омнил он.
     Улыбка Теландера была судорожной.
     - В некоторых отношениях, констебль, вы - он.
     Реймон  отошел  к  ближайшей  панели  с  приборами.  Он  стоял  перед
гоблинскими глазками ее огней с опущенной головой.
     - Ладно, - пробормотал он. - Если вы в самом  деле  хотите,  чтобы  я
взялся за это.
     - Я думаю, у вас это получится лучше.
     - Хорошо. На этот раз. Они хорошие люди. Сейчас моральный  дух  снова
на высоте - теперь когда они видят свои собственные достижения.  Я  думаю,
они смогут понять - не только умом, но и эмоционально, - что для  человека
нет разницы  между  миллионом  или  миллиардом,  или  десятью  миллиардами
световых лет. Изгнание одинаково.
     - Однако время, которое потребуется... - сказал Теландер.
     - Да. - Реймон снова посмотрел на них.  -  Я  не  знаю,  какую  часть
нашего жизненного срока мы можем посвятить  этому  путешествию.  Не  очень
большую. Условия нашего существования слишком неестественны. Некоторые  из
нас адаптируются, но мне стало известно, что не все. Так что мы непременно
должны понизить тау как только возможно, невзирая на опасности. Не  только
для того, чтобы сделать путешествие достаточно коротким, чтобы  мы  смогли
его выдержать. Но ради психологической потребности идти до предела.
     - То есть?
     - Разве вы не видите? Это наш способ давать отпор вселенной. Vogue la
galere. Идти на таран. Полный вперед и к черту торпеды. Я думаю, если  мне
удастся изложить дело людям в таких терминах, они соберутся с  силами.  По
крайней мере, на некоторое время.

                      Крошечные пташки поют,
                      И растут дикие цветы,
                      И в солнечном свете воды спят...



                                    16

     Курс, проложенный из Млечного Пути, не был прямым. Он делал небольшой
зигзаг, всего в несколько световых столетий, чтобы пройти сквозь  наиболее
плотные  из  доступных  туманностей  и  пыльных  облаков.  Все  же  прошло
несколько  дней  корабельного  времени,  прежде  чем  "Леонора   Кристина"
оказалась на окраине спирального рукава, устремленная в почти  беззвездную
ночь.
     Иоганн Фрайвальд принес Эмме Глассгольд часть  оборудования,  которую
он сделал по ее заказу.  Как  и  предлагалось,  она  объединила  усилия  с
Норбертом Вильямсом для разработки детекторов жизни на большом расстоянии.
Механик обнаружил, что она топчется по лаборатории, что-то вертит в  руках
и бормочет себе под нос. Аппарат и стеклянная утварь  были  непонятными  и
сложными, запахи - резкой химической вонью, а фоном  служило  непрестанное
бормотание и дрожь корабля, которые свидетельствовали, что он продвигается
вперед. Глассгольд была  похожа  на  новобрачную,  которая  стряпает  мужу
именинный пирог.
     - Спасибо. - При виде того, что он принес, она просияла.
     - Вы выглядите счастливой, - сказал Фрайвальд. - Отчего?
     - Почему бы и нет?
     Он резко взмахнул рукой.
     - Из-за всего!
     - Ну... разочарование по поводу скопления  Девы,  конечно.  Но  мы  с
Норбертом... - Она прервалась, покраснев. - У нас захватывающая  проблема,
настоящий вызов разуму, и Норберт уже выдвинул блестящее предположение.  -
Она наклонила голову и посмотрела на Фрайвальда искоса.  -  Я  никогда  не
видела вас в таком  угнетенном  состоянии  духа.  Что  случилось  с  вашим
жизнерадостным ницшеанством?
     - Сегодня мы покидаем галактику, - сказал он. - Навсегда.
     - Ну мы же знали...
     - Да. Я знал - знаю - и то, что когда-нибудь умру, и Джейн тоже,  что
гораздо хуже. От этого не легче.
     Могучий блондин неожиданно воскликнул умоляюще:
     - Вы верите, что мы когда-нибудь остановимся?
     - Не знаю, -  ответила  Глассгольд.  Она  встала  на  цыпочки,  чтобы
потрепать его по плечу. - Я нелегко восприняла нашу ситуацию. Но  мне  это
удалось, благодаря милосердию Господню. Теперь я готова принять  все,  что
выпадет на нашу долю, и почувствовать, что большая часть этого есть благо.
Вы наверняка можете сделать то же самое, Иоганн.
     - Я стараюсь, - сказал он. - Там снаружи  так  темно.  Я  никогда  не
думал, что я, взрослый человек, снова буду бояться темноты.


