тлер не согласится на его смещение,
тем более, что Кейтель казался ему наиболее подходящей фигурой
для свершения  возмездия над путчистами:  "Кейтель сам чуть не
погиб, он им не даст пощады", - заявил он.
     На следующий день Гитлер был ко мне более благосклонен, и
его окружение последовало его примеру. Под его председательст-
вом в  чайном домике состоялось совещание,  в котором наряду с
Кейтелем, Гиммлером, Борманом и Геббельсом принял участие и я.
Гитлер провел,  хотя и без ссылки на меня,  решение, которое я
рекомендовал ему в памятной записке двумя  неделями  ранее,  и
назначил Геббельса  "Имперским  уполномоченным  по  тотальному
напряжению всех сил" (14).  Спасение придало ему большей реши-
тельности в притянии решений,  за несколько минут было принято
то, за что Геббельс и я боролись более года.
     Под конец  совещания  Гитлер остановился на событиях пос-
ледних дней: он испытывает триумф, так как, наконец-то, насту-
пил большой перелом к лучшему.  Мы пережили времена предатель-
ства, к командованию придут новые и более способные  генералы.
Теперь ему совершенно очевидно,  что Сталин,  организовав про-
цесс над Тухачевским,  сделал решающий шаг к повышению боеспо-
собности своей армии.  Ликвидируя Генеральный штаб,  он открыл
дорогу свежим силам,  уже не связанным с царским временем. Об-
винения на  московским процессах 1937 г.  он,  Гитлер,  всегда
считал фальшивкой;  теперь же,  после 20-гоиюля он  спрашивает
себя, а  не стояла ли за ними некая реальность.  Хотя у него и
нет прямых зацепок,  он считает теперь предательское сотрудни-
чество обоих генштабов уже не совсем исключенным.
     Все с этим согласились.  Особенно старался  Геббельс.  Он
вылил ведро презрения и издевок на генералитет. Когда же я по-
пытался внести какие-то смягчающие оговорки, он тотчас же нас-
кочил на  меня резко и неприязненно.  Гитлер молча наблюдал за
этим (15).
     То, что  начальник  войск  связи генерал Фельдгибель тоже
оказался в числе заговорщиков,  дало Гитлеру повод для бурного
взрыва, в котором удовлетворение, ярость и торжество сливались
с чувством удовлетворения своей дальновидностью:  "Теперь  мне
понятно, почему все мои крупные замыслы в России были обречены
на неудачу.  Все было сплошным предательством! Без этих преда-
телей мы были бы уже давно победителями! Этим я оправдан перед
историей! Теперь необходимо выяснить,  не имелся ли в его рас-
поряжении прямой кабель в Швейцарию, по которому все мои стра-
тегические планы шли к русским.  Допрашивать его с применением
любых средств!.. И снова, вы видите, я был прав. Кто соглашал-
ся со мной, когда я решительно возражал против создания единой
структуры руководства  вермахтом?  Вермахт,  сосредоточенный в
одних руках,  - это опасность! Вы все и сегодня еще полагаете,
что создание  по моему приказу возможно большего числа дивизий
СС было чистой случайностью?  Я знал,  что я,несмотря  на  все
сопротивление, делаю  и приказываю...  А генеральный инспектор
бронетанковых войск все твердил:  все делается-де для дальней-
шего раздробления вооруженных сил".
     Затем Гитлер снова пришел в ярость, заговорив об участни-
ках путча:  он  их всех "истребит и выкорчует".  На память ему
приходили имена людей,  когда-либо выражавших по какому-нибудь
поводу несогласие  с  ним и он тут же зачислял их в круг заго-
ворщиков: Шахт был саботажником курса на вооружение. К сожела-
нию, он  был  слишком снисходителен по отношению к нему.Гитлер
тут же отдал приказ об аресте Шахта.  "И Гесса мы повесим безо
всякой пощады, так же, как и этих свиней, офицеров-предателей.
Он положил всему этому начало, подал пример предательства".
     После таких шквалов ярости Гитлер обычно успокаивался.  С
облегчением, которое испытывает человек, только что переживший
опасность, он  стал рассказывать подробности покушения,  затем
снова свернул к рассуждениям о начавшемся перелосе в ходе вой-
ны, о победе, которая совсем уж близка. В эйфорическом упоении
он в провале путча черпал новую уверенность в победе,  и мы  с
легкостью снова заражались его оптимизмом.
