сте,  а  рано
поутру двинется разыскивать какой-нибудь другой источник.
   К счастью, Ганс  не  преминул  приволочь  туши  подстреленных  им  горных
скакунов, и теперь их мясо, сочное и  вкусное,  пришлось  как  нельзя  более
кстати.  Жаркое  из  антилопы  да  глоток  холодной  ключевой  воды   быстро
восстановили  силы  трех  истомившихся  путешественников.  Лошадей   пустили
пастись среди деревцев мимозы  и  предоставили  самим  себе;  и,  хотя,  при
обычных обстоятельствах они "воротили бы носы" от такого корма,  теперь  они
отнеслись к нему  совсем  по-другому  и  принялись  обчищать  колючие  ветви
усердней иного жирафа.

Глава 15
В ПОИСКАХ РОДНИКА

   Едва рассвело, ван Блоом был уже в седле. С собою он решил  взять  только
Черныша; Ганс и Гендрик остались при фургоне ждать их  возвращения.  Лошадей
для поездки отобрали из тех, что еще не покидали лагеря, -  эти  были  менее
утомлены.
   Ехали неуклонно на запад. Это направление они предпочли по  той  причине,
что стадо горных скакунов, как показывали следы, пришло  с  севера.  Путники
надеялись, что, двигаясь все время на запад, они быстрее  выйдут  из  полосы
опустошения.
   К большой их радости, уже через час они оказались за пределами местности,
где прошло стадо антилоп;  и  хотя  вода  еще  не  встретилась,  всюду  была
прекрасная трава.
   Теперь ван Блоом отправил Черныша назад за остальными лошадьми и коровой,
условившись, куда тот приведет их пастись, а сам пустился дальше  на  поиски
воды. Сделав еще несколько миль, он увидел на  севере  длинную  гряду  скал,
вставшую прямо над степью и уходившую далеко на запад, до самого  горизонта.
Полагая, что близ этих скал скорее сыщется вода, он повернул  к  ним  своего
коня. Чем ближе подъезжал он к основанию хребта, тем больше  его  привлекала
открывавшаяся перед глазами картина. Он  пересекал  покрытые  густой  травой
поляны,  то  маленькие,  то  побольше,  отделенные  друг  от  друга   рощами
нежно-зеленой мимозы; местами они образовывали обширные заросли, местами  же
состояли из нескольких низеньких кустиков. Высоко  над  мимозовым  подлесьем
здесь и там поднимались купы деревьев-исполинов какой-то  совсем  незнакомой
ван Блоому породы - таких он еще никогда не видывал. Они разбросаны были  по
степи разреженным лесом; но густая вершина каждого дерева представляла  сама
по себе как бы целый лесок. Вся  местность  вокруг  напоминала  своим  видом
пленительный парк и являла приятный контраст угрюмому хребту.  Он  вздымался
над равниной скалистой кручей высотою в  несколько  сот  футов  и  отвесной,
казалось, как стены дома.
   Глаз путника отдыхал на этом красивом ландшафте:  такой  чудесный  уголок
среди такой наготы! Ван Блоом знал, что  окружающая  местность  почти  всюду
малопривлекательна - немногим лучше нелюдимой степи. К северу она  переходит
в пустыню, которая тянется на сотни миль, - знаменитую  Калахари,  -  и  эта
каменная гряда составляет часть южного рубежа пустыни.
   При других обстоятельствах подобное зрелище наполнило бы радостью  сердце
фее-бура, но теперь, когда не стало у него скота, что проку было ему в  этих
тучных пастбищах!
   Как ни хороша была картина  местности,  думы  путника  приняли  печальный
оборот. Однако ван Блоом не предался  отчаянию.  Тревоги  дня  не  позволяли
задерживаться слишком долго на мыслях о будущем. Первая  задача  -  отыскать
такое место, где могли бы откормиться лошади. Без них он не сможет двинуться
дальше в глубь степей, без них он поистине беспомощен. Самое желанное сейчас
- вода. Покуда не удастся найти воду, весь этот чудесный  парк,  которым  он
проезжает, для него имеет не больше цены, чем бурая  пустыня.  Но,  конечно,
такой прелестный оазис не мог бы существовать без самого необходимого -  без
влаги. Так размышлял ван Блоом. И каждый раз, как вставала перед  ним  новая
роща, глаза его принимались отыскивать ручей.
   - Го-го! - вскричал он радостно, когда из-под ног его шарахнулась со всем
своим выводком намаква, крупная куропатка. - Добрый знак! Эту птицу не часто
встретишь вдали от воды.
