на Россию, зарвался по сравне-
нию с нашими возможностями.  Попутно мне были поручены  работы
по устранению  последствий  бомбардировок  в  Берлине и строи-
тельство бомбоубежищ.  Тем самым я, еще не зная этого, уже го-
товился к моей будущей деятельности на посту министра по делам
вооружения. И не только в том смысле,  что я на низовом уровне
разглядел те  узкие места,  из-за которых произвольно менялись
программы и пересматривались категории срочности производства,
но и  получил представление о механизме власти и взаимных пре-
тензиях внутри руководства.
     Так как-то  я принимал участие в одном заседании у Герин-
га, во время которого генерал Томас выразил неудовольствие за-
вышенными экономическими требованиями руководства. Геринг бук-
вально наорал на заслуженного генерала:  "Да каким образом это
Вас вообще касается?  Я делая это, я! Или, может быть Вы, а не
я, являетесь уполномоченным за четырехлетку? Вам вообще надле-
жит помалкивать,  потому  что решение всех этих вопросов фюрер
всецело доверил мне." При решении такого рода вопросов генерал
Томас никак не мог рассчитывать на поддержку своего шефа гене-
рал-полковника Кейтеля,  поскольку Кейтель и  сам  бывал  рад,
если его  миновали  такие наскоки Геринга.  Хорошо продуманный
экономический план Управления по делам экономики  в  Верховном
командовании вермахта  из-за  таких вот вещей и не выполнялся.
Но и Геринг,  как я тогда уже это понял,  ничего не предприни-
мал. А если он все же что-то и делал, то привносил совершенную
неразбериху, так как он никогда не утруждал  себя вниканием  в
проблемы и его решения были по большей части чисто импульсивны.
     Несколько месяцев спустя,  27 июня 1941 г.,  я в качестве
уполномоченного по  строительству  промышленных  объектов  для
производства вооружений участвовал в совещании между Мильхом и
Тодтом. Гитлер уже был уверен,  что русские полностью разгром-
лены и поэтому дал распоряжение  срочно  форсировать  развитие
авиапромышленности для следующей своей акции, покорения Англии
( 12).  Мильх настаивал - и это был его долг -  на  соблюдении
установленной Гитлером приоритетности, что приводило д-ра Тод-
та ввиду военного положения в отчаяние. Ведь и у него было за-
дание -  срочно нарастить производство вооружений для сухопут-
ных войск,  но у него не было специального  указания  Гитлера,
которое давало бы его заданию зеленый свет.  Под конец совеща-
ния Тодт так признал свое  бессилие:  "Лучше  всего,  господин
фельдмаршал, если  Вы  меня возьмете в Ваше министерство в ка-
честве сотрудника."
     Осенью 1941 г.  я отправился в Дессау, на предприятия Юн-
керс, чтобы скоординировать с генеральным  директором  Коппен-
бергом планы строительства и производства. В конце переговоров
он провел меня в закрытое помещение и показал мне  графическое
изображение, сопоставлявшее  выпуск бомбардировщиков в ближай-
шие годы американцами и нами.  Я спросил его,  что думает наше
руководство относительно столь удручающих цифр. "Да в том-то и
дело, что они не хотят им верить",- ответил он.  Не владея со-
бой, он расплакался.  Вскоре после этого Коппенберг был смещен
с поста директора заводов Юнкерс. Геринг же, главнокомандующий
люфтваффе, ведущего  тяжелые бои,  нашел предостаточно времени
23 июня,  на второй день нападения на Советский Союз,  чтобы в
полной униформе осмотреть выставленный в Трептов-парке макет в
натуральную величину своего рейхсмаршальского ведомства.
