав пред-
стает в свидетельствах эпохи как главный небесный патрон и защитник,
как "отец" чехов, держащий в своих руках высшую власть и правосу-
дие ^. Совмещение функций небесного покровительства и политического
господства было концептуализировано в восприятии Вацлава как "веч-
ного правителя" (rex perpetuus), лишь временно передающего свои права
очередному князю . В рамках "святовацдавской идеологии" сформиро-
вались основополагающие представления о единстве Чехии и чехов, оп-
ределились параметры династической легитимности и преемственности
власти. Однако почитание Вацлава утрачивало свою исключительную
идеологическую актуальность по мере формирования в Чехии формаль-
ных политико-правовых представлений, что вызвало уже в конце XII в.
появление новых символов власти и механизмов ее легитимации '*.

С точки зрения своей особой значимости в системе политического
самосознания чешского общества, культ св. Вацлава имеет ряд паралле-
лей в европейской истории.' В частности, он может быть сопоставлен с
культами святых-правителей Северной и Центральной Европы, прежде
всего с культом святого Олафа, "вечного короля" Норвегии ^. В более
широком контексте он может быть соотнесен с "политическими культа-
ми" святых, олицетворяющих единство политического сообщества и пра-
вящей династии, характерным примером чего является культ св. Диони-
сия во Франции . Своеобразие святовацлавского культа, однако, опреде-
ляется тем, что, в отличие от большинства династических святых, он не
был связан исключительно с функцией прославления и легитимации пра-
вящей династии ^. По мнению исследователей, он преимущественно ас-
социировался с "политическим сообществом" чехов. В конечном счете
святовацлавский культ сыграл более существенную роль в социальной
консолидации и корпоративно-правовой эмансипации чешской знати, чем
в целенаправленной глорификации династии ^.

Указанные функциональные и идеологические черты образа св. Вац-
лава сформировались сравнительно поздно. Более того, они имеют преи-
мущественное отношение к сфере социального воздействия культа и от-

М. Ю.Парамонова. Генеалогия святого            ______181

ражают концептуализацию складывающейся вокруг него системы соци-
альных связей. В исследовательской традиции, однако, незаслуженно ма-
лое внимание уделялось анализу идеологических тенденций святовацлав-
ской агиографии, которая, как кажется, позволяет взглянуть под иным уг-
лом зрения на политические коннотации культа. Особое значение в этой
связи имеют первые жития. Прежде всего необходимо отметить, что соз-
дание образа святого в агиографии и его осмысление в практике социаль-
ного почитания имеют разные основания ^ и соотносятся с разными кон-
текстами социальной и культурной жизни. Агиографическое сочинение
является по преимуществу результатом сублимированного религиозного
сознания: проникновение образов и представлений извне, из сферы мас-
сового сознания, не нарушает статуса агиографического сочинения как
произведения элитарной культуры ^. Агиографическое сочинение, в пер-
вую очередь житие, идеологично по своей природе и дидактично по сво-
им задачам; оно осмысляет феномен святости, моделирует его и создает
образ идеального христианина ". Образ, возникающий в контексте соци-
ального почитания святого, в большей степени удовлетворяет потребнос-
тям репрезентации власти и авторитета, тогда как образ, создаваемый
агиографическим сочинением, больше отвечает функции этического и
дидактического послания, адресованного сообществу верующих ^.

Обращаясь к проблеме религиозного и политического дискурса свя-
товацлавской агиографии, мы неизбежно переходим из сферы собственно
"политических культов" (к каковым безусловно относится культ св. Вац-
лава в XI-XII вв.) " к проблематике средневекового почитания святых
правителей. Особой по своей значимости задачей является рассмотрение
вацлавских житий в контексте агиографической репрезентации ранне-
средневековых святых-правителей '*.

Образы святых-правителей-одно из характерных и парадоксаль-
ных явлений средневекового сознания ^. Ранняя агиографическая тради-
ция представляла в образе святого, как правило, человека не только ис-
ключительной религиозности, но и противостоящего мирской власти и
являющегося источником компенсации ее неправедности . В этом смы-
сле агиографический тип "святого короля" кажется оксюмороном, так как
в самой персоне святого сходятся две несводимые системы ценностей:
религиозной (святости) и мирской (власти).

В эпоху раннего средневековья широкое распространение получает
почитание так называемых знатных святых (Adelsheilige), типологически
близкими к которым являются и образы святых королей ^'. Стихийное
почитание святых правителей, которое более или менее целенаправленно
поддерживалось и корректировалось церковью, было особенно характер-
но для периферийных регионов Латинской Европы - Скандинавии и
Центральной Европы.

