поспели сюда - как,  например,  полицай-прези-
дент Берлина граф Хельдорф.  Очевидно,  их притягивало к себе
изобилие товаров.  "Там еще есть прекрасное  белье...  А  там
шерстяные пледы,  и сколько угодно... А я набрел на лавочку с
заграничными ликерами..." Обрывки разговоров порхали по  вес-
тибюлю гостиницы.  Мне все это было противно, и я ограничился
покупкой только одной элегантной шляпы фирмы  "Борзалино".  И
какое мне было дело до всего этого?
     Вскоре после "аншлюсса"  Гитлер,  когда  собрался  узкий
круг,  приказал  принести карту центральной Европы,  и описал
подобострастно внимавшим гостям,  в какие тиски попала теперь
Чехословакия.  В течение ряда лет он часто подчеркивал, с ка-
кими подлинно государственной дальновидностью  и бескорыстием
действовал  Муссолини,  дав  согласие  на вступление немецких
войск в Австрию:  за это он ему навек обязан. Для Италии, ра-
зумеется,  было бы наилучшим вариантом существование  Австрии
как нейтрального буферного  государства,  а  теперь  немецкие
войска стоят  на  перевале Бреннер и в перспективе для Италии
это не может не представлять собой внутриполитической пробле-
мы. Визит  Гитлера в Италию в 1938 г.  был в известном смысле
жестом признательности. Ему доставили радость памятники архи-
тектуры и  художественные сокровища Рима и Флоренции.  Сопро-
вождавшие его лица были одеты в специально сшитые  для  этого
случая мундиры, ему предварительно продемонстрированные. Гит-
лер любил  пышность.  Его  собственная,  всегда   подчеркнуто
скромная, одежда была результатом точного учета массовой пси-
хологии: "Мое окружение должно быть ослепительно.  Тем  более
ошеломляюще будет  впечатление  от  моей  скромности".  Годом
позднее Гитлер лично дал поручение  "имперскому  театральному
художнику" Бенно фон Аренту,  до тех пор занимавшемуся исклю-
чительно оформлением опер и оперетт, разработать эскизы новой
формы для  дипломатического  корпуса.  Фраки с золотым шитьем
получили полное одобрение Гитлера. Остряки не преминули отме-
тить: "Так  и  сошли из "Летучей мыши".  Арент изготовлял для
Гитлера и проекты орденов - они также могли бы украсить любую
сцену. Я прозвал Арента "жестянщиком Третьего рейха".
     По возвращении из Италии Гитлер суммировал свои  впечат-
ления следующим образом:  "Я рад, что у нас не монархия и что
я никогда ни слушал тех,  кто хотел повесить на нас монархию.
Ох, уж  мне  придворные льстецы и этикеты!  Это надо же доду-
маться! А дуче - постоянно в тени.  И во время обедов,  и  на
трибунах королевская  семья  всегда занимает лучшие места.  И
уже только потом, позади всех - дуче, действительно олицетво-
ряющий государство".  По протоколу Гитлер как глава государс-
тва приравнивался к королю,  Муссолини же - лишь главе прави-
тельства.
     После визита  в  Италию  Гитлер  считал   своим   долгом
ответить Муссолини исключительными почестями.  Он решил,  что
Адольф Гитлер-плац после коренной реконструкции в рамках  об-
щего генерального плана получит имя Муссолини (8). В архитек-
турном отношении он находил эту площадь ужасной,  изуродован-
ной современными постройками времен республики, но: "Когда мы
позднее переименуем площадь Гитлера в площадь Муссолини, то я
от нее отделаюсь, а потом это будет выглядеть особенно почет-
но, что именно свою площадь я уступаю дуче.  Я уже сделал для
нее набросок  памятника  Муссолини!"  До этого дело не дошло,
приказ Гитлера о реконструкции площади так и остался невыпол-
ненным.
