Следовало бы соорудить краали - один для коров, другой для  коз  и  овец.
Кругом было для этого достаточно кустов, но кто  же  из  утомленного  отряда
найдет в себе силы нарезать ветви и приволочь их к месту? И без того хватало
работы - заколоть на ужин овцу, собрать топлива, чтобы зажарить  ее.  Краали
делать не стали. Лошадей привязали к фургону. Коров  и  быков,  овец  и  коз
оставили на воле. Поскольку не  было  поблизости  пастбища  им  на  соблазн,
понадеялись, что, измученные долгой ходьбой, они не уйдут далеко от  костра,
который было решено поддерживать всю ночь.

Глава 8
УЧАСТЬ СТАДА

   Но они ушли.
   Когда рассвело и путешественники огляделись вокруг,  они  не  увидели  ни
единого быка, ни единой коровы, кроме одной  молочной.  Подоив  ее  накануне
вечером, Тотти оставила свою любимицу на ночь привязанной к кусту, - там она
и стояла сейчас. Все остальные ушли, козы и овцы - тоже.
   Куда же они ушли?
   Мальчики вскочили на коней и отправились на розыски.  Коз  и  овец  нашли
неподалеку, среди кустов; но  остальные  животные,  как  обнаружилось,  ушли
совсем. Их след тянулся мили на две. Он вел обратно по тому же пути, которым
пришел сюда караван; не  осталось  сомнения,  что  они  повернули  назад,  к
краалю. Нагнать их, не  дав  дойти  до  места,  было  трудно,  пожалуй  даже
невозможно. Следы показывали, что животные снялись с места  в  самом  начале
ночи и двигались быстро, так что  к  рассвету,  должно  быть,  достигли  уже
старого жилья.
   Печальное открытие! Бесполезным делом было  бы  пуститься  за  стадом  на
голодных, измученных жаждой лошадях, а без упряжных волов как дальше  тащить
фургон, как добраться с ним до родника?  Задача  казалась  неразрешимой;  но
после недолгого совещания рассудительный Ганс предложил выход.
   - А нельзя ли впрячь в фургон лошадей? - спросил он. - Ведь пять  лошадей
смогут, конечно, дотащить его до родника.
   - Как! Бросить стадо? - сказал Гендрик. - Если мы не отправимся  за  ним,
скот околеет, и тогда...
   - За стадом можно будет поехать и позже, - ответил Ганс. -  Не  лучше  ли
сперва дотащиться до источника, а потом, дав коням отдохнуть,  вернуться  за
волами? Они к тому времени будут уже в краале. Там у них, во всяком  случае,
вдоволь воды, они не околеют до нашего прихода.
   Предложение Ганса показалось вполне осуществимым. Во всяком случае,  этот
план представлялся лучшим, какой путники могли  бы  избрать,  и  они  тотчас
принялись приводить его в исполнение. Лошадей впрягли в фургон; в нем  среди
поклажи оказалась, к счастью, кое-какая старая конская сбруя; ее извлекли  и
как могли приспособили к делу.
   Когда управились с этим. Черныш  опять  сел  на  козлы,  подобрал  вожжи,
щелкнул кнутом и пустил свою  упряжку.  К  общему  удовольствию,  большой  и
тяжело груженный фургон пошел так легко,  как  если  бы  его  тащила  полная
воловья упряжка. Ван Блоом, Гендрик  и  Ганс  порадовались  от  души,  когда
фургон прокатил мимо них, и, погнав следом за ним дойную корову, коз и овец,
бодро двинулись в путь. Маленькие Ян и Трейи ехали, как и прежде, в фургоне;
но остальные шли пешком, отчасти для того, чтобы погонять стадо, а отчасти и
потому, что жалели лошадей и не хотели увеличивать и без того тяжелый груз.
   Всех сильно мучила жажда, но они бы мучились куда  сильней,  если  бы  не
добрая тварь, трусившая за фургоном, - дойная корова, "старушка Грааф",  как
звали ее. И накануне вечером, и утром она дала по нескольку пинт  молока,  и
эта своевременная поддержка принесла путникам большое облегчение.
   Лошади вели себя прекрасно. Хотя сбруя оказалась неполной  и  плохо  была
пригнана, они тянули за собой фургон так же хорошо, как если бы все  ремешки
и пряжки были налицо. Умные животные  как  будто  понимали,  что  их  добрый
хозяин попал в беду, и решили вызволить его. А может быть,  они  уже  учуяли
перед собой родниковую воду. Так или иначе, они пробыли в упряжи  уже  много
часов, когда фургон въехал в небольшую живописную долинку, покрытую зеленой,
сочной на вид муравой, и несколько минут  спустя  остановился  у  холодного,
прозрачного ключа.