     Вскоре после 20-го  июля  строителями  был  сдан  бункер,
из-за строительства  которого Гитлер тогда и задержался в моем
павильоне. Если постройка вообще может подниматься до  символа
определенной ситуации, то это был именно такой случай: похожий
на древнеегипетские пирамиды,  он представлял собой, собствен-
но, монолитную бетонную колоду - без окон, без прямой вентиля-
ции; в поперечном своем сечении бетонная масса стен в несколь-
ко раз превышала полезную площадь. В этой гробнице он жил, ра-
ботал и спал.  Пятиметровой толщины стены, казалось, и в пере-
носном смысле  отрезали  его от внешнего мира,  заточали его в
его безумстве.
     Я воспользовался пребыванием в Растенбурге, чтобы нанести
прощальный визит получившему отставку уже вечером  20-го  июля
начальнику Генерального штаба Цейтцлеру в его расположенно не-
подалеку ставке. Мне не удалось отделаться от Заура, и он увя-
зался за мной. Наша беседа была прервана адъютантом Цейтцлера,
подполковником Гюнтером Смендом, зашедшим доложиться. Несколь-
кими неделями  позднее он был казнен,  Заур сразу учуял нелад-
ное: "Вы заметили,  что во взгляде с которым  они  обменялись,
промелькнула какая-то  особая  доверительность?" Я раздраженно
ответил :  "Нет".  Чуть позже,  когда мы с Цейтцлером остались
одни, выяснилось,  что Сменд только что вернулся из Берхтесга-
дена, гед он занимался разборкой и чисткой сейфа  Генерального
штаба. И то, что Цейтцлер сообщил об этом совершенно спокойно,
укрепило мою уверенность в том,  что заговорщики не  посвящали
его в свои планы. Передал ли Заур свое наблюдение Гитлеру, мне
не известно.
     Проведя три  дня в ставке фюрера,  ранним утром 24 июля я
улетел в Берлин.
     Доложили о  прибытии  шефа  гестапо  обергруппенфюрера СС
Кальтенбруннера. Он никогда прежде не бывал у меня. Я принимал
его лежа,  потому  что моя нога разболелась снова.  За внешней
сердечностью Кальтенбруннера,  как и ночью 20-го июля, таилась
какая-то угроза,  он  испытующе рассматривал меня.  Он перешел
прямо к делу:  "В сейфена Бендлерштрассе мы обнаружили  список
правительства, составленный  путчистами.Вам отведен в нем пост
министра вооружений". Он задавал вопросы, было ли и что именно
мне известно  об  этом уготованном мне назначении.  Но в общем
оставался корректным и,  как всегда, вежливым. Может быть, от-
того, что при сообщенном мне известии у меня было очень расте-
рянное выражение лица,  но только он склонен был поверить мне.
Он довольно  скоро  отказался  от дальнейших вопросов и вместо
этого вынул из кармана документ - структура правительства пос-
ле государственного  переворота  (16).  По-видимому,  документ
этот вышел из-под руки офицера,  потому что с особой  тщатель-
ностью было разработано строение вермахта.  Три его рода войск
сводились под начало "Большого генерального штаба".  В его  же
подчинении должен был находиться и командующий резервной арми-
ей, который одновременно становился и главным  начальником  по
вопросам вооружения,  а пониже,  в его подчинении, в маленьком
квадратике, среди многих иных,  печатными буквами было выведе-
но: "Вооружение - Шпеер". Какой-то скептик оставил карандашную
пометку - "если возможно" и поставил знак вопроса.  Этот неиз-
вестный, а также то,  что 20-го июля я не последовал приглаше-
нию на Бендлерштрассе,  спасали положение.  Примечательно,  но
Гитлер никогда не касался этого.
     Конечно, я немало размышлял над тем,  что бы я  сделал  в
случае успеха  переворота  и что бы я ответил на предложение и
далее исполнять свои служебные обязанности.  Вероятно,  на ка-
кой-то переходный  период  я  согласился бы на это,  но не без
больших сомнений. Из всего, что мне сегодня известно о лицах и
мотивах заговора,  очевидно,  что  мое  сотрудничество  с ними
очень скоро излечило бы меня от моей привязанности к Гитлеру и
что я пошел бы за этими людьми. Однако уже чисто внешне сохра-
нение мною поста в правительстве переворота было бы  проблема-
тичным с  самого начала,  да и по внутренним мотивам невозмож-
ным. Любая оценка природы режима с моральной точки зрения и то
положение, которое  я в нем занимал,  неизбежно должны были бы
привести к осознанию того,  что в  послегитлеровской  Германии
мое пребывание на руководящих постах было уже немыслимо.