     Исполненный драматизма 1938 г.  закончился наконец сбли-
жением Гитлера  с западными державами по вопросу о Чехослова-
кии, соглашением  об   отходе   к   Рейху   ее   значительных
территорий. Несколькими  неделями  ранее Гитлер в своих речах
на съезде партии в Нюрнберге  преподносил  себя  разгневанным
фюрером своей  нации;  подхлестываемый бурными овациями своих
приверженцев, он приложил все усилия для того,  чтобы убедить
заграницу, что  он  не страшится войны.  Оценивая с дистанции
сегодняшнего дня, конечно ясно, что это была крупномасштабная
акция устрашения;  эффективность  подобной  тактики  он уже с
успехом в меньшем объеме проверил во  время  своей  беседы  с
Шушнигом. С  другой стороны,  он любил застолбить своими пуб-
личными заявлениями определенный "рубеж мужества", от которо-
го он без потери лица уже не мог бы отступить.
     Он не оставил и тени сомнений в своей  решимости  начать
войну даже у своих ближайших сотрудников, объяснил им всю не-
разрешимость ситуации и  неизбежность  применения  силы.  Это
очень не походило на его обычное поведение,  практически иск-
лючавшее возможность заглянуть вовнутрь. Его решительно-воин-
ственные высказывания  ввели  в заблуждение даже его шеф-адъ-
ютанта Брюкнера,  работавшего с ним с очень  давних  пор.  Во
время партийного  съезда 1938 г.  мы группой расположились на
одной из стен нюрнбергского  замка.  Перед  нами  простирался
окутанный легкой дымкой, пронизанный мягким сентябрьским сол-
нечным светом древний город.  И тут Брюкнер подавленно произ-
нес: "Кто знает,  может, мы видим все это столь мирным в пос-
ледний раз. Возможно, скоро будет война".
     То, что  вопреки  предсказанию  Брюкнера удалось еще раз
избежать войны, следует приписать скорее сговорчивости запад-
ных держав,  чем сдержанности Гитлера. На глазах всего потря-
сенного мира и окончательно уверовавших в непогрешимость  фю-
рера его  приверженцев  свершилась передача судетской области
Германии (нужен комментарий - В.И.).
     Всеобщее удивление вызвали чешские оборонительные укреп-
ления.  К изумлению специалистов, пробные стрельбы по ним по-
казали,  что наше вооужение,  которое должно было быть против
них использовано,  недостаточно эффективно. Гитлер сам поехал
к  бывшей границе,  чтобы составить свое собственное мнение о
подземных сооружениях,  и они произвели на него сильное  впе-
чатление.  Укрепления  поразительно  массивны,  исключительно
квалифицированно спроектированы и,  превосходно учитывая осо-
бенности ландшафта,  углублены  на  несколько ярусов в горах:
"При стойкой обороне было бы очень трудно овладеть  ими,  нам
это стоило бы много крови.  А теперь мы это получили, не про-
лив ни капли.  Но одно ясно - я никогда не допущу, чтобы чехи
соорудили бы новую оборонительную линию. И какая у нас теперь
великолепная исходная позиция! Горы уже у нас за спиной, мы в
долинах Богемии".
     10 ноября по пути в свое бюро я проезжал мимо еще дымив-
шихся руин  берлинской  синагоги.  (Нужен комментарий - В.И.)
Это было четвертым по счету значительным событием, определив-
шим общий  колорит  этого  последнего предвоенного года.  Это
очень явственно врезавшееся в память впечатление,  оно и  се-
годня -  одно  из самых гнетущих в моей жизни.  Но тогда меня
прежде всего задел  элемент  беспорядка  на  Фазанен-штрассе:
обуглившиеся балки, рухнувшие детали фасада, обгоревшие стены
- предвосхищение картины,  которой в войну суждено было стать
чуть ли не всей Европе. Но сильнее всего меня встревожило по-
литическое пробуждение "улицы". Разбитые оконные стекла чувс-
твительно задели мое буржуазное понимание порядка.
     Я не увидел главного -  что  разбито  тогда  было  нечто
большее, чем стекла, что в эту ночь Гитлер в четвертый раз за
год перешагнул Рубикон и необратимо предопределил судьбу сво-
ей империи.  Почувствовал  ли я тогда хоть на мгновение,  что
надвинулось что-то такое,  что должно было привести к уничто-
жению целой группы нашего народа? Что это изменит и мою собс-
твенную моральную сущность? Я не знаю ответа на эти вопросы.
     Скорее всего я воспринял происшедшее просто безразлично.