   Вскоре затем он увидел стайку красивых  цесарок,  побежавших  в  рощу,  -
новое свидетельство, что неподалеку есть вода. Но вернее всего  указывал  на
ее близость третий признак: на маковке высокой  жирафьей  акации  ван  Блоом
разглядел сквозь листву яркое оперение попугая.
   - Ну, теперь, - пробормотал он, сам себя успокаивая, - я, конечно, совсем
рядом с каким-нибудь ручьем или заводью.
   Весело поскакал он дальше и  через  несколько  минут  въехал  на  гребень
довольно высокого взгорья. Здесь он остановил коня и стал следить за полетом
птиц.
   Он сразу же увидел выводок куропаток, летевших на запад, затем  еще  один
потянулся  туда  же.  Оба  выводка  опустились,  как   показалось   ему,   у
исполинского дерева, высившегося среди равнины ярдах в пятистах  от  подошвы
скалистого кряжа. Дерево это росло особняком от прочих и  было  куда  больше
всех, какие видел в пути ван Блоом.
   Пока  он  стоял  на  месте,  дивясь  дереву-великану,  он  подметил,  как
несколько пар попугаев сели в его ветвях.
   Они  перекликались  и,  посидев  немного,  снимались  парами  с  веток  и
опускались на землю где-то у подножия дерева.  "Там  она,  значит,  и  есть,
вода, - подумал ван Блоом. - Подъеду погляжу".
   Но его лошадь не ждала, пока он примет свое решение. Она  уже  рвалась  в
узде и, как только всадник направил ее в сторону  дерева,  бодро  понеслась,
вытянув шею и храпя на скаку. Доверившись  инстинкту  своего  коня,  всадник
опустил поводья, и не прошло и пяти минут, как оба - конь и всадник  -  пили
уже вкусную воду из чистого ключа, бившего в десяти шагах от дерева.
   Ван Блоом не стал бы медлить и тут же  пустился  бы  в  обратный  путь  к
фургону, но он подумал, что, если дать лошади с часок  пощипать  траву,  она
потом побежит резвее и доставит его на место примерно  к  тому  же  времени.
Поэтому он снял узду и дал скакуну попастись на воле, а сам  растянулся  под
деревом-великаном.  Лежа  в  тени,  он  невольно  залюбовался  величественно
вздымавшимся над ним удивительным произведением природы. Это было чуть ли не
самое большое дерево, какое видел на своем веку ван Блоом. Оно  принадлежало
к одному из видов фикуса, к породе, называемой  "нвана",  а  широким  резным
листом, густо росшим на его великолепной вершине, напоминало явор. Ствол его
достигал двадцати футов в поперечнике и больше чем  на  двадцать  футов  был
ровный и гладкий, и только выше пускал  во  все  стороны  множество  длинных
горизонтальных  ветвей.  Сквозь   густую   листву   проглядывали   блестящие
яйцевидные плоды величиной с кокосовый орех.
   Наслаждаясь прохладой под навесом тенистой  листвы,  ван  Блоом  снова  и
снова возвращался к мысли о том,  что  хорошо  бы  построить  в  этом  месте
крааль. Обитателям жилища, приютившегося под дружественным кровом нваны,  не
придется бояться нещадных лучей африканского солнца;  да  и  дождь  едва  ли
пробьется сквозь этот лиственный полог. Право, густая крона дерева  сама  по
себе уже почти составляла крышу.
   Не лишись фее-бур своего скота, он, конечно, сразу бы решил  обосноваться
здесь. Но как ни казалось это соблазнительным, что стал бы он делать  теперь
в таком месте? Для него оно было той же пустыней. Никаким  промыслом  он  не
мог заняться в таком отдаленном уголке. Правда, здесь можно прокормить  себя
и семью охотой. Дичи вокруг, он видел, было сколько угодно. Но это сулило бы
жалкое прозябание без видов на будущее. Что стали бы делать впоследствии его
дети? Неужели они должны вырасти только для  такого  назначения  в  жизни  -
сделаться  охотниками,  необразованными,  стоящими  на   уровне   несчастных
дикарей-бушменов? Нет, нет и нет! Ставить тут свой дом - об  этом  не  могло
быть и речи. Придется лишь на несколько дней дать отдых измученным  лошадям,
а  потом  со  свежими  силами  двинуться  в  обратный  путь  и  выбраться  к
поселениям.
   Но что с ним будет, когда он вернется в колонию? Этого ван Блоом не знал.