В поисках объяснения феномена аристократической и королевской
святости нередко обращаются к системе нехристианских, мифологичес-
ких представлений о сверхъестественной природе власти ^. По мнению

182                          Представления о власти

некоторых исследователей, главным образом немецких, в ранних культах
святых королей и "знатных святых" не только отражаются архаические
представления о харизме власти и благородного происхождения, но и
осуществляется перекодировка традиционных мифологем власти в новую
систему понятий - в систему христианских религиозных символов. "Об-
заводясь" "своими" святыми, правящие династии оказывались включен-
ными в христианскую систему сакрализации и легитимации политической
власти. Смысл этого процесса, имеющего характер "интуитивного поли-
тического действия", может быть определен формулой: "по-германски
осмыслено, по христиански пережито" ". Ряд исследователей ориентиру-
ется на еще более широкую антропологическую перспективу: по их мне-
нию, в королевской святости отразились характерные для средневековой
Европы, как и для большинства традиционных обществ, процессы мифо-
логизации правителя, определяемые понятием "сакральный король" ^

Некоторую прямолинейность этой интерпретации снимают исследо-
вания, направленные на выяснение меры соответствия агиографической
стилизации образа святого правителя доминирующему в тот или иной пе-
риод средневековья идеалу христианской святости ". Важным результа-
том этих исследований можно считать констатацию того, что структура
святости, т. е. набор характеристик, маркирующих короля именно как
святого, предполагала соответствующий набор религиозных доблестей ^
и не включала в себя указаний на специальную значимость мирского ста-
туса героя ".

Наиболее гибким следует признать подход к изучению королевских
культов средневековья как феномена, относящегося к средневековой по-
литической теологии или, точнее, "теологии власти" ". Агиографическое
сочинение, герой которого совмещает в себе достоинства "власти" и
"святости", так или иначе должно решать центральную для средневеково-
го политического сознания проблему - проблему религиозного статуса
мирской власти ". Контрапункт тем "духовного" и "мирского", святости
и власти просто неизбежен в образе святого правителя; он служит источ-
ником особой дидактической выразительности и средством разрушения
исходной мифологемы "сакрального правителя" *".

Ранняя модель королевской агиографии в разрешении дихотомии
"святость - власть" однозначно разводила эти ипостаси. Доминировав-
шие в меровингской агиографии образы "королей-аскетов" и "королей-
мучеников"   сохраняли традиционную параболу противопоставления
святости и власти и выводили функции правителя за пределы значимых
элементов образа. Эта модель претерпевает изменения в королевской
агиографии конца Х в. ". Клюнийская агиография, в частности, утвердила
возможность совмещения радикальной религиозности и аскетизма с влас-
тью и мирским достоинством ^*. В германской агиографии, посвященной
династическим святым Людольфингов, впервые образ святого представ-
ляется в соответствии с традиционной для каролингской эпохи моделью
"праведного правителя" (rex Justus), добродетели которого обусловлены

А1.Ю. Парамонова. Генеалогия святого                    183

исключительной личной религиозностью. Исследования в сфере оттонов-
ской агиографии доказали, что использование топоса "rex Justus" для реп-
резентации святого правителя было не только первым прецедентом в ходе
последующей эволюции модели святого-короля, но и тесно связано с об-
щим развитием политической теологии догригорианской Европы ^. Од-
новременно в агиографии оттоновских святых особое звучание получает
тема связи святого с династией .

Проблема легитимации династии через фигуру святого представите-
ля является одной из существенных при исследовании королевских куль-
тов. Зачастую в культах династических святых видят лишь формально
"христианизированное" продолжение архаической традиции сакрализа-
ции правящего рода . Как уже указывалось, политическая корысть ди-
настии могла проявляться в возможности использовать "собственного"
святого для подтверждения особой религиозной избранности всей семьи:
архаическая вера в наследование харизматических качеств перевоплоща-
лась в идею наследования святости .

Мотив благородного происхождения, принадлежности святого к мо-
гущественной семье является традиционным топосом королевской и ди-
настической агиографии, однако он не может быть прямо соотнесен С ар-
хаической верой в наследование харизматических качеств ^. Агиографи-
ческое сочинение отражало актуальное для общества представление о
важности родовых связей, однако сталкивало его с идеей религиозной ис-
ключительности достоинств героя. Интерпретация "династической" темы
в житии является важной и для понимания политико-теологических ин-
тенций текста, в частности проблемы соотношения наследственной леги-
тимности власти и ее религиозно-этической оправданности ^ё.

Конкретным предметом моего анализа будет тема династических
связей святого в первых латинских легендах святовацдавского цикла ^.
Оставив в стороне длительные дискуссии по поводу их филиации и дати-
ровок ", укажу на принятую мною более или менее конвенциональную
версию. В соответствии с ней, к числу первых и наиболее важных для
всей позднейшей агиографической традиции относятся следующие жи-
тия: 1. Crescente fide - первая латинская легенда, которая была создана,
вероятно, в Праге в среде баварского духовенства около 973 г.; 2. Легенда
мантуанского епископа Гумпольда - житие, написанное около 983 г. по
повелению Отгона II; 3. Легенда Кристиана, названная так по самоопре-
делению анонимного автора ", возникла, скорее всего, около 1000 г. по
инициативе Пражского