   Все вволю напились и быстро пришли в себя. Лошадей выпрягли и пустили  на
траву; остальные животные стали резвиться на  лугу.  Около  ключа  разложили
большой костер, сварили четверть бараньей туши на обед, а потом все сидели и
ждали, пока насытятся кони.
   Ван Блоом, примостившись на одном из ящиков фургона, курил  свою  большую
трубку. Он был бы и вовсе доволен, если б  не  исчезновение  стада.  Найдено
отличное пастбище - своего рода оазис среди пустынной  равнины,  место,  где
есть и топливо, и вода, и трава - все, чего может  пожелать  душа  фее-бура.
Оазис тянулся не так далеко, но все же был достаточно велик,  чтобы  на  нем
могло прокормиться стадо в несколько сот голов, достаточно велик  для  очень
приличной скотоводческой фермы. Лучшего и желать не приходилось, и, если  бы
ван Блоому удалось добраться сюда с упряжными волами и всем  скотом,  фермер
чувствовал бы себя сейчас совсем счастливым. Но без  скота  -  что  проку  в
прекрасных лугах? Что делать здесь трек-буру, если нет у него скота хотя  бы
на развод? Все богатство ван Блоома заключалось в стаде, вернее сказать - он
питал надежду, что со временем стадо его приумножится и принесет  его  семье
богатство. Животные были у него породистые,  и,  за  исключением  двенадцати
упряжных волов да двух-трех долгорогих  бечуанских  племенных  быков,  стадо
состояло сплошь из отличных  молодых  коров,  обещавших  принести  в  скором
времени большой приплод.
   Естественно, что тревога за этих  животных  не  покидала  фермера  ни  на
минуту и гнала скорее отправиться на розыски стада. Трубку  свою  он  достал
только затем, чтобы убить время, покуда кони щиплют  траву.  Он  решил,  как
только они хоть немного восстановят силы,  отобрать  трех  самых  сильных  и
поскакать с Гендриком и Чернышем назад, к покинутому краалю.
   Итак, едва лишь кони несколько передохнули, их изловили и взнуздали.  Ван
Блоом с Гендриком и Чернышем вскочили в седла и пустились в  путь,  а  Ганса
оставили стеречь  лагерь.  Ехали  быстро,  решив  скакать  всю  ночь  и,  по
возможности, затемно добраться до крааля.  Там,  где  кончалась  трава,  они
спешились и дали лошадям отдохнуть и подкормиться напоследок. Для  себя  они
прихватили несколько кусков жареной баранины; на этот раз  они  не  позабыли
наполнить водой свои тыквенные бутыли - так что теперь им  уже  не  пришлось
страдать от жажды. Провели час на привале и снова двинулись в путь.
   Уже совсем стемнело, когда путники достигли того места, где ушло  от  них
стадо; но в небе стоял ясный месяц, и можно было  следовать  по  оставленной
фургоном колее, достаточно приметной в его свете. Время от времени ван Блоом
просил Черныша осмотреть следы и проверить, по-прежнему ли  стадо  держалось
дороги к дому. Бушмен без труда разрешал сомнения: он соскакивал  с  лошади,
пригибался  к  земле  и  тотчас  давал  ответ.  И  каждый  раз   ответ   был
утвердительный. Животные несомненно шли к старым своим краалям. Ван Блоом  и
не сомневался, что найдет их там - но живыми ли? Вот что его тревожило.
   Напиться коровы смогут в источнике, но где возьмут они корм?  Там  им  не
найти ни травинки; что, если к утру они все околеют?
   Брезжил рассвет, когда показалась перед глазами  старая  ферма.  Странное
зрелище являла она. Не узнать было ее ни по  единому  дереву.  После  налета
саранчи внешний вид фермы сильно изменился,  но  теперь  прибавилось  что-то
еще, усилившее эту необычность вида:  как  будто  цепь  каких-то  непонятных
предметов насажена была по карнизу крыши и по оградам краалей.
   Что это такое? Ведь не часть же самих строений!  Со  своим  вопросом  ван
Блоом обратился скорее к самому себе, но произнес его довольно  громко,  так
что расслышали и другие.
   - Стервятники, - ответил Черныш.
   Да, именно так: стая стервятников унизала стены краалей.