Будущее представлялось мрачным и  неопределенным.  Час  или  немного  больше
предавался он этим думам; потом  решил,  что  пора  возвращаться  в  лагерь.
Поймав и взнуздав свою лошадь, он вскочил в седло и пустился в путь.
   Сочная трава и свежая вода восстановили силы  лошади,  и  она  резво  его
понесла; не прошло и двух  часов,  как  ван  Блоом  съехался  с  Чернышем  и
Гендриком на условленной поляне. Теперь лошадей  повели  обратно  в  лагерь,
запрягли, и тяжелый фургон снова покатил по  степи.  Солнце  еще  не  зашло,
когда  длинный  белый  парусиновый  тент  заблистал  под  лиственным  кровом
исполинской нваны.

Глава 16
ГРОЗНАЯ ЦЕЦЕ

   Расстилавшийся вокруг зеленый ковер,  густая  листва  деревьев,  цветы  у
ручья, кристальная вода в его русле,  черные  крутые  скалы,  громоздившиеся
вдали, - все это вместе составляло чарующую картину. Глаза путников отдыхали
на ней, и, пока распрягали фургон,  каждый  не  преминул  громким  возгласом
выразить свой восторг. Место,  как  видно,  всем  пришлось  по  душе.  Гансу
полюбилась эта лесная красота, дышавшая покоем. О лучшем уголке для прогулок
он и не мечтал бы - бери книгу в руки и часами броди  в  одиноком  раздумье.
Гендрику  место  понравилось  потому,  что  оно  было,  как  он   выразился,
"истоптано  на  славу";  иными  словами,  он  уже   углядел   вокруг   следы
разнообразных африканских животных, вплоть до самых крупных. Маленькую Трейи
радовало,  что  здесь  так  много  красивых  цветов.  Она  видела  кругом  и
ярко-малиновую герань, и белые звездочки  душистого  жасмина,  и  горделивые
лилии, розовые и белые. Цветы не только пестрели в траве - они  цвели  и  на
кустах, и даже на деревьях.
   Тут был и медовый кустарник, самый красивый в  своем  семействе,  весь  в
больших чашевидных венчиках - алых, белых и желтых; было здесь и  серебряное
дерево с нежными серебристыми  листьями  -  когда  ими  играл  ветерок,  они
становились похожи на громадные букеты шелковых цветов, - и  были  усыпанные
золотом деревца мимозы, разливавшие в воздухе свой сильный и приятный запах.
   Но больше всего восторгала маленькую Трейи прелестная  голубая  кувшинка,
недаром слывущая одним из самых красивых  африканских  цветков.  Поодаль  от
ручья, в сторону равнины, сверкала небольшая заводь, хотя, пожалуй, ее можно
бы назвать и озерцом, а на ее тихой водной глади дремали в величавой красоте
небесно-голубые венчики этих кувшинок.
   Трейи, ведя за собой на  поводу  своего  маленького  любимца,  подошла  к
самому берегу полюбоваться на них. Девочка глядела и не могла наглядеться.
   -  Мне  хочется,  чтобы  папа  остался  здесь  подольше,  -  сказала  она
увязавшемуся за нею маленькому Яну.
   - И мне... Ах, Трейи, какое там чудесное дерево! Посмотри! Орехи  на  нем
величиной с мою голову, право! Как бы нам, сестрица, сбить их с веток?
   Переговариваясь так, двое малышей любовались каждый по-своему  новой  для
них картиной.
   Однако как ни были довольны все младшие в семье, они лишь очень сдержанно
выражали свою радость, потому что их смущал пасмурный взор отца.  Ван  Блоом
спокойно сидел под приютившим их деревом, но не поднимал взгляда, как  будто
погруженный в мучительное раздумье. Это видели все.
   Мысли его были в самом деле мучительны, да иначе и  быть  не  могло.  Ему
оставалось одно: вернуться в колонию и начать свой жизненный  путь  сначала.
Но с чем начинать? К чему приступиться? Он лишился всего и мог только  пойти
на службу к кому-либо из более богатых соседей, а для  человека,  привыкшего
смолоду к независимости, это  было  бы  очень  тяжело.  Он  поднял  глаза  и
посмотрел на пятерку своих лошадей, которые  теперь  усердно  щипали  сочную
траву, росшую в тени у подножия скалистого кряжа. Когда они  наберутся  сил,
чтобы можно было снова запрячь их? Пожалуй, дня через три-четыре он тронется
в путь. Отличные лошади, породистые, сильные, - они, конечно, повезут фургон
без большого труда... Так текли мысли бывшего фельдкорнета.
