он со дня начала войны был од-
ним из немногих, не строивших иллюзий и реально представлявших
себе, куда ведет эта война,  развязанная Гитлером. Если бы Ге-
ринг, бывший вторым человеком в государстве,  вместе с  Кейте-
лем, Йодлем,  Деницем, Гудерианом и мной в ультимативной форме
потребовал, чтобы Гитлер посвятил нас в свои планы  завершения
войны, Гитлеру пришлось бы объясниться.  Не только потому, что
Гитлер всегда боялся конфликтов такого рода.  Теперь он  менее
чем когда-либо  мог  позволить  себе  отказаться от фиктивного
единодушия в руководстве.
     Примерно в  середине февраля я как-то вечером посетил Ге-
ринга в Каринхалле.  Взглянув на оперативную карту,  я обнару-
жил, что  он стянул к своей охотничьей резиденции воздушно-де-
сантную дивизию. Он давно уже стал козлом отпущения за все не-
удачи люфтваффе,  на  оперативных совещаниях Гитлер в присутс-
твии всех офицеров обрушивал на него особенно резкие и  оскор-
бительные нападки.  Еще худшие сцены, вероятно, разыгрывались,
когда он оставался с Герингом с глазу на глаз. Часто, ожидая в
приемной, я слышал, как Гитлер громко осыпал его упреками.
     В этот вечер в Каринхалле я в первый и последний раз ощу-
тил душевную близость с Герингом. Геринг велел подать к камину
старый лафит из подвалов Ротшильда и приказал слуге больше  не
беспокоить нас. Я открыто выражал свое разочарование Гитлером,
Геринг столь же открыто отвечал, что понимает меня и что с ним
часто все же легче,  чем ему,  потому что я примкнул к Гитлеру
значительно позже и поэтому мне легче покинуть его. Его связы-
вают с Гитлером гораздо более тесные узы,долгие годы общих пе-
рещиваний и забот,  по его словам,  прочно связали их  друг  с
другом - ему больше не вырваться.  Через несколько дней Гитлер
перебросил располагавшуюся вокруг Каринхалле  воздушно-десант-
ную дивизию на фронт далеко к югу от Берлина.
     В это время один из руководителей СС  намекнул  мне,  что
Гиммлер готовит решающие шаги. В феврале 1945 г. рейхсфюрер СС
принял командование группой армий Висла,  но он так же  как  и
его предшественники мало мог сделать, чтобы сдержать наступле-
ние русских.  Гитлер осыпал резкими упреками и его.  Так, нес-
колько недель  командования  действующей армией уничтожили ос-
татки его престижа.
     Тем не  менее  Гиммлера по-прежнему все боялись,  и я по-
чувствовал себя неуютно,  когда омй адъютант  однажды  сообщил
мне, что Гиммлер записался на вечер на прием, это был, кстати,
единственный раз, когда он пришел ко мне. Мое беспокойство еще
более возросло,  когда новый начальник нашего центрального уп-
равления Хупфауэр,  с которым я несколько раз был  откровенен,
сообщил мне,  что  к  нему  в  тот же час прибудет шеф гестапо
Кальтенбруннер.
     Прежде чем Гиммлер вошел, мой адъютант прошептал мне: "Он
один". В моем кабинете не было стекол;  мы их больше не встав-
ляли, потому что они все равно вылетали при бомбардировках че-
рез несколько дней.  На столе стояла жалкая свеча,  потому что
подача электричества  прекратилась.  Закутавшись в пальто,  мы
сидели друг против друга. Гиммлер говорил о сторостепенных ве-
щах, справлялся о ничего не значащих деталях,  перешел к поло-
жению на фронте и под конец  пустился  в  размышления:  "Когда
спускаешься с горы, всегда достигаешь ее подножья, и когда его
достигнешь, тогда,  господин Шпеер,  путь опять ведет в гору".
Поскольку я не поддержал,  но и не возразил против этой прими-
тивной философии и вообще отвечал односложно, он вскоре откла-
нялся. Пока он не покинул мой кабинет,  оставался приветливым,
но непроницаемым. Мне так и не удалось узнать, что он хотел от
меня и  почему Кальтенбруннер одновременно появился у Хупфауэ-
ра. Может быть, они были наслышаны о моем критическом настрое-
нии и искали контакт со мной,  а может быть, они хотели только
прощупать нас.