Этому способствовали и несколько слов сожаления,  произнесен-
ных Гитлером:  он-де не хотел такого рода крайностей. Показа-
лось, что он несколько смущен.  Позднее Геббельс среди  своих
намекал, что  он был инициатором той мрачной и чудовищной но-
чи. Я считаю более  чем вероятным, что именно он поставил ко-
леблющегося Гитлера  перед свершившимся фактом,  чтобы прину-
дить его к более решительным действиям.
     Меня самого  очень удивляет,  что в памяти моей почти не
сохранились антисемитские высказывания Гитлера.  Работая  над
этой книгой, я могу только пытаться собрать воедино отдельные
элементы, которые запали в память:  расхождение между тем об-
ликом Гитлера, каким бы мне его хотелось видеть и каким я его
знал, озабоченность ухудшающимся состоянием его здоровья, на-
дежды на смягчение его войны с церковью, возвещение им казав-
шихся утопичными дальних целей, всякого рода курьезы, а нена-
висть Гитлера  к  евреям  представлялась  мне  тогда до такой
степени само собой разумеющейся,  что ее проявления просто не
оставили во мне никаких следов.
     Как и Гитлер,  я ощущал себя архитектором.  Политические
события меня  не  касались.  Я всего лишь создавал для них по
возможности величественные кулисы.  И Гитлер укреплял меня  в
такой самооценке, привлекая меня к решению почти исключитель-
но архитектурных задач.  Помимо всего  прочего,  попытайся  я
включиться в  дискуссии  на  политические  темы,  это было бы
воспринято как  самоуверенное  важничанье   довольно   поздно
примкнувшего к движению новичка. Я считал себя избавленным от
необходимости высказывать какие-либо оценки. Да и само нацио-
нал-социалистское воспитание  было нацелено на выработку усе-
ченного сознания:  от меня ожидали одного - успехов в  строи-
тельстве. До  какой  почти  гротескной  степени дело обстояло
именно так,  свидетельствует моя памятная записка  Гитлеру  в
1944 г.: "Задачи, которые я должен решать - неполитические. И
я в своей деятельности чувствовал себя хорошо до тех пор, по-
ка моя  личность  и  моя работа рассматривались исключительно
под углом зрения профессиональной эффективности". (9)
     Но по  сути  такое  дифференцированное  видение имеет не
много смысла. Сегодня оно, как мне представляется, дает наме-
ком понять, что я стараюсь подальше развести идеализированный
образ Гитлера  и  повседневную практику  проведения  в  жизнь
антисемитских лозунгов, красовавшихся на полотнищах при въез-
де в любой городок и служивших темой для бесед за чашкой чая.
А ведь и на самом деле,  конечно, не имеет никакого значения,
кто  организовал и вывел на улицы чернь против синагог и  ев-
рейских магазинов,  как  и  не важно то,  произошло ли это по
подсказке Гитлера или только при его косвенном одобрении.
     С тех пор, как меня выпустили из Шпандау, мне очень час-
то задают тот вопрос,  который я и сам пытался на  протяжении
двадцати лет  уяснить  для себя в моей одиночной камере:  что
было мне известно о преследованиях, депортациях и уничтожении
евреев? Чего  я не мог знать?  И какие выводы я для себя сде-
лал?
     Сейчас я  уже не даю того ответа,  которым я столь долго
пытался успокаивать спрашивающего,  но прежде всего -  самого
себя: что,  дескать,  в созданной Гитлером системе, как и при
всяком тоталитарном режиме,  вместе с восхождением по служеб-
ной лестнице  растет и изоляция,  и отрезанность от всего ос-
тального, что с подведением под убийства  индустриальной базы
сокращается число палачей и тем самым расширяются возможности
сокрытия правды, что свойственная системе маниакальная засек-
реченность выстраивает целую лесенку степеней посвященности и
тем самым оставляет отдельно  взятому  человеку  лазейку  для
бегства, позволяет не замечать бесчеловечности.
     Теперь я не даю подобных ответов,  потому что они  обхо-
дятся с реальностью на адвокатский манер.  Да,  хотя я, фаво-
рит, а затем и один из влиятельных министров Гитлера, был ог-
ражден от    реальности;   да,   хотя   суженность   мышления
профессиональными проблемами и ответственностью архитектора и
министра вооружений  легко позволяла отделываться от действи-
тельности всякими увертками;  да,  хотя я и не знал,что собс-
твенно началось в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. и должно было
закончиться Майданеком и Аусшвитцем.  Но меру своей  изолиро-
ванности, степень правдивости своих уверток и отговорок, уро-
вень своей неинформированности, в конечном счете, я определял
все же сам.