   Появление нечистых птиц не сулило добра. У ван Блоома сжалось  сердце  от
дурного предчувствия. Что их сюда привлекло? Значит, поблизости есть падаль?
Всадники поскакали быстрей.
   Уже совсем  рассвело,  и  стервятники  засуетились.  Они  хлопали  своими
темными крыльями, снимались со стен и садились маленькими  шумными  стайками
вокруг дома.
   - Там падаль, не иначе, - пробормотал ван Блоом.
   Там и была падаль - много падали. Когда всадники подъехали  ближе,  птицы
поднялись в воздух, и теперь можно было  разглядеть  на  земле  десятка  два
полуобглоданных скелетов. Длинные гнутые  рога,  видневшиеся  подле  каждого
скелета, позволяли с легкостью определить, какого рода животному принадлежал
он. В этих костях и растерзанных клочьях шкур ван Блоом узнал останки своего
потерянного стада. Не осталось в живых ни одного животного. Останки  каждого
из них - всех его коров, всех волов и быков - можно  было  видеть  у  ограды
краалей и на прилежащем поле. Где околели, там и валялся скелет.
   Но почему они  околели?  Это  оставалось  непонятным.  Не  могли  же  они
погибнуть от голода так быстро и все сразу! И  не  могли  они  подохнуть  от
жажды,  потому  что  и  сейчас  тут  же,  рядом,  громко  журчал  ручей.  Не
стервятники же их убили! Так кто же?
   Ван  Блоом  не  задавал  лишних  вопросов.  И  недолго  оставался  он   в
недоумении. Когда он и его спутники подъехали к месту, загадка  разрешилась.
Следы львов, гиен и шакалов достаточно вс„ объяснили. Тут  побывали  большие
стаи этих зверей. После налета саранчи округа оскудела дичью, а из-за  этого
хищники стали более жадными, чем обычно,  и  жертвой  их  жадности  сделался
скот.
   Где сейчас хищники? Утренний свет и вид строений, возможно,  отогнали  их
прочь. Но следы совсем свежие. Они тут  неподалеку  и  к  вечеру  непременно
вернутся. Ван Блоома разбирало желание отомстить проклятому  зверью,  и  при
других обстоятельствах он остался  бы  здесь  и  дал  бы  по  ним  несколько
выстрелов. Но сейчас это было бы и неразумно и бесполезно. Нужно было,  если
достанет силы у коней, вернуться к ночи в лагерь. Итак, даже не зайдя в свой
старый дом, они напоили коней, набрали в бутыли  ключевую  воду  и  снова  с
тяжелым сердцем покинули крааль.

Глава 9
ЛЕВ НА ОТДЫХЕ

   Не проехали они и ста шагов, как перед ними возникло нечто, при виде чего
они все внезапно и одновременно натянули поводья. То был лев. Он лежал среди
равнины прямо на тропе, куда они собирались свернуть, - на той самой  тропе,
по которой они прискакали. Как случилось, что они его не заметили раньше? Он
лежал под сенью невысокого куста; но,  по  милости  саранчи,  куст  был  без
листьев, и его голые тонкие ветви не могли  укрыть  такого  большого  зверя.
Светлая шкура льва приметно желтела сейчас сквозь них.
   Дело в том, что льва там еще не было, когда  всадники,  спеша  к  краалю,
проскакали мимо этого куста. Только завидев их,  хищник  отпрянул  от  места
бойни и, прижимаясь к ограде, забежал им в тыл. К такому маневру он  прибег,
желая избежать встречи, потому что и лев обладает  способностью  рассуждать,
хоть и не такой, как человек. Увидев, откуда появились всадники, он  в  меру
своей сообразительности рассудил, что они едва ли вернутся  той  же  тропой.
Скорее  всего,  они  продолжат  свой  путь.  Человек,  незнакомый  со  всеми
предшествующими событиями, связанными с их поездкой,  пожалуй,  рассудил  бы
точно так же. Вам случалось, верно,  наблюдать,  что  и  другие  животные  -
собаки, олени, зайцы - и птицы поступают большей частью так же, как поступил
в  этом  случае  лев.  Несомненно,  в  мозгу  льва  прошел  описанный  здесь
умственный процесс; и зверь, чтобы уклониться от встречи с тремя всадниками,
прокрался им в тыл.