     14 февраля я направил письмо министру финансов, в котором
предложил изъять в пользу Рейха прирост собственности в  руках
физических лиц с 1933 г.,  что составляло значительную величи-
ну. Эта мера должна была  способствовать  стабилизации  марки,
покупательная способность  которой с трудом поддерживалась при
помощи принудительных мер.  С их отменой она неизбежно  должна
была нарушиться.  Когда министр финансов, граф Шверин-Кродичк,
стал обсуждать с Геббельсом мою инициативу,  он  столкнулся  с
говорящим о многом сопротивлением. Министр,  по интересам  ко-
торого эта мера била особенно ощутимо, привел массу аргументов
против.
     Еще более бесперспективной была другая идея, показывающая
мне сегодня,  какими  романтическими и одновременнно фантасти-
ческими иллюзиями был полон мой тогдашний  внутренний  мир.  В
конце января  я  очень  осторожно прозондировал мнение Вернера
Наумана, госсекретаря в  министерстве  пропаганды,  касающееся
бесперспективности положения.  Случай  свел нас в бомбоубежище
министерства. Предполагая, что по крайней мере Геббельс в сос-
тоянии понять все и сделать выводы, я в расплывчатых выражени-
ях обрисовал ему идею великого подведения итога: я представлял
себе, что  правительство,  партия и высшее военное руководство
совершат совместный шаг.  Все они во главе с  Гитлером  должны
были торжественно  объявить,  что  готовы  добровольно сдаться
неприятелю, если в ответ на это будут гарантированы приемлемые
условия дальнейшего существования немецкого народа. Историчес-
кие реминисценции, воспоминания о Наполеоне, который после по-
ражения под  Ватерлоо  сдался англичанам,  сыграли свою роль в
возникновении этой идеи с сюжетом,  как будто  взятым  из  ка-
кой-то оперы.  Вагнеровщина с самопожертвованием и избавлением
- хорошо, что до этого не дошло дело.
     Среди моих  сотрудников,  работавших в промышленности,  в
человеческом плане мне особенно близок был д-р Люшен,  руково-
дитель немецкой электропромышленности,  член правления и руко-
водитель отдела разработок концерна Сименса.  Ему было семьде-
сят лет,  я  охотно прислушивался к его мнению,  и он,  хотя и
считал, что для немецкого народа  наступают  тяжелые  времена,
несомневался в его возрождении.
     В начале февраля Люшен посетил меня в  моей  квартирке  в
доме, расположенном  за моим министерством на Паризерплац.  Он
вынул из кармана листок и подал его мне со  словами:  "Знаете,
какую фразу из "Майн Кампф" Гитлера сейчас чаще всего цитируют
на улице?" "Дипломатия должна заботиться о том, чтобы народ не
героически погибал,  а сохранял свою дееспособность. Любой ве-
дущий к этому путь в таком случае целесообразен,  не пойти  им
означает преступное  пренебрежение  своими обязанностями".  Он
нашел еще одну подходящую цитату,  продолжал Люшен,  и передал
ее мне:  "Государственный  авторитет  не может быть самоцелью,
потому что в этом случае любая тирания на земле была бы непри-
косновенной и  священной.  Если  правительство использует свою
власть на то,  чтобы вести народ к гибели, в таком случае бунт
каждого представителя такого народа не только правомерен, но и
является его долгом". 14 <  >
     Люшен молча простился, оставив меня одного с листом бума-
ги. Я в смятении ходил по комнате.  Гитлер сам высказал то,  к
чему я стремился в последние месяцы. Оставалось только сделать
вывод: Гитлер,  даже в соизмерении с его политической програм-
мой, сознательно  предавал  свой народ,  который принес себя в
жертву его целям и которому он был обязан всем; во всяком слу-
чае большим, чем я был обязан Гитлеру.