   Не думал он в ту минуту, что его лошади уже никогда не смогут  тянуть  ни
фургона, ни другой повозки. Не думал он, что все пять его благородных  коней
обречены на гибель... Но это было так. Не прошло  и  недели,  как  шакалы  и
гиены затеяли свару  на  их  костях.  В  ту  самую  минуту,  когда  владелец
загляделся на пасущихся лошадей,  яд  уже  сочился  по  их  жилам  и  начали
воспаляться смертельные язвы. Увы! Над  головою  ван  Блоома  нависла  новая
туча. Он подметил, что время от времени пасшиеся лошади  проявляли  признаки
беспокойства. Они вздрагивали вдруг,  принимались  хлестать  себя  по  бокам
длинным хвостом, тереться головой о кусты.  "Им,  верно,  докучает  какая-то
муха", - подумал трек-бур и  больше  о  них  не  тревожился.  Знай  он,  что
представляет собой эта маленькая мушка, он  бы  сорвался  с  места,  кликнул
своих сыновей и бушмена, кинулся с ними к  лошадям,  изловил  их  как  можно
быстрее и увел бы подальше от этих темных скал. Но он не был знаком с  мухой
цеце. Оставалось еще с четверть часа до захода солнца, и лошадям  не  мешали
пастись на воле. Но ван Блоом заметил, что они с каждой минутой  ведут  себя
все беспокойней - вдруг забьют копытами о землю или  отпрянут  в  сторону  и
время от времени начинают сердито  ржать.  Ван  Блоома  от  них  отделяло  с
четверть мили, и он с  такого  расстояния  не  мог  увидеть,  что  беспокоит
лошадей; но их необычное поведение в конце  концов  побудило  его  встать  и
направиться к ним. Ганс и Гендрик пошли с  ним  вместе.  Когда  они  подошли
поближе, то их поразило то, что они увидели:  каждую  лошадь  точно  осаждал
пчелиный рой! Потом они разглядели, что это не пчелы, а насекомые  помельче,
коричневого цвета, с виду похожие на большую муху-жигалку и очень быстрые  в
полете. Они тысячами сновали в воздухе над каждой из пяти лошадей и  сотнями
садились им на голову, на шею, на спину, на бока, на ноги, - словом, на  все
части тела. Мушки не то кусали, не то жалили их; неудивительно,  что  бедным
лошадям было не по себе.
   Ван Блоом предложил отогнать лошадей подальше в степь,  куда  эти  мушки,
по-видимому, не залетали. Его беспокоило только одно: что лошади  из-за  них
нервничают.
   По той же причине жалел лошадей и Гендрик; из всех троих один только Ганс
угадал истину. Ему доводилось читать о страшном насекомом, которое водится в
некоторых глубинных областях Южной Африки, и при виде  мушек  у  него  сразу
возникло подозрение, что это оно и есть.
   Юноша тотчас поделился своею догадкой с отцом и братом, и те не на  шутку
встревожились.
   - Позовите сюда Черныша! - распорядился ван Блоом.
   Кликнули бушмена, и тот немедля прибежал с веревками  в  руке.  Последний
час он был занят разгрузкой фургона и не думал о лошадях  и  о  странном  их
поведении. Но когда он прибежал на зов и увидел рой, круживший над лошадьми,
маленькие глазки его широко раскрылись и все лицо исказилось в  изумлении  и
крайней тревоге.
   - Что это такое, Черныш? - спросил хозяин.
   - Мин баас! Мин баас! Тут сам дьявол... эта разбойница - муха цеце!
   - А что такое "цеце"?
   - Боже!.. Все мертвы... Мертвы! Все наши лошади!
   То и дело сам  себя  перебивая  громкими  причитаниями,  Черныш  принялся
разъяснять, что жало мухи, которую  они  видят  перед  собой,  ядовито;  что
лошади неизбежно умрут - раньше или позже, в зависимости от числа полученных
ими укусов; но стоявший над ними рой не  оставил  у  бушмена  сомнения,  что
лошади основательно искусаны и в течение одной недели все до единой падут.
   - Ждите, мин баас, - завтрашний день покажет.
   И в самом деле, на другой день,  еще  до  полудня,  у  лошадей  появились
опухоли на голове и по всему  телу;  воспаленные  веки  почти  закрывали  им
глаза; несчастные животные не желали щипать траву и бродили, словно вслепую,
по тучному пастбищу, давая  знать  о  мучившей  их  боли  глухим,  печальным
ржанием. Каждый понял бы, что они обречены на  гибель.  Ван  Блоом  пробовал
пустить им кровь, испытывал разные другие средства, но безуспешно. От  укуса
мухи цеце нет исцеления!