     Во второй половине того же дня мы,  как и во всех  минис-
терствах, проводили в зале заседаний торжественный акт Вернос-
ти.  Все мероприятие длилось не более двадцати минут. Я произ-
нес  самую  в  моей жизни слабую и неуверенную речь.  Я всегда
старался по возможности избегать расхожих штампов,  но в  этот
раз я превознес величие фюрера и веру в него в тонах самых па-
тетических и впервые закончил возгласом "Зиг хайль!" Я  прежде
обходился без подобной византийской ритуальности, она не соот-
ветствовала моему температменту,  моя интеллигентская  природа
отторгала  ее.  Но  в этой ситуации я испытывал неуверенность,
скомпроментированность,  чувствовал, как меня затягивает в ка-
ките-то неведомые мне процессы.
     Мои опасения небыли беспочвенными.  Уже ходили слухи, что
я арестован, а некоторые утвенждали, что уже и казнен - верный
признак того,  что в загнанном в подполье общественном  мнении
мое положение воспринималось как рискованное (17).
     Тревоги отпали, а сомнения рассеялись, когда Борман пред-
ложил мне  выступить  3-го  августа на совещании гауляйтеров в
Познани по вопросам вооружений. Собрание проходило еще всецело
под впечатлением  от  20-го  июля.  И хотя приглашение на него
официально реабилитировало меня,  я с первых же минут  натолк-
нулся на  ледяное  неприятие.  Я был одинок среди гауляйтеров.
Красноречивее всего общее настроение выразилось в реплике Геб-
бельса, окруженного  толпой гау- и рейхсляйтеров:  "Наконец-то
мы знаем, с кем Шпеер" (18).
     Как раз в июле 1944 г.  наша отрасль достигла пика. Чтобы
не дразнить партфюреров и осложнять еще более свое  положение,
я был  на этот раз крайне осторожен в высказываниях общего ха-
рактера. Вместо этого я обрушил на аудиторию шквал цифр,  сви-
детельствовавших о проделанной работе и новых программах, осу-
ществляемых по  инициативе  Гитлера.  Подчеркнув,  что  к  нам
предъявляются требования  дальнейшего наращивания выпуска про-
дукции, я хотел показать, насколько я и мой аппарат незаменимы
в настоящей  ситуации.  Мне  несколько  удалось растопить лед,
когда я на многочисленных примерах показал, какие огромные не-
используемые всякого  рода  резервы лежат на складах вермахта.
Геббельс громко прокомментировал: "Вредительство! Вредительст-
во!" В  этой  реплике  отразилась  возабладавшая после событий
20-го июля установка везде и во всем видеть предательство, за-
говоры, саботаж. Впрочем, моя информация и наших успехах,  ка-
жется, произвела на гауляйтеров впечатление.
     Из Познани участники совещания направились в ставку фюре-
ра, где на следующий день в кинозале перед ними выступил  Гит-
лер. Хотя по критериям партийной иерархии я и не принадлежал к
этому кругу (19),  Гитлер специально пригласил меня.  Я  занял
место в последнем ряду.
     Гитлер говорил о выводах,  которые вытекают из 20- го ию-
ля, снова  объяснил свои неудачи предательством офицеров и оп-
тимистично смотрел в будущее: теперь я обрел уверенность в по-
беде, "как никогда еще в моей жизни" (20). Все дело в том, что
до сих пор все его усилия срывались саботажниками,  но теперь,
когда клика  предателей  ликвидирована...  Можно даже сказать,
что, в конечном счете, путч стал самым благословенным событием
для нашего будущего. Гитлер повторял почти дословно то, что он
сразу после покушения рассказывал в узком кругу.  Вопреки вся-
кому смыслу я уже почти стал подпадать под магию этих самоупо-
енных слов, когда прозвучала фраза, которая, как удар, вырвала
меня из пут самообмана:  "Если и теперь в этой борьбе немецкий
народ окажется побежденным, то значит, он был просто слаб. Это
будет означать, что он не выдержал проверки историей, ему уго-
товано только одно - сойти с ее сцены" (21).