     Моя последняя  за  последующую четверть века командировка
по делам искусства привела меня в Лиссабон,  где 8 ноября отк-
рывалась выставка "Новое немецкое зодчество".  Сначала предпо-
лагалось, что мы полетим на личном самолете Гитлера,  когда же
выяснилось, что  в Лиссабон захотели отправиться и такие пьян-
чуги из гитлеровского окружения как адъютант Шауб  и  фотограф
Хофман, то  я  постарался  отделаться от такой компании и поп-
росил разрешения Гитлера ехать на своей машине.  Я повидал та-
кие старые  города как Бургос,  Сеговия,  Толедо,  Саламанка и
осмотрел Эскориал,  сооружение по масштабам сопоставимое разве
что только с дворцом Гитлера,  но с совершенно иным,  духовным
предназначением: Филипп II окружил ядро своего дворца монасты-
рем. Какой  контраст  к  архитектурным идеям Гитлера:  здесь -
исключительная экономность выразительных  средств  и  чистота,
прекрасные внутренние  помещения,  неповторимо  сдержанные  по
формам, там - раздутая диспропорциональность  парадности.  Вне
всякого сомнения, это почти тоскующее творение архитектора Ху-
ана де Эррере ( 1530 - 1597 ), куда больше соответствовало на-
шему невеселому   положению,   чем   триумфальное  программное
искусство Гитлера.  В эти часы одинокого созерцания в моей го-
лове впервые забрезжило,  что я со своими архитектурными идеа-
лами встал на ложный путь.
     Из-за этой  поездки  я  не  смог  навестить некоторых па-
рижских знакомых - Вламинка,  Дерэна,  Деспио (13), которые по
моему приглашению осмотрели макеты нашего берлинского градост-
роительства. По-видимому,  они приняли наши планы и сооружения
к сведению молча:  во всяком случае, наша учрежденческая лето-
пись не упоминает ни единого слова об их впечатлениях.  Я поз-
накомился с ними во время своих поездок в Париж и неоднократно
оказывал им поддержку заказами своего ведомства. Курьез заклю-
чался в том,  что у них было больше свободы, чем у их немецких
коллег. Когда я уже во время войны  как-то  посетил  парижский
Осенний салон, то увидел стены, увешанные полотнами, которые в
Германии были бы заклеймлены как вырожденческие.  Гитлер  тоже
слышал об этой выставке. Его реакция была столь же поразитель-
ной, сколь и логичной:  "Да разве нам нужен  духовно  здоровый
французский народ?  Да  пусть себе вырождается!  Тем лучше для
нас."
     Пока я находился в Лиссабоне, на восточном театре военных
действий разразилась настоящая транспортная катастрофа. Немец-
кая войсковая  организация  не справлялась с русской зимой.  К
тому же советские войска основательно разрушали при  отступле-
нии все локомотивные депо, водокачки и другие технические соо-
ружения своих железных дорог.  В опьянении  летних  и  осенних
успехов, когда казалось, что "русский медведь уже убит", никто
всерьез не озаботился восстановлением этих служб.  Гитлер тоже
не понял, что для того, чтобы справиться с трудностями русской
зимы, следовало бы своевременно предпринять транспортно-техни-
ческие меры.
     Я услышал об этих трудностях  от  руководящих  чиновников
Рейхсбана, от  генералов  сухопутных  войск и ВВС.  Сразу же я
предложил Гитлеру использовать 30 тыс.  из подчиненным мне  65
тыс. строительных   рабочих  под  руководством  инженеров  для
восстановления путевого хозяйства.  Непостижимо, но факт: лишь
после двухнедельного  промедления,  27 декабря 1941 г.  Гитлер
согласился, отдав соответствующее распоряжение.  Вместо  того,
чтобы еще  в начале ноября самому настаивать на подобном реше-
нии, он,  исполненный  решимости   не   капитулировать   перед
действительностью, несмотря  на катастрофу,  все еще требовал,
чтобы его триумфальные сооружения были сданы к намеченным сро-
кам.
     В тот же день я встретился с д-ром Тодтом в его  скромном
доме на Хинтерзее под Берхтесгаденом. В качестве поля деятель-
ности мне была отведена вся Украина.  Технические службы и ра-
бочие все еще беззаботно продолжавшихся строительством автоба-
нов брали на себя Центр и Север России.  Тодт только что  вер-
нулся из  инспекционной  поездки  по восточному театру военных
действий. Он видел замерзшие на  путях  санитарные  поезда,  с
насмерть замерзшими  ранеными,  видел беды частей в отрезанных
от всего мира  снегами  маленьких  деревнях  и  городках,  по-
чувствовал недовольство и отчаяние среди немецких солдат.  По-
давленно и пессимистично звучал его вывод:  мы не только физи-
чески не способны переносить такие нагрузки,  но и духовно по-
гибнем в России.  "Это борьба,- продолжал он,- в которой  пре-
восходство за  примитивными  людьми,  которые способны вынести
все, даже злую игру природы. Мы слишком чувствительны и потому
обречены. В  конечном счете победителями будут русские и япон-
цы. Гитлер также, еще в мирное время и, очевидно, под влиянием
Шпенглера, развивал  схожие идеи,  говоря о биологическом пре-
восходстве "сибиряков и русских".  Когда же начался  поход  на
Восток, он отбросил свой аргумент в сторону, поскольку он про-
тиворечил его намерениям.