     Этой ночью я принял решение устранить Гитлера. Конечно, я
недалеко продвинулся  в  осуществлении этого замысла и вся моя
подготовка имела налет какой-то балаганности.  Но одновременно
она служит  доказательством тому,  каков был характер режима и
как менялся характер его действующих лиц. Меня до сих пор про-
бирает дрожь при мысли,  куда он меня завел, меня, предел меч-
таний которого был - стать архитектором Гитлера. Мы по-прежне-
му сидели  временами  друг против друга,  иногда просматривали
старые строительные планы,  и в то же время я  соображал,  как
раздобыть токсичный газ,  чтобы убрать человека,  вопреки всем
распрям все еще любившего меня и прощавшего  мне  больше,  чем
любому другому.  Я годами жил в среде,  где человеческая жизнь
не значила ничего;  казалось,  что меня ничто не касается. Те-
перь я заметил, что эти уроки не прошли бесследно. Я не только
увяз в дебрях обмана,  интриг,  подлости и готовности убивать,
но сам стал частью этого противоестественного мира. Двенадцать
лет я,  в принципе,  бездумно прожил среди убийц и вот теперь,
когда режим агонизировал, я собирался получить именно у Гитле-
ра благословение на убийство.
     Геринг издевался надо мной на Нюрнбергском процессе,  на-
зывал меня вторым Брутом.  Некоторые из подсудимых также упре-
кали меня: "Вы нарушили присягу, данную фюреру". Но эти ссылки
на присягу не имели никакого веса и были ничем иным,  как  по-
пыткой уйти от обязанности мыслить самостоятельно. А ведь ник-
то и ничто иное,  как сам Гитлер лишил их этого псевдоаргумен-
та, как это он проделал со мной в феврале 1945 г.
     Во время прогулок в парке Рейхсканцелярии я заметил  вен-
тиляционную шахту бункера Гитлера.  В небольшом кустарнике за-
подлицо с грунтом помещалось ее входное отверстие, слегка пок-
рытое ржавчиной. Всасываемый воздух проходил через фильтр. Но,
как и все фильтры, он был неэффективен против нашего токсичес-
кого газа Табун.
     Так получилось,  что я близко сошелся с руководителем на-
шего производства  боеприпасов,  Дитером Шталем.  Ему пришлось
давать объяснения в гестапо по поводу своих пораженческих выс-
казываний и предстоящем конце войны. Он попросил моего содейс-
твия, чтобы избежать суда.  Поскольку я хорошо  знал  бранден-
бургского гауляйтера Штюрца,  дело удалось уладить. Примерно в
середине февраля,  через несколько дней после визита Люшена, я
во время массированного авианалета оказался вместе со Шталем в
одной кабине нашего берлинского бомбоубежища.  Ситуация распо-
лагала к откровенности.  Мы разговаривали в помещении с голыми
бетонными стенами, стальной дверью и простыми стульями о поло-
жении дел  в Рейхсканцелярии и о катастрофичности вырабатывае-
мой там политики.  Шталь внезапно вцепился мне  в  руку:  "Все
кончится ужасно, ужасно".
     Я осторожно спросил его о новом токсичном газе и может ли
он достать его.  Хотя вопрос был крайне необычным, Шталь с го-
товностью стал его обсуждать. Внезапно стала возникать пауза и
я сказал: "Это единственное средство покончить с войной. Я по-
пытаюсь пустить газ в бункер Рейхсканцелярии". Несмотря на до-
верительность наших отношений, я в первый момент сам испугался
своей дерзости.  Но он не был ни ошеломлен,  ни взволнован,  а
спокойно и  деловито пообещал в ближайшие дни поискать каналы,
по которым можно было бы подобраться к газу.
     Через несколько дней Шталь сообщил мне, что он связался с
начальником отдела боеприпасов в  отделе  артиллерийско-техни-
ческого снабжения  сухопутных  войск,  майором  Сойкой.  Может
быть, удастся переделать для экспериментов с отравляющими  ве-
ществами ружейные  гранаты,  производившиеся  на заводе Шталя.
Фактически, любому сотруднику среднего ранга,  работавшему  на
заводе, где  производились ОВ,  токсичный газ "табун" был дос-
тупнее, чем министру вооружений или руководителю главного  ко-
митета по производству боеприпасов.  Кроме того,  в ходе наших
бесед выяснилось, что "табун" приобретает свои свойства только
в результате взрыва. Из-за этого его использование становилось
невозможным, потому что взрыв разрушил бы тонкостенные  возду-
хоотводы. Тем временем уже,  кажется, наступил март. Я продол-
жал работать над осуществлением своего намерения,  потому  что
оно казалось мне единственным средством, позволявшим убрать не
только Гитлера,  но и одновременно собравшихся ночью на беседу
Бормана, Геббельса и Лея.