     Удивительно, но  вопреки  своему  обыкновению не выделять
особенно кого-либо из сотрудников, Гитлер отметил мою работу и
заслуги. Возможно, он знал или догадывался, что, учитывая неп-
риязненное отношение ко мне гауляйтеров, было необходимо, ради
успешной работы, меня реабилитировать. Тем самым он демонстра-
тивно подчеркнул, что его отношение ко мне не ухудшилось после
20-го июля.
     Я использовал свои вновь укрепившиеся позиции,  чтобы по-
мочь знакомым  и сотрудникам,  затронутым волной преследования
после 20-го июля (22). Заур же, наоборот, донес на двух офице-
ров Управления вооружений сухопутных сил, на генерала Шнайдера
и полковника  Фихтнера,  которых  Гитлер  немедленно  приказал
арестовать. Заур передал Гитлеру всего одно высказывание Шнай-
дера, что Гитлер-де не разбирается в технических вопросах. Для
ареста Фихтнера достаточным оказалось подозрения, что в начале
войны он не оказал достаточной поддержки разработке танков но-
вого типа,  что и было истолковано как сознательное вредитель-
ство. Но показательно для неуверенности Гитлера  в  обоснован-
ности обвинений было то,  что в результате моего вмешательства
он согласился с немедленным освобождением обоих офицеров (23),
правда, с условием,  что они не будут работать в том же управ-
лении.
     Для той нервозной обстановки, которую создал Гитлер свои-
ми разглагольствованиями о  ненадежности  офицерского  корпуса
весьма характерен эпизод, свидетелем которого я стал 18 авгус-
та в ставке. За три дня до того фельдмаршал Клюге, командующий
Западным фронтом, направлялся в 7-ю армию, и с ним на несколь-
ко часов была утрачена связь,  Известие, что фельдмаршал, соп-
ровождаемый только своим адъютантом с рацией, находится по до-
роге к линии фронта, породило у Гитлера целую цепь подозрений,
становившихся час от часу все более красочными;  вскоре у Гит-
лера уже не было никаких сомнений в том,  что Клюге  со  своим
адъютантом направляется  в какое-то заранее обусловленное мес-
то, где должны состояться переговоры с западными союзниками  о
капитуляции западной  группы армий.  Когда же выяснилось,  что
никаких переговоров не было,  то Гитлер  объяснил это исключи-
тельно тем,  что только бомбежка сорвала продолжение поездки и
тем самым - предательские намерения.  Когда я прибыл в ставку,
Гитлер уже  успел  сместить  Клюге  и  приказать прибыть ему в
ставку. Вскоре поступило сообщение,  что в пути у фельдмаршала
случился сердечный приступ, от которого он скончался. Ссылаясь
на свое знаменитое шестое чувство, Гитлер потребовал медицинс-
кой экспертизы под надзором гестапо.  Получив заключение,  что
смерть наступила в результате отравления,  Гитлер ликовал: те-
перь он  окончательно  был  убежден в предательских махинациях
Клюге, хотя тот в предсмертном письме заверял фюрера  в  своей
верности ему до смерти.
     На большом столе для карт в бункере Гитлера я увидел про-
токолы допросов,  проведенных  Кальтенбруннером.  Один из адъ-
ютантов Гитлера, с которым меня связывали приятельские отноше-
ния, дал их мне на две ночи. Я все еще испытывал тревогу. Мно-
гое, что до 20-го июля вероятно могло бы считаться  справедли-
вой критикой, воспринималось теперь как улика. Никто из допро-
шенных не назвал моего имени. В обиход путчистов попало только
придуманное мною  словечко  "поддакивающий осел",  придуманное
мною для тех из окружения Гитлера,  кто спешил со всем  согла-
ситься.
     На этом же столе я увидел в эти  дни  стопку  фотографий.