Глава 17
ДОЛГОРОГИЙ НОСОРОГ

   Гендрик ван Блоом  был  на  грани  полного  отчаяния.  Судьба,  казалось,
преследовала его на каждом шагу. Годами он шел под  уклон,  из  года  в  год
оскудевало его земное богатство, он делался все  беднее.  Теперь  он  достиг
самой низшей ступени - стал просто нищим. У него  не  осталось  уже  ничего.
Лошади были все равно что мертвы. Только корова была спасена от цеце: ее  не
подпускали к подножию хребта и выгоняли пастись  в  открытую  степь;  она  и
составляла теперь весь  "живой  инвентарь"  трек-бура,  все  его  имущество.
Правда, у него оставался еще превосходный фургон, но что  проку  в  нем  без
волов или лошадей? Фургон без упряжки! Уж лучше бы упряжка без фургона.
   Что предпринять? Как найти выход из  положения?  А  оно  было  достаточно
трудное, чтобы не сказать хуже: трек-бур находился сейчас в  двухстах  милях
от  ближайшего  культурного  поселения,  и  добраться  туда  не  было   иной
возможности, как только пешком;  но  как  пройти  с  малышами  двести  миль?
Немыслимое дело!
   Пешком по голым, безлюдным степям, превозмогая страшную усталость,  терпя
голод и жажду, подвергаясь встречам с опасными хищниками! Нет, не  под  силу
будет детям совершить такой путь. "А что еще делать?" - спрашивал  себя  ван
Блоом. Оставаться здесь с детьми на всю жизнь, кормясь охотой в  меру  удачи
да  кореньями?  Неужели  стать  ему  дикарем-охотником,  бушменом,   "лесным
человеком", а детям - "лесными ребятами"?
   Такие мысли  непрестанно  осаждали  ван  Блоома.  Неудивительно,  что  он
чувствовал себя  глубоко  несчастным.  Он  сидел,  сжав  виски  ладонями,  и
восклицал:
   - Милосердное небо! Что станется со мной и с детьми?
   Бедный ван Блоом! Он дошел  до  самой  низкой  ступени,  уготованной  ему
судьбой. Да, поистине самой низкой, потому что в тот же день - и даже в  тот
же час - случилось нечто такое,  что  не  только  доставило  облегчение  его
угнетенной душе, но обещало лечь в основу нового благополучия. Один лишь час
спустя будущее стало рисоваться ван Блоому совсем в ином  свете,  один  лишь
час спустя он был уже счастливым человеком, и все вокруг почувствовали  себя
такими же счастливыми!
   Вам не терпится услышать, как произошла такая перемена?  Какая  маленькая
фея выскочила из родника или сошла с  горы,  чтобы  оказать  покровительство
доброму буру-кочевнику в  трудную  минуту?  Вам  не  терпится  услышать?  Вы
услышите!
   Солнце клонилось к закату. Трек-бур со своей  семьей  сидел  под  большой
нваной у костра, на котором только что сварили  ужин.  Не  было  разговоров,
веселой болтовни - дети видели, что отец удручен, и сами притихли. Никто  не
разговаривал, только изредка перемолвятся словом, да и то шепотком. В эту-то
минуту  и  выразил  ван  Блоом  свои   печальные   думы   приведенным   выше
восклицанием.
   Словно ища ответа, он поднял к небу глаза, потом  обвел  ими  равнину.  И
вдруг его взгляд остановился на странном предмете, только что появившемся из
дальней заросли кустов. Это был какой-то зверь, очень большой, так  что  ван
Блоом и другие приняли его поначалу за слона. Никто из них,  кроме  Черныша,
еще не видывал диких слонов. Хотя слоны  водились  когда-то  по  всей  южной
половине Африки, они уже давно  ушли  из  населенных  мест,  и  в  наши  дни
встретить их можно только за пределами Капской колонии. Но  трек-бур  и  его
сыновья знали, что слоны здесь водятся, так как приметили уже  их  следы,  а
потому они все и  подумали,  что  приближавшееся  животное,  наверно,  слон.
Впрочем, Черныш составил исключение. Как только взгляд его  упал  на  зверя,
маленькой бушмен вскричал:
   - Чукуру! Это чукуру!
   - Носорог? - сказал ван Блоом, зная, что "чукуру" - бушменское  название,
носорога.
   -  Да,  баас,  -  ответ