     Грандиозный водоворот звезд сжимался и бледнел позади.  Другой  начал
медленно  вырастать  впереди.  В  видеоскопе  он  выглядел  как  красивая,
усыпанная драгоценностями  кисея.  Позади  него  и  вокруг  виднелись  еще
крошечные  светящиеся  полоски  и  точки.   Несмотря   на   эйнштейновское
сокращение пространства при  скорости  "Леоноры  Кристины",  они  казались
далекими и одинокими.
     Скорость  корабля  продолжала  возрастать:  не  так  быстро,  как   в
оставленных  позади  областях  -  здесь  концентрация   газа   составляла,
возможно, стотысячную часть той, что около Солнца - но  достаточно,  чтобы
доставить корабль к другой  галактике  за  несколько  недель  корабельного
времени.  Точных  наблюдений  провести  было   нельзя   без   радикального
усовершенствования астрономической технологии - задача, в которую  Нильсон
и его команда бросились с энтузиазмом спасающихся бегством.
     Тестируя фотоконвертер, Нильсон сделал открытие. Здесь, в  промежутке
между галактиками, существовало несколько звезд. Он не  знал,  почему  они
отправились дрейфовать  из  родных  галактик  неисчислимые  миллиарды  лет
назад. Или, быть может, они  изначально  сформировались  в  этих  глубинах
каким-то непостижимым образом. Благодаря невероятной  случайности  корабль
прошел так близко от одной из этих звезд, что Нильсон различил ее - то был
тусклый, древний красный карлик - и решил, что она должна  иметь  планеты,
судя по беглому взгляду, который бросил на звезду его прибор,  прежде  чем
она была поглощена расстоянием.
     Это была жуткая  мысль:  темные,  ледяные  миры,  многократно  старше
Земли, возможно, на одном или двух существовала жизнь. Когда он поведал  о
них Линдгрен, она посоветовала больше никому не рассказывать об этом.
     Спустя несколько дней, возвращаясь после работы, он открыл дверь в их
каюту и обнаружил, что Линдгрен там. Она его не заметила.  Она  сидела  на
кровати, отвернувшись, устремив взгляд на фотографию своей семьи. Свет был
приглушен, отчего ее кожа казалась смуглее, а  волосы  снежно-белыми.  Она
бренчала на лютне и пела... сама для себя? Это не  была  одна  из  веселых
мелодий ее любимого Беллмана. Она пела на датском языке. Мгновением  позже
Нильсон узнал стихи "Песни Гурре" Якобсена и музыку Шонберга.
     Рычащие звуки были кличем людей короля Вальдемара, поднятых из могил,
чтобы следовать за ним в призрачной скачке, в которой он был обречен стать
предводителем.

                 Привет тебе, король, здесь у озера Гурре!
                 Мы промчимся в скачке через остров,
                 С лишенного тетивы лука слетит стрела,
                 Которую мы нацелим безглазой глазницей.
                 Мы мчимся и настигаем призрачного оленя,
                 И роса льется из его раны, как кровь.
                 Ночной ворон кружит
                 На темных крыльях,
                 И пенится листва там, где прозвенели копыта.
                 Так будем мы скакать каждую ночь,
                 было сказано нам,
                 До самой последней охоты в Судный день.
                 Хей, кони, хей, гончие,
                 Задержитесь на миг!
                 Некогда здесь стоял замок.
                 Напоите лошадей,
                 А человек может питаться собственной славой.

     Она начала было следующий стих, плач Вальдемара  о  своей  утраченной
возлюбленной; но голос ее сорвался, и она перешла  прямо  к  словам  людей
короля, когда их настигает рассвет.

                 Петух поднимает голову, чтобы прокричать,
                 Внутри него день,
                 А утренняя роса блестит красным
                 От ржавчины наших мечей.
                 Миг прошел!
                 Могилы зовут нас, разинув пасти.
                 Земля готова поглотить призраки:
                 Прочь, духи, прочь!
                 Идет жизнь, сильная и сияющая,
                 С горячей кровью идет творить дела.
                 А мы мертвы
                 Печальны и мертвы,
                 Измучены и мертвы.
                 В могилы! В могилы! В оцепененье сна...
                 О, если бы мы только могли упокоиться!