   Так мирно лев ведет себя почти всегда, в пяти случаях из шести,  если  не
чаще. Потому и укоренилось у нас  ошибочное  мнение  относительно  храбрости
этого хищника. Некоторые естествоиспытатели, побуждаемые к тому, как  видно,
чувством злобы или зависти, обвиняют льва прямо-таки в  трусости,  отказывая
ему решительно во всех благородных  свойствах,  какие  приписывались  ему  с
незапамятных времен. Другие, наоборот, утверждают, что лев не  знает  страха
ни пред зверем, ни пред человеком, и, помимо  отваги,  наделяют  его  еще  и
многими другими добродетелями.  Обе  стороны  подкрепляют  свои  взгляды  не
только  голословными  заверениями,  но  и  множеством   ссылок   на   твердо
установленные факты.
   В чем тут дело? Ведь не могут же быть правы и те и другие? Но, как это ни
странно, правы в известном смысле обе стороны. Дело в  том,  что  одни  львы
трусливы, другие храбры.
   В доказательство этого можно написать целые страницы, но скромные размеры
нашей книги не дают  нам  для  этого  места.  Я,  однако,  думаю,  юный  мой
читатель, что тебя удовлетворяет некая аналогия. Ответь:  известен  ли  тебе
какой-либо вид животных, в котором все особи совершенно одинаковы по  своему
нраву? Вспомни, например, знакомых тебе собак. Разве все они так  уж  похожи
друг на друга? Не правда  ли,  есть  среди  них  благородные,  великодушные,
смелые, преданные, готовые отдать, если надо, жизнь. А есть и совсем иные  -
подлые, льстивые, трусливые собачонки. Так и у львов. Теперь тебе ясно,  что
мое утверждение о львах может отвечать истине.
   Храбрость и свирепость льва зависят  от  многого:  от  его  возраста,  от
состояния его желудка, от времени года и часа дня; в первую очередь от того,
какого рода  охотников  встречает  он  в  своих  краях.  Влияние  последнего
обстоятельства  покажется  вполне  естественным  тому,  кто  верит  в  разум
животных, как верю, конечно, я. Вполне естественно, что лев, подобно  другим
животным, вскоре изучит характер своего врага и станет бояться его или нет -
как покажет дело. А разве не так оно и у людей? Старая история! Если  память
мне не изменяет, у нас был уже разговор на эту тему,  когда  зашла  речь  об
американских крокодилах. Мы тогда отметили, что  на  Миссисипи  аллигатор  в
наши времена редко нападает на  человека;  но  раньше  было  не  так:  ружье
охотника,  которому  нужна  кожа  аллигатора,  укротило  свирепость  речного
хищника. В Южной Америке крокодил того же  вида  пожирает  ежегодно  десятки
индейцев, а африканский крокодил в иных  местах  внушает  населению  больший
ужас, чем лев. Наблюдатели рассказывают, что на Капской земле львы  в  одних
местностях менее смелы, чем в других. Значительно трусливей они как раз там,
где ведет на них охоту  храбрый  и  стойкий  бур  со  своим  длинноствольным
громобоем.
   За пределами Капской  колонии,  где  нет  у  него  другого  врага,  кроме
тоненькой стрелы бушмена (которая и не покушается его убить!) да бечуанского
легкого дротика, лев нисколько не боится человека - или почти не боится.
   Был ли тот лев, что предстал пред  глазами  наших  путников,  по  природе
смел, я вам не скажу. Его отличала громадная черная грива -  у  буров  такие
львы  зовутся  черногривками  и  считаются  самыми  свирепыми  и   опасными.
Желтогривка (в Капе водится довольно много различных по масти львов)  слывет
менее храбрым; однако в правильности этого взгляда можно усомниться. Дело  в
том, что темно-бурую окраску гривы лев приобретает лишь с  годами,  и  часто
молодого черногривку принимают по ошибке  за  светлогривого  льва,  а  потом
приписывают его характер всей светлогривой породе.
   Ван Блоом не стал раздумывать, какой перед ним черногривка -  свирепый  и
храбрый или не очень. Было ясно, что лев успел "заморить червячка",  что  он
совсем не помышляет напасть на человека  и  что,  если  всадники  предпочтут
сделать небольшой крюк и мирно проехать мимо,  они  спокойно  довершат  свою
поездку и больше в глаза не увидят этого льва и никогда о нем не услышат.