Механически я взял одну в руки.  Повешенный под потолком в тю-
ремной одежде,  штаны подвязаны широким платком из пестрой ма-
терии. Офицер СС из окружения Гитлера пояснил:  "Вицлебен.  Не
угодно ли взглянуть и на прочих?  Все казни отсняты".  Вечером
того же  дня  в кинозале показывали фильм о приведении казни в
исполнение. Я не мог и не хотел видеть этого.  Чтобы,  однако,
это не  воспринималось как демонстрация,  я сослался на переу-
томление. Я видел,  как в зал направлялись младшие  эсэсовские
чины и гражданские, ни одного офицера вермахта я не заметил.


                           Глава 27
                        Волна с Запада

     Когда в самом начале июля я предлагал Гитлеру вместо бес-
сильной комиссии  из  трех человек облечь особыми полномочиями
Геббельса для обеспечения "тотального напряжения всех сил",  я
не мог предвидеть, что уже через несколько недель существовав-
шее до сих пор между Геббельсом и мной равновесие резко  изме-
нится в ущерб мне, мое влияние резко уменьшится, поскольку моя
репутация как кандидата в правительство заговорщиков оказалась
подмоченной. Кроме  того,  партфюреры все настоятельнее пропа-
гандировали тезис,  что все предыдущие неудачи проистекают  из
недостаточно глубокого включения партии во все дела.  Правиль-
нее всего было бы, чтобы партия сама поставляла бы кадры гене-
ралитету. Гауляйтеры в открытую выражали сожаление, что в 1934
г. вермахт взял верх над СА;  в стремлении Рема создать Народ-
ную армию они вдруг узрели упущенный шанс.  (нужен комментарий
- В.И.) Она бы сформировала офицерский корпус,  воспитанный  в
национал-социалистском духе, отсутствием которого и объясняют-
ся все поражения последних лет.  Партия сочла,  что,  наконец,
настало время  навести порядок в гражданском секторе и что она
должна решительно и более энергично командовать государством и
всеми нами.
     Уже через неделю после совещания в  Познани  руководитель
Главного комитета  по  оружию Тикс заявил мне,  что "гауляйте-
ры,фюреры СА и иные партинстанции неожиданно, безо всяких сог-
ласований" пытаются  непосредственно вмешиваться в дела предп-
риятий. Еще через три недели Тикс докладывал мне,  что вследс-
твие вмешательства  партии"возникло  двойное подчинение".  От-
дельные звенья аппарата отрасли "отступают под  натиском  гау-
ляйтеров, а произвол последних ведет к неразберихе, от которой
вонь до самого неба" (1).
     В своей  честолюбивой  активности  гауляйтеры чувствовали
поощряющую поддержку Геббельса,  который вдруг стал  восприни-
мать себя не столько министром,  сколько партийным вождем; при
поддержке Бормана и Кейтеля он готовил новый массовый призыв в
вермахт. Следовало  ожидать немалых потерь в производстве воо-
ружений в результате произвольного в  него  вмешательства.  30
августа 1933  г.  я заявил начальникам отделов о своем решении
передать всю ответственность за производство гауляйтерам  (2).
Я решил капитулировать.
     Я чувствовал себя обезоруженным,  потому что и для меня -
а для  большинства прочих министров уже и с давних пор - стало
почти невозможным докладывать о возникающих проблемах,  в осо-
бенности, если это касалось партии, Гитлеру. Как только разго-
вор принимал неприятный оборот,  он сразу же уводил его в сто-
рону. Больше  смысла было излагать ему мои жалобы в письменной
форме.
     Мои жалобы  были  направлены против принявшего совершенно
недопустимые размеры вмешательства партии. 20 сентября я напи-
сал Гитлеру подробное письмо, в котором откровенно изложил об-
винения, предъявляемые мне со стороны  партии,  стремление  ее
аппарата вытеснить меня или каким-то образом переиграть,  вся-
кого рода подозрения и вздорные придирки.
     20-го июля,  писал я, "дало новую пищу для сомнений в на-
дежности широкого круга сотрудников из  мира  промышленности".
Партия по-прежнему  придерживается  мнения,  что мое ближайшее
окружение "реакционно, односторонне-экономически ориентировано
и чуждо партии". Геббельс и Борман прямо заявили мне, что соз-
данная мной система "самоответственности индустрии" и мое  ми-
нистерство слудет рассматривать как "сборище реакционных руко-
водителей экономики" или даже просто  как  "враждебные  партии
элементы". "Я  просто чувствую сеюя не в силах обеспечить себе
и моим сотрудникам необходимые услов