     Несокрушимая тяга  Гитлера  к строительству,  его эйфори-
ческая приверженность своим увлечениям вызвали у его  обезъян-
ничавших палладинов  волну похожих прожектов и соблазнили их в
большинстве своем к стилю жизни победителей. Здесь, в решающем
пункте, как я это обнаружил уже тогда, система Гитлера показа-
ла свою несостоятельность по сравнению с демократическими  ре-
жимами. Коль скоро отсутствовала публичная критика этих безоб-
разий, то никто и не требовал вмешательства.  29 марта 1945 г.
в своем  последнем  письме  Гитлеру я напоминал ему об отрица-
тельном опыте: "Тяжело было у меня на сердце, когда в победные
дни 1940 г. я увидел, что мы в широком руководящем кругу утра-
чиваем внутренний стержень.  Это было время,  когда мы  должны
были бы  выдержать  пробу  перед провидением,  пробу на досто-
инство и внутреннюю скромность."
     Эти строчки  подтверждают,  даже если они и были написаны
пять лет спустя,  что я уже тогда видел ошибки, страдал от бе-
зобразий, критически относился ко многому, что я терзался сом-
нениями и скепсисом;  правда, все это переживалось под опреде-
ленным углом  зрения:  я боялся,  что Гитлер и его руководство
могут проиграть победу.
     В середине  1941  г.  Геринг  осматривал наш город-макет,
установленный на Паризер-плац.  Покровительственно  он  сделал
весьма необычное замечание: "Я сказал фюреру, что после него я
считаю Вас величайшим человеком,  какой только есть  у  Герма-
нии." Но тут же он, второй человек в иерархии счел необходимым
одновременно и несколько ослабить эти слова: "В моих глазах Вы
вообще самый великий архитектор.  Я хотел бы так сказать:  как
высоко я ставлю фюрера по его  политическим  и  полководческим
способностям, так же высоко я ценю Вас в Вашем зодческом твор-
честве."
     После девяти  лет работы в качестве архитектора Гитлера я
занял вызывавшее восхищение и неуязвимое положение.  Последую-
щие три года указали мне совсем иные задачи, которые по време-
нам и впрямь делали меня самым важным человеком вслед за  Гит-
лером.
                      Часть вторая.
                        Глава 14.
               Прыжок в новую должность.
     Зепп Дитрих, один из самых старых приверженцев Гитлера, а
в описываемое время командующий танкового корпуса СС, находив-
шегося под  сильным  давлением  русских  в  Южной  Украине под
Ростовым ( так у автора - В.И. ) вылетал 30 января на самолете
из личной авиа-эскадрильи фюрера в Днепропетровск.  Я попросил
прихватить и меня. Мой штаб уже находился в этом городе, чтобы
подготовиться к  ремонтным  работам  в  Южной  России.  Вполне
естественная мысль попросить в свое  распоряжение  самолет  не
приходила мне  в  голову.  Небольшой  штрих,  показывающий как
скромно я оценивал свою роль в военных действиях.
     Тесно прижатые друг к другу,  мы сидели в бомбардировщике
"Хейнкель", оборудованном под пассажирскую машину.  Под нами -
унылые заснеженные равнины Южной России.  В крупных хозяйствах
мы видели сожженные амбары и коровники. Чтобы легче ориентиро-
ваться, мы  летели вдоль железнодорожной линии.  Составов было
почти не видно,  чернели  обгоревшие  здания  станций.  Произ-
водственные постройки разрушены, редко можно было увидеть про-
езжие дороги,  но и они были пусты.  Просторы, над которыми мы
летели, пугали смертельной тишиной, проникавшей, казалось, и в
наш самолет. Полосы мокрого снега, через которые мы пролетали,
нарушали монотонность;  нет,- наоборот, они ее только усилива-
ли. Этот полет заставлял остро осознать,  какой опасности под-
вергались войска,  почти  отрезанные  от  поставок из тыла.  В
предвечерние сумерки мы приземлились в Днепропетровске,  круп-
ном русском ( так у автора - В.И.) промышленном центре.