   Но у ван Блоома были иные намерения. Он лишился своих драгоценных быков и
коров. Этот самый лев растерзал если не всех, то часть из  них.  Голландская
кровь колониста вскипела. Будь это самый сильный и свирепый хищник  в  своем
львином племени, не дадут они ему мирно спать под кустом! Приказав спутникам
стоять на месте, ван Блоом, не сходя с седла, двинулся  вперед  и  остановил
коня примерно в пятидесяти шагах от места, где лежал лев. Тут  он  спешился,
намотал поводья на руку, воткнул в землю шомпол своего ружья и  стал  позади
него на одно колено.
   Вы думаете, что стрелку, пожалуй, безопасней было бы  остаться  в  седле,
потому что коня лев догнать не может. Верно, но это было бы безопасней и для
льва. Нелегкое дело - метко выстрелить, сидя в седле; а когда мишенью служит
грозный лев, только отлично натренированный  конь  будет  стоять  достаточно
смирно и позволит взять правильный прицел. Так  что  при  стрельбе  с  седла
удача зависит от игры случая, а ван  Блоом  не  собирался  удовольствоваться
случайным успехом. Установив ружье на шомпол и  дав  таким  образом  твердую
опору длинному дулу, он стал тщательно  его  наводить,  глядя  в  прицельную
рамку слоновой кости. Все это время лев не шевелился. Между ним  и  стрелком
был куст, но едва ли зверь считал его надежным прикрытием. Желтые бока  льва
отчетливо различимы сквозь тернистые ветви, видна  его  голова,  его  усы  и
морда, измазанная бычьей кровью.
   Нет, лев не считал себя в безопасности. Легкое ворчание и два-три  взмаха
хвостом доказывали противное. И все же он лежал тихо, как лежат обычно львы,
покуда к ним не подойдут поближе. Охотник же, как я сказал, стоял  в  добрых
пятидесяти ярдах от него.
   Лев не двигался и только слегка помахивал  хвостом,  пока  ван  Блоом  не
спустил курок; и тут он, взревев, подпрыгнул на несколько  футов  от  земли.
Охотник опасался, что ветви отклонят его пулю и она лишь скользнет по шкуре;
но выстрел явно попал в цель: стрелок видел,  как  клок  шерсти  вылетел  из
львиного бока в том месте, где ударила пуля. Лев был только  ранен,  и,  как
вскоре  выяснилось,  не  смертельно.  Бия  хвостом,  оскалив  грозные  зубы,
разъяренный  лев  длинными  прыжками  надвигался   на   противника.   Грива,
развеваясь,  словно  увеличила  вдвое  размеры  зверя.  Он  казался   сейчас
огромным, как буйвол.
   За несколько секунд он покрыл расстояние, только что  отделявшее  его  от
охотника, но тот был уже далеко.
   Нажав спуск, ван Блоом в  тот  же  миг  вскочил  на  коня  и  поскакал  к
остальным.
   Недолгое время они стояли все трое  рядом;  Гендрик  -  держа  на  взводе
карабин, Черныш - с луком и стрелами  в  руках.  Но  зверь  кинулся  вперед,
прежде чем тот или другой успел выстрелить; пришлось пустить вскачь коней  и
отступить с его пути. Черныш мчался в одну сторону, ван Блоом с Гендриком  -
в другую; зверь оказался теперь меж двух огней и притом в изрядном отдалении
от противников. Когда первый наскок не удался, лев  остановился  и  поглядел
сперва на один вражеский отряд, потом на другой, словно не решаясь, за каким
погнаться. Вид его в эту минуту был невыразимо  страшен.  Вся  его  свирепая
природа возмутилась. Грива стояла дыбом, хвост хлестал по бокам, пасть  была
широко раскрыта, обнажая крепко посаженные клыки, - их  белые  острия  резко
контрастировали с багровой кровью, закрасившей скулы и пасть.  Яростный  рев
должен был усилить ужас, который зверь внушал всем своим грозным видом.
   Но из трех противников ни один не поддался страху, как  ни  приглашали  к
тому зрение и слух. Гендрик навел на льва карабин, хладнокровно прицелился и
выстрелил; и в тот же миг со свистом  прорезала  воздух  посланная  Чернышем
стрела. Оба взяли верный прицел: и пуля и  стрела  попали  в  зверя;  стрела
вонзилась ему в ляжку, и было видно,  как  покачивается  ее  древко.  Лютого
зверя, до сих пор проявлявшего, казалось, самую решительную  отвагу,  теперь
как будто охватил внезапный страх. Стрела ли была в том повинна или одна  из
пуль, но ему вдруг надоела борьба: опустив задранный, похожий на метлу хвост
до уровня спины, он ринулся прочь и, серд