     Поэтому сегодня я знаю, что в моих мучительнейших, само-
истязательских размышлениях  этот вопрос ставится так же неп-
равильно, как  и  многочисленными  любопытствующими  на  этот
счет. Было или не было мне известно, и как много или как мало
- все это становится несущественным при мысли, сколько же чу-
довищного я  должен  был  бы  тогда  узнать и какие же выводы
должны были бы стать сами собой разумеющимися  даже  из  того
немногого, о чем я знал.  Те, кто спрашивают меня, ожидают, в
сущности, самооправданий. Но у меня нет защиты.
     Новая Рейхсканцелярия  должна  была быть готова 9 ноября
1939 г. 7 января Гитлер прибыл из Мюнхена. Он был в напряжен-
ном ожидании и, по-видимому, ожидал застать обычную при сдаче
крупного строительного объекта картину:  суета рабочих и  ре-
месленников,  полчище уборщиков мусора и мойщиков стекол, ли-
хорадочная спешка при разборке лесов, пыль и куча щебня, раз-
вешивание  картин  и  настил  полов.  Но Гитлер ошибся.  Мы с
самого начала оставили себе несколько резервных дней,  уже не
нужных для строительных или отделочных работ, и поэтому ровно
за двое суток до сдачи все  было  готово.  Обходя  помещения,
Гитлер  мог  бы сразу же сесть за свой письменный стол и при-
няться за дела государственной важности.
     Здание произвело на него сильное впечатление.  Он расто-
чал похвалы "гениальному архитектору" - и то,  что он это вы-
ражал открыто,  обращаясь  прямо ко мне,  было для него очень
необычно. А то, что я умудрился все закончить на  двое  суток
раньше, снискало мне славу великого организатора.
     Особенно ему понравился протяженный путь, через анфиладу
помещений, который  будут  проделывать дипломаты прежде,  чем
достигнут зала приемов.  Он отмел мои  сомнения  относительно
пола из мрамора,  который мне очень не хотелось покрывать до-
рожкой: "Это то,  что как раз и нужно. Пусть они, как и подо-
бает дипломатам, движутся по скользкому полу".
     Зал приемов показался ему слишком маленьким,  он тут  же
приказал перестроить  его,  увеличив площадь втрое.  К началу
войны соответствующая документация была уже готова. А рабочий
кабинет, напротив,  вызвал  у него безоговорочное восхищение.
Особенно порадовала его инкрустация на столешнице  его  пись-
менного стола,  изображавшая  наполовину  вытащенный из ножен
меч: "Вот это хорошо... Когда дипломаты, занявшие места прямо
против меня,  увидят это, они научатся бояться". С позолочен-
ных панелей над каждой из четырех дверей кабинета  на Гитлера
смотрели четыре добродетели - Мудрость, Осмотрительность, Му-
жество и Справедливость. Я сам не очень ясно осознавал, отку-
да мне пришла в голову эта идея. Две скульптурные работы Арно
Брекера в Круглом зале перед порталом,  открывавшим проход  к
Большой галерее,  изображали  "дерзающего" и "обдумывающего".
(10) Это весьма патетическое наставление моего  друга Брекера
- всякое  дерзание предполагает ум - как и мой аллегорический
совет не забывать помимо мужества и другие добродетели,  сви-
детельствовали о  наивной  переоценке дидактической действен-
ности произведений искусства, но в них, возможно, уже сквози-
ла известная  обеспокоенность тем,  что уже завоеванное может
оказаться под угрозой.
     Поначалу огромный стол с массивной мраморной столешницей
стоял у окна как-то без особого смысла.  Но с 1944 г.  вокруг
него проводились совещания о положении на фронтах; по разост-
ланным картам генштаба можно  было  проследить  стремительное
продвижение западного  и  восточного  противников вглубь гер-
манского Рейха.  Это был последний наземный  командный  пункт
Гитлера. Следующий  находился в 150 метрах под мощным многос-
лойным бетонным покрытием. Зал для заседаний кабинета минист-
ров, по  соображениям  акустики весь облицованный деревянными
панелями, также ему вполне понравился,  но никогда им в даль-
нейшем не использовался по прямому назначению. Кое-кто из ми-
нистров просил меня,  по крайней мере,  показать им "их" зал.