     Шталь считал,  что он сможет раздобыть мне один з обычных
газов. Со  времен строительства Рейхсканцелярии я был знаком с
главным техником Рейхсканцелярии Хеншелем.  Я внушил ему,  что
воздушные фильтры слишком долго были в эксплуатации и нуждают-
ся в замене,  потому что Гитлер уже как-то  даловался  в  моем
присутствии на плохой воздух в бункере.  Слишком быстро, быст-
рее, чем я мог действовать,  Хеншель  разобрал  воздухоочисти-
тельную систему,  так что помещения бункера остались без защи-
ты.
     Но даже если бы мы уже достали газ, эти дни все равно ни-
чего не принесли бы нам.  Потому что когда я в это  время  под
благовидным предлогом стал осматривать вентиляционную шахту, я
обнаружил, что картина изменилась.  На крышах всего  комплекса
находились вооруженные часовые-эсэсовцы, были установлены про-
жектора, а там,  где только что на уровне земли  располагалось
отверстие шахты,  было  выстроено что-то вроде 3 - 4-метрового
камина, закрывающего доступ  к  вентиляционному  отверстию.  В
этот момент у меня возникло подозрение,  что мой план раскрыт.
Но на самом деле вмешался случай.  Гитлер,  который  во  время
первой мировой войны на какое-то время ослеп,  отравившись га-
зом, распорядился построить этот камин,  потому что  токсичный
газ тяжелее воздуха.
     В принципе,  я почувствовал облегчение  оттого,  что  мой
план провалился.  Еще  три  -  четыре  недели меня преследовал
страх, что кто-нибудь раскроет наш заговор,  при этом  я  вбил
себе в голову,  что по мне видно,  что я затевал. Все же после
20 июля 1944 г.  нужно было считаться с риском, что поплатится
и семья,моя жена и прежде всего наши шестеро детей.
     Таким образом стал невозможен не только  этот  план  сама
идея покушения исчезла из моей головы так же быстро, как и по-
явилась. С этого времени я видел свою задачу  уже  не  в  том,
чтобы устранить Гитлера,  а в том,  чтобы срывать его разруши-
тельные приказы.  Это тоже принесло мне облегчение, потому что
тут присутствовало все:  привязанность, бунт, лояльность, воз-
мущение. Независимо от всякого страха,  я никогда бы  не  смог
выступить против Гитлера с пистолетом в руке. Когда мы остава-
лись наедине, его суггестивное воздействие на меня было до са-
мого последнего дня слишком сильным.
     Полное смешение моих представлений выразилось в том,  что
я, несмотря на все понимание аморальности своего поведения, не
мог подавить чувства сожаления по поводу неотвратимого конца и
краха его существования,  выстроенного на его мессианском соз-
нании. По отношению к нему я теперь испытывал  смесь  отвраще-
ния, сочувствия и восхищения.
     Кроме того,  я боялся. Когда в середине марта я снова ре-
шил предстать перед Гитлером с памятной запиской, вновь касав-
шейся запретной темы проигранной войны,  я собирался  передать
ее вместе с сопроводительным письмом личного характера.  Нерв-
ным почерком, зеленым карандашом, которым делал пометки только
министр, начал я сочинять его. Случаю было угодно, чтобы я пи-
сал его на обороте листа бумаги, на котором моя секретарша вы-
писала цитату  из "Майн Кампф" для предназначенной для Гитлера
большой записки. Я все еще хотел напомнить ему его собственный
призыв к бунту в проигранной войне.
     "Я должен был написать прилагаемую записку,  - начал я, -
это мой долг рейхсминистра вооружений и военной промышленности
по отношению к Вам и немецкому народу".  Здесь  я  помедлил  и
перставил слова.  При помощи этой поправки я поставил немецкий
народ перед Гитлером и продолжал:  "Я знаю,  что это письмо не
может не иметь тяжелых последствий для меня лично".
     На этом сохранившийся черновик обрывается.  И в это пред-
ложение я внес изменения. Я все возложил на Гитлера. Изменение
было незначительным:  "...  может повлечь тяжелые  последствия
для меня для лично".