     На какое-то время повисло молчание. Затем Нильсон произнес:
     - Это слишком близко к нам, дорогая.
     Она обернулась. Усталость легла бледностью на ее лицо.
     - Я не стану это петь при всех, - ответила она.
     Обеспокоенный, он подошел к ней, сел рядом и спросил:
     - Ты в самом деле думаешь о нас,  как  о  Дикой  Охоте  проклятых?  Я
никогда не знал.
     - Я стараюсь, чтобы это не прорывалось наружу. - Она  смотрела  прямо
перед собой. Пальцы ее извлекали дрожащие аккорды из  лютни.  -  Иногда...
Знаешь, мы достигли примерно миллионолетней отметки.
     Он обнял ее за талию.
     - Чем я могу помочь, Ингрид? Или ничем?
     Она еле заметно покачала головой.
     - Я обязан тебе столь многим, - сказал он. -  Я  благодарен  тебе  за
твою силу, за твою доброту, за тебя. Ты снова сделала меня мужчиной.  -  С
трудом:
     - Я не лучший из мужчин, признаю. Не  симпатичен,  не  обаятелен,  не
остроумен. Я часто забываю даже быть для  тебя  хорошим  партнером.  Но  я
по-настоящему хочу им быть.
     - Конечно, Элоф.
     - Если ты, ну, устала от нашего союза... или просто  хочешь  большего
разнообразия...
     - Нет. Ничего подобного. - Она отложила лютню. - Мы  должны  привести
корабль в гавань, если это вообще возможно. Мы  не  можем  позволить  себе
принимать в расчет что-либо другое.
     Он пораженно взглянул на нее; но прежде чем он  успел  спросить,  что
она имеет в виду, Ингрид улыбнулась, поцеловала его и сказала:
     - У нас есть еще одно средство: отдых. Забвение.  Ты  можешь  сделать
кое-что для меня, Элоф. Возьми наш рацион спиртного. Большая  часть  пусть
достанется тебе; ты  милый,  когда  растворяется  твоя  застенчивость.  Мы
пригласим кого-нибудь из молодых и не угрюмых - Луиса, я думаю, и Марию, -
и будем смеяться, и играть в игры, и творить  глупости  в  этой  каюте,  и
выльем кувшин воды на любого, кто скажет что-нибудь  серьезное...  Ты  это
сделаешь?
     - Если у меня получится, - сказал он.