Гитлер давал  разрешение,  и бывало,  кто-нибудь из министров
несколько минут молча стоял у "своего" кресла,  на котором он
ни разу не сиживал, и взирал на папку из синей кожи, на кото-
рой золотыми буквами было вытеснено его имя.
     Для выполнения заказа в сжатые сроки на стройке работали
4,5 тысячи рабочих в две смены.  К этому  надо  добавить  еще
несколько тысяч по всей стране, занятых изготовлением отдель-
ных деталей. Их всех - камнерезов, столяров, каменщиков, сан-
техников и проч.  - пригласили посетить законченное здание, и
они бродили, дивясь и восхищаясь, по сверкающим залам.
     Во Дворце  спорта  Гитлер  обратился к ним со следующими
словами: "Я обращаюсь к вам как представитель всего немецкого
народа! Ведь  если я кого-то принимаю в Имперской канцелярии,
то его принимает не частное лицо Адольф Гитлер,  а фюрер гер-
манской нации - тем самым его принимаю не я,  а в моем лице -
вся Германия.  И поэтому я хочу,  чтобы эти помещения были бы
достойны своей миссии.  Каждый из вас в отдельности внес свой
вклад в сооружение,  которое простоит века и расскажет потом-
кам о  нашем времени.  Это первое архитектурное олицетворение
нового великого германского Рейха!"
     После обеденной трапезы он иногда спрашивал, кто из гос-
тей еще не осматривал Рейхсканцелярию,  и  всегда  радовался,
если он мог кому-нибудь еще показать новостройку. При этом он
блистал своей памятью на цифры, ошеломляя посетителей. Он об-
ращался ко мне: "Какова площадь этого зала? А высота?" Я сму-
щенно пожимал плечами, а он называл размеры. Совершенно безо-
шибочно. Постепенно это стало игрой с подтасованными картами,
так как и у меня эти цифры уже засели в голове. Но раз уж ему
эта игра была по душе, то я подыгрывал.
     На меня посыпались  почести.  Гитлер  устроил  на  своей
квартире обед  для  моих  ближайших  сотрудников.  Он написал
статью для книги о Рейхсканцелярии,  наградил  меня  "золотым
партийным значком" и приподнес мне,  произнеся несколько роб-
ких слов,  акварель времен своей юности.  Нарисованная  им  в
очень для него тяжкое время,  в 1909 г., она изображала готи-
ческую церковь,  что должно было стоить исключительно точной,
педантичной и  терпеливой  работы.  В ней не чувствовалось ни
малейшего индивидуального начала, ни один штрих не был прове-
ден вдохновенно.  Но  не только манера нанесения штрихов была
абсолютно безличной.  Кажется,  что уже одним выбором объекта
изображения, бледными красками, робостью в раскрытии перспек-
тивы - это очень достоверное  свидетельство  раннего  периода
жизни Гитлера. Все его акварели того времени производят имен-
но такое безжизненное впечатление. И даже его зарисовки пеше-
го связного  на фронте Первой мировой войны оставались лишен-
ными всякой  индивидуальности.  Сдвиг   к   самостоятельности
произошел поздно - об этом свидетельствуют оба наброска пером
Берлинского зала народных собраний и Триумфальной  арки,  вы-
полненные им примерно в 1925 г. Еще десятью годами позднее он
в моем присутствии  делал  наброски  очень  уверенной  рукой,
красно-синим карандашом, местами нанося несколько слоев штри-
ховки, пока ему не удалось добиться искомой формы. Но еще и в
те годы  он не стеснялся незатейливых акварелей своих молодых
лет, иногда поднося их в знак особого отличия.
     В старой  Имперской канцелярии уже несколько десятилетий
стоял мраморный бюст Бисмарка  работы  Ренгольда  Бегаса.  За
несколько дней  до  освящения нового здания рабочие при пере-
возке бюста уронили его,  и у него отвалилась голова. Мне по-
казалось это  недобрым  предзнаменованием.  А  так как мне со
слов Гитлера была известна история о том,  как точно  в  день
начала Первой  мировой  войны со здания почтамта сорвался им-
перский орел,  то я замял это неприятное происшествие и с по-
мощью Брекера изготовил точную копию, кот