     "Стройштаб Шпеера",  как многие специалисты в  духе  того
времени, связывая  практические  задачи  с  определенной  лич-
ностью, называли нас,  с грехом пополам размещался в  спальном
вагоне. Время от времени паровоз давал немного пару,  чтобы не
допустить замерзания отопительной системы. Столь же убога была
обстановка и в вагоне-ресторане,  который служил рабочим поме-
щением и  местом  отдыха.Восстановление  полотна  шло  гораздо
труднее, чем  можно  было предполагать.  Русские разрушили все
разъезды; нигде не было ремонтных мастерских, нигде - незамер-
зающих водокачек,  нигде  -  станционных  зданий и действующих
стрелок. Простейшие вещи,  для решения которых дома достаточно
было бы телефонного звонка одного из служащих, вырастали здесь
в проблему, даже если речь шла всего лишь о костылях или стро-
ительном лесе.
     Снег валил и валил.  Железнодорожное и шоссейное движение
было полностью парализовано,  сугробы завалили взлетную полосу
аэродрома. Мы были отрезаны от мира,  мой отлет домой приходи-
лось откладывать.  Время  заполняли  приходы  моих строителей,
устраивались товарищеские вечера, распевались песни, Зепп Дит-
рих витийствовал и горячо воспринимался присутствующими.  Я же
при этом помалкивал,  не отваживаясь,  при  моей  риторической
бездарности, сказать несколько слов своим людям. Распечатанные
командованием группы войск песни все были какие-то  печальные,
о тоске по родине и унылости русских просторов. В этом неприк-
рыто проглядывало то душевное напряжение,  которое  давило  на
наши аванпосты. И все же это были, сами по себе довольно выра-
зительные, полюбившиеся в армии песни.
     Тем временем  общее  положение  давало пищу для невеселых
размышлений. Небольшая танковая колонна русских прорвала фронт
и приближалась  к Днепропетровску.  На заседаниях обсуждалось,
что мы можем двинуть против них.  У нас почти ничего  не  было
для обороны: несколько винтовок и одно брошенное кем-то орудие
без снарядов.  Русские подошли на 20 километров и беспорядочно
кружили по степям.  Произошла одна из обычных на войне ошибок:
они не использовали  свое  преимущество.  Небольшой  бросок  к
длинному мосту  через Днепр и его поджог - он был ценой тяжких
трудов восстановлен из дерева - на все зимние  месяцы  отрезал
бы от снабжения армию, стоявшую юго-восточнее Ростова.
     Я отнюдь не расположен к геройству, а поскольку я за семь
дней своего пребывания все равно ничего бы не мог наладить,  а
только проедать скудные запасы моего  инженерного  состава,  я
решил отправиться с поездом,  собиравшимся прорваться на Запад
через все снежные заносы. Мой штаб устроил мне дружеские - и я
думаю, не без чувства облегчения - проводы. Всю ночь мы ползли
со скоростью десяток-другой километров в час, потом останавли-
вались, расчищались пути, двигались дальше. Мы должны были уже
бы быть намного западнее,  когда под утро наш состав прибыл на
какой-то заброшенный вокзал.
     Странным образом мне все показалось знакомым:  обгоревшие
пакгаузы, дымок  над  несколькими спальными вагонами и вагона-
ми-ресторанами, солдатские патрули.  Оказывается, мы вернулись
в Днепропетровск,  вынудили  заносы.  В подавленном настроении
прибрел я к вагону-ресторану с моим штабом. Мои сотрудники бы-
ли не только ошарашены, но на их физиономиях читалось, пожалуй
даже раздражение.  Разве они не опустошили по  случаю  отъезда
шефа, а затем и до раннего утра все свои запасы спиртного?
     В тот же день - это было 7 февраля 1942 г.  - в  обратный
полет должна была отправиться машина,  с которой Дитрих прибыл
сюда. Командир Найн, ставший вскоре пилотом моего персонально-
го самолета,  готов был забрать меня. Уже только дорога до аэ-
родрома была тяжелой.  При температуре много ниже нуля и ясном
небе бушевал  буран,  гоня  огромные снежные массы.  Русские в
ватниках тщетно пытались расчистить метровые сугробы.  Мы  уже
были более  часа  - шагали по снегам,  когда несколько русских
окружили меня и стали мне что-то возбужденно объяснять.  Нако-
нец, видя,  что я не понимаю ни единого слова, один из них на-
чал растирать мое лицо снегом.  "Обморозился,"-  сообразил  я.