     "Леонора  Кристина"  вошла  в  новую   галактику   в   экваториальной
плоскости, чтобы максимизировать расстояние, которое  она  пройдет  сквозь
газ и звездную пыль. Уже на окраинах,  где  звезды  были  пока  разбросаны
далеко друг от друга, ускорение корабля стало  сильно  возрастать.  Ярость
прохождения сотрясала корпус корабля все сильнее.
     Капитан Теландер оставался на мостике. Он, похоже, мало  на  что  мог
повлиять. Цель была определена. Спиральный рукав  изгибался  впереди,  как
дорога,  блестящая  синевой  и   серебром.   Изредка   гигантские   звезды
оказывались достаточно близко, чтобы показаться на  ныне  модифицированных
экранах; искаженные эффектами скорости - они проносились,  мчались  назад,
как будто были искрами, которые нес ветер, что бушевал навстречу  кораблю.
Изредка плотная туманность окутывала корабль тьмой ночи или флюоресценцией
горячего новорожденного звездного пламени.
     Ленкеи и Барриос были сейчас самыми важными людьми. Они вели  корабль
на ручном управлении в этом фантастическом стотысячелетнем нырке.  Дисплеи
перед ними, голос навигатора Будро по интеркому, поясняющий, что вроде  бы
лежит  впереди,  и  предупреждения  инженера  Федорова  о   непредвиденных
нагрузках служили им некоторым  руководством.  Но  корабль  стал  чересчур
стремительным  и  слишком  массивным,  чтобы  им   можно   было   особенно
маневрировать; и в таких условиях некогда надежные приборы превратились  в
дельфийские  оракулы.  В  основном  пилоты  руководствовались  навыками  и
инстинктом - и, возможно, молитвами.
     Капитан  Теландер  все  эти  часы  корабельного  времени  сидел   так
неподвижно, что можно  было  счесть  его  мертвым.  Он  пошевелился  всего
несколько раз.  ("Обнаружена  большая  концентрация  материи,  сэр.  Может
оказаться для нас  слишком  плотной.  Попытаться  уклониться?")  Он  давал
ответы.  ("Нет,  продолжайте  идти  прежним  курсом,   пользуйтесь   любой
возможностью  понизить  тау,  если  наши  шансы  хотя  бы   пятьдесят   на
пятьдесят"). Тон его ответов был спокойным и уверенным.
     Облака вокруг ядра были плотнее и  образовывали  более  основательную
завесу, чем в родной галактике. Корпус корабля  грохотал,  раскачивался  и
брыкался из-за ускорений, которые менялись  быстрее,  чем  их  можно  было
компенсировать.  Оборудование  высыпалось  из  контейнеров  и  разбивалось
вдребезги; свет мигал, гас, как-то восстанавливался потными и  ругающимися
людьми с фонариками; люди в своих темных каютах ждали смерти. "Продолжайте
двигаться прежним курсом", - приказывал Теландер, и ему подчинялись.
     И корабль жил.  Он  прорвался  в  звездное  пространство  и  вышел  с
обратной стороны громадного огненного колеса. Чуть больше чем через час он
снова  оказался  в  межгалактическом  пространстве.  Теландер  триумфально
объявил это. Мало кто обрадовался.
     Будро предстал перед капитаном, дрожа после пережитого, но взгляд его
снова был живым.
     - Mon Dieu, сэр, мы это сделали! Я не был уверен, что это возможно. У
меня бы не хватило смелости отдавать команды, которые давали вы.  Вы  были
правы! Вы выиграли для нас все, на что мы надеялись!
     - Еще нет, - сказал тот, не вставая. Его несгибаемость не изменилась.
Он смотрел сквозь Будро. - Вы скорректировали ваши  навигационные  данные?
Мы сможем использовать какие-нибудь другие галактики этого семейства?
     - Что... ну да. Несколько. Хотя некоторые  из  них  -  это  маленькие
эллиптические системы, и нам, возможно, удастся всего лишь  зацепить  край
других. Слишком большая скорость. Однако по той  же  причине  мы  будем  с
каждым разом подвергаться все меньшим неприятностям и риску,  принимая  во
внимание нашу массу. И мы сможем наверняка использовать  подобным  образом
по меньшей мере два других семейства галактик, а, может быть, три. - Будро
пощипал бородку. - Я полагаю,  что  мы  окажемся  в...  ээ...  межклановом
пространстве - достаточно глубоко в  нем,  чтобы  можно  было  осуществить
ремонт, - через месяц.
     - Хорошо, - сказал Теландер.
     Будро внимательно присмотрелся к нему и был потрясен. Под  тщательной
бесстрастностью капитана он увидел лицо человека, который исчерпал себя до
дна.