                           Глава 29
                          Проклятие

     Работа на этой последней стадии войны отвлекала и успока-
ивала меня.  Моему сотруднику Зауру я предоставил позаботиться
о том, чтобы военное производство продолжалось до конца. 1 < >
Я сам,  напротив,  как  можно теснее сошелся с представителями
промышленности, чтобы обсудить с ними самые неотложные пробле-
мы снабжения и переход к послевоенной экономике.
     План Моргентау давал Гитлеру и  партии  желанную  возмож-
ность продемонстрировать  населению,  что  в  случае поражения
окончательно и бесповоротно будет решена его собственная судь-
ба. Широкие  круги  действительно поверили этой угрозе.  У нас
же, напротив,  давно уже были иные представления о  дальнейшем
развитии. Потому  что цели,  аналогичные тем,  что преследовал
план Моргентау,  только в более резкой  и  решительной  форме,
ставили Гитлер и близкие ему политики, когда речь шла об окку-
пированных областях. Опыт, однако, показал, что в Чехословакии
и Польше,  в Норвегии и Франции промышленность продолжала раз-
виваться и вопреки намерениям Германии,  потому  что  в  конце
концов заинтересованность в ее активизации для своих нужд была
сильнее, чем бредовые идеи оголтелых идеологов.  Но если начи-
нать оживлять промышленность, становится необходимым поддержи-
вать основные условия функционирования экономики,  кормить лю-
дей, одевать их, платить зарплату.
     Во всяком случае,  таким путем шло развитие на  оккупиро-
ванных территориях. Единственным необходимым условием было, по
нашему мнению, сохранить в относительной целости и невредимос-
ти производственный механизм.  Моя деятельность в конце войны,
особенно после того,  как я отказался от плана покушения, была
направлена исключительно на то,  чтобы, отказавшись от идеоло-
гических и  националистических  предубеждений,  вопреки   всем
трудностям, спасти основы промышленности.  Нельзя сказать, что
я не встречал на этом пути сопротивления,  и это заводило меня
все дальше по пути лжи, обмана и шизофрении, на который я сту-
пил. В январе 1945 г. Гитлер протянул мне на оперативном сове-
щании обзор  зарубежной  печати:  "Я же приказал уничтожить во
Франции все! Как же получается, что французская промышленность
уже через  несколько  месяцев приближается к довоенному уровню
производства?" Он возмущенно посмотрел на меня.  "Может  быть,
это пропаганда", - спокойно ответил я. Гитлер с пониманием от-
носился к лживым пропагандистским сообщениям и вопрос был зак-
рыт.
     В феврале 1945 г.  я еще раз слетал в венгерский нефтяной
район, пока  еще находившийся в наших руках силезский угольный
бассейн, в Чехословакию и в Данциг.  Мне повсюду удалось  убе-
дить местных  сотрудников  министерства  поддержать наш курс и
найти понимание у генералов.  При этом в Венгрии на Балатоне я
стал свидетелем  сосредоточения и развертывания нескольких ди-
визий СС,  силами которых Гитлер собирался начать  широкомасш-
табное наступление.  План  этой операции держался в строжайшем
секрете. Тем большим гротеском выглядело то, что знаки отличия
на формах  солдат  и офицеров этих соединений выдавали их при-
надлежность к военной элите. Однако еще большим гротеском, чем
это открытое развертывание перед внезапным наступлением,  была
идея Гитлера, что он силами нескольких танковых дивизий сможет
свергнуть только  что установленную Советскую власть на Балка-
нах. По его мнению,  народам юго-восточной  Европы  уже  через
несколько месяцев надоест советское господство. Всего несколь-
ко успехов в начале операции, говорил он в атмосфере отчаяния,
характерной для этих недель,  все перевернут. Обязательно нач-
нется народное восстание против Советского Союза,  и население
станет поддерживать  нас  против  общего врага,  пока не будет
достигнута победа. Это было что-то фантастическое.
     Прибыв затем  в  Данциг,  я  оказался  в ставке Гиммлера,
главнокомандующего группой армий Висла. Он устроил ее в обору-
дованном со всеми удобствами спецпоезде.  Я случайно стал сви-
детелем того,  как он,  разговаривая по телефону  с  генералом
Вайсом, давал стереотипный ответ на все его доводы о необходи-
мости оставить позицию,  на которой сражение уже было проигра-