Благодаря путешествиям  в  горах  настолько я разбирался.  Мое
изумление еще больше возросло,  когда другой вытащил из своего
грязного ватника  белоснежный  и  тщательно  сложенный носовой
платок, чтобы обтереть меня.
     Не без  трудностей  около  одиннадцати  вечера  мы все же
взлетели с кое-как расчищенного аэродрома.  Пунктом назначения
машины был  Растенбург  в Восточной Пруссии,  где базировалась
авиа-эскадрилья фюрера. Мне то нужно было в Берлин, но самолет
был не  мой,  и  я  был  рад,  что меня подбросят на приличное
расстояние. Благодаря  этой  случайности  я  впервые  попал  в
восточно-прусскую ставку Гитлера.
     В Растенбурге я дозвонился до кого-то из его  адъютантов.
Не доложит  ли  он  Гитлеру  о моем местопребывании на случай,
если тот захочет переговорить со мной. Я не видел его с начала
декабря, и  для меня было бы большой наградой услышать от него
лично несколько приветственных  слов.  Машина  из  гаража  при
ставке доставила  меня  в нее.  Прежде всего я досыта наелся в
столовой, в которой вместе садились за стол Гитлер,  его гене-
ралы, политические  сотрудники  и  адъютанты.  Гитлера не было
видно. В это время ему делал доклад д-р Тодт, министр вооруже-
ния и  боеприпасов,  и  они обедали вдвоем в личных помещениях
фюрера. Не теряя времени,  я обсудил с начальником  транспорта
сухопутных сил  генералом Герке и командующим железнодорожными
войсками наши проблемы на Украине.
     После ужина,  на котором на этот раз присутствовал и Гит-
лер, совещание с Тодтом  продолжилось.  Последний  освободился
лишь поздно вечером,  выглядел,  после долгого и, по-видимому,
нелегкого совещания,  напряженным и очень усталым.  Он казался
просто подавленным.  Мы  посидели  вместе несколько минут,  он
молча тянул бокал вина, ни словом не упоминая о причинах свое-
го огорчения.  Из вяло текущего разговора выяснилось, что Тодт
на следующий день утром летит в Берлин и что в  самолете  есть
одно свободное место. Он охотно согласился взять меня с собой,
и я был рад избегнуть долгого железнодорожного пути.  Мы дого-
ворились о времени вылета ранним утром,  и д-р Тодт попрощался
в надежде сколько-нибудь поспать.
     Ко мне подошел адъютант Гитлера.  Было около часа пополу-
ночи, время в которое мы и в Берлине  нередко  обсуждали  наши
планы. Гитлер выглядел не менее переутомленным и расстроенным,
чем Тодт.  Обстановка его кабинета была подчеркнуто скупой; он
не позволил себе здесь даже удобных мягких кресел.  Мы загово-
рили о  берлинском  и  нюрнбергском  строительстве,  и  Гитлер
как-то сразу приободрился, оживился. На его землистом лице по-
явились краски. В конце беседы он попросил меня поделиться мо-
ими южно-русскими впечатлениями и, заинтересованно подбрасывая
вопросы, помогал мне. Трудности восстановительных работ на же-
лезнодорожном транспорте, снежные бураны, непонятное поведение
русских танков, товарищеские посиделки с их горестными песнями
- все это постепенно выливалось из меня.  При упоминании песен
он насторожился и осведомился об их  содержании.  Я  вынул  из
кармана подаренную  мне  брошюрку  с текстами.  Я видел в этих
песнях вполне понятное выражение общей депрессивной  ситуации.
Гитлер же  моментально углядел в них сознательную и злокознен-
ную вражескую работу. Он почувствовал, что мой рассказ выводит
его прямо на след.  Много позднее после войны,  я слышал,  что
лицо, ответственное за издание песенника,  предстало перед во-
енным трибуналом.
     Этот эпизод очень показателен для постоянной подозритель-
ности Гитлера.  Старательно  избегая правды,  он