     Тьма.
     Абсолютная ночь.
     Приборы,  подвергнутые  усовершенствованию  и  настройке,  преобразуя
длины волн, обнаружили мерцание в этой бездонной яме. Человеческие чувства
не постигали ничего. Ничего.
     - Мы мертвы.
     Слова Федорова отдались эхом в наушниках и черепах.
     - Я чувствую себя живым, - ответил Реймон.
     - Что такое смерть, как не окончательная потеря  связи  со  всем?  Ни
солнца, ни звезд, ни звуков, ни веса, ни тени...
     Дыхание Федорова было  неровным.  Это  слишком  хорошо  слышалось  по
радио,  которое  больше  не   улавливало   океанского   шума   космических
возмущений. Головы его не было видно на  фоне  пустого  пространства.  Луч
света от фонаря его скафандра  расплывался  тусклой  лужицей  на  корпусе,
отражался и терялся в чудовищных расстояниях.
     - Продолжаем двигаться, - настаивал Реймон.
     - Кто ты такой, чтобы отдавать приказания? - потребовал ответа другой
человек. - Что ты знаешь о  бассердовских  двигателях?  Почему  ты  вообще
выбрался наружу с этой рабочей группой?
     - Я умею работать в невесомости и в скафандре, - ответил Реймон, -  и
обеспечить вам лишнюю пару рук. Я знаю, что нам  лучше  побыстрее  сделать
эту работу.
     - Что за спешка? - издевательски спросил Федоров.  -  У  нас  впереди
вечность. Не забывай, что мы мертвы.
     - Мы действительно будем мертвы, если нас  застигнет  с  выключенными
силовыми полями что-то вроде настоящей концентрации материи,  -  парировал
Реймон. - При нашем теперешнем тау  хватит  меньше  чем  одного  атома  на
кубический метр, чтобы убить нас. А следующий галактический  клан  отстоит
от нас всего на несколько недель пути.
     - Что с того?
     - Вполне ли вы уверены, Федоров,  что  мы  не  наткнемся  на  зародыш
галактики, семейства, клана... на  какое-то  огромное  водородное  облако,
пока еще темное, пока еще падающее внутрь себя... в любой момент?
     - В любое тысячелетие, вы хотите сказать? - спросил главный инженер.
     Он направился в сторону кормы от главного шлюза экипажа. Его  команда
последовала за ним.
     Это и впрямь напоминало  работу  призраков.  Неудивительно,  что  он,
никогда не бывший трусом, на какой-то миг услышал хлопанье крыльев  фурий.
О космосе обычно думают как о черноте. Но только  сейчас  они  сообразили,
что космос всегда полон звезд. Любая фигура рисовалась  силуэтом  на  фоне
звезд, созвездий, групп, туманностей, соседних  галактик;  о,  космос  был
пропитан светом! ВНУТРЕННИЙ космос. Здесь был не просто черный фон.  Здесь
вообще не было фона. Никакого. Квадратные, нечеловеческие фигуры  людей  в
скафандрах, длинная кривая корпуса, виднелись как отблески, несвязанные  и
беглые. С исчезновением  ускорения  исчез  и  вес.  Не  существовало  даже
незначительных  дифференциально-гравитационных  эффектов   пребывания   на
орбите. Люди двигались как в бесконечном сне - скольжение в  воде,  полет,
падение. И все же... он помнил, что его лишенное  веса  тело  имело  массу
горы. Была ли в его скольжении  подлинная  тяжеловесность,  или  константы
инерции   едва   заметно   изменились   здесь,   снаружи,   где    метрика
пространства-времени  уплощилась  до  почти  прямой  линии;  или  то  была
иллюзия, рожденная в могильной неподвижности, которая  окружала  его?  Что
было иллюзией? Что было реальностью? Была ли реальность?
     Связанные вместе, бешено цепляющиеся магнитными подошвами  за  металл
корабля (забавно, какой чудовищный ужас люди испытывали при мысли  о  том,
чтобы отцепиться - результат был бы одинаково смертелен, как если  бы  это
случилось на далеких домашних космических дорогах Солнечной системы  -  но
мысль о том, чтобы пылать  сквозь  гигагоды  как  метеор  масштаба  звезды
навевала  страшное  одиночество),  инженерная  команда  пробиралась  вдоль
корпуса  корабля,  мимо  паучьей  сети  гидромагнитных  генераторов.   Эти
перекладины казались ужасно хрупкими.
     - Что, если мы  не  сможем  наладить  систему  торможения  в  составе
модуля, - раздался чей-то голос. - Будем ли  мы  продолжать?  Что  с  нами
будет? Я хочу сказать, будут ли другими законы природы на краю  вселенной?
Не превратимся ли мы в нечто чудовищное?
     - Пространство  изотропно,  -  рявкнул  Реймон  в  черноту.  -  "Край
вселенной" - это чушь! И давайте начнем с предположения, что  нам  удастся
отремонтировать чертову машину.
     Он услыхал несколько проклятий и ухмыльнулся, как хищник.  Когда  они
остановились  и  начали  привязывать  свои  страховочные  веревки   каждый
отдельно к фермам ионного двигателя, Федоров прислонил свой шлем  к  шлему
Реймона для приватного разговора без шлемофонов.
     - Спасибо, констебль, - сказал он.
     - За что?
     - За то, что вы такой прозаический сукин сын.
     - Ну, нас ждет вполне прозаическая работа - ремонт. Мы прошли  долгий
путь и возможно, к настоящему моменту пережили расу, которая  нас  родила,
но мы недалеко ушли от разновидности обезьяны. Зачем относиться к себе так
чертовски серьезно?
     - Хм. Я понимаю, почему Линдгрен настаивала,  чтобы  я  позволил  вам
пойти с нами. - Федоров откашлялся. - Насчет нее.
     - Да.
     - Я... Я был зол... на то, как вы с ней поступили.  В  основном  это.
Конечно, я был, мм, унижен лично. Но человек должен уметь преодолеть такие
вещи. Я все-таки очень сильно был к ней привя