возникала сен-
тиментальность,  а   в   области   же   решений   по-прежнему
господствовал принцип целесообразности.  На Нюрнбергском про-
цессе пунктом обвинения против меня было использование заклю-
ченных на предприятиях вооружений. В соответствии с критерия-
ми определения судом тяжести  преступления  моя  вина  должна
была быть еще больше,  если бы мне, преодолевая сопротивление
Гиммлера, удалось бы тогда увеличить численность заключенных,
работавших на  наших предприятиях,  что несколько повышало их
шансы на выживание.  Парадоксально:  я бы сегодня куда  лучше
себя чувствовал,  если бы моя вина с этой точки зрения оказа-
лась бы еще тяжелее. Но ни нюрнбергские критерии, ни  арифме-
тические прикидки, сколько еще человек, возможно,  удалось бы
спасти, не затрагивают самой сути того, что меня сегодня вол-
нует. Потому что все это остается в пределах какого-то одного
измерения. Гораздо сильнее меня гнетет то,  что в лицах узни-
ков я не разглядел физиономию режима,  существование которого
я в те недели и месяцы с такой  маниакальностью  пытался  еще
продлить. За пределами системы я не увидел моральной позиции,
которую мог бы занять.  И я часто  спрашиваю  себя,  кем  же,
собственно, был тот молодой человек, столь бесконечно от меня
далекий, который тогда,  двадцать пять лет назад, прошел мимо
меня по цеху завода в Линце или спускался в штольни "Миттель-
верка".
     Однажды, кажется, летом 1944 г., меня навестил мой прия-
тель Карл Ханке,  гауляйтер Нижней Силезии.  В свое время  он
мне многое рассказал о польском и французском походах,  о по-
гибающих и страдающих от ран, о лишениях и муках - одним сло-
вом, показал себя человеком,  способным к состраданию.  В это
же посещение он, усевшись в одном из обитых зеленоватой кожей
кресел моего кабинета,  был в смятении,  говорил, спотыкаясь.
Он просил меня никогда, ни при каких обстоятельствах, не при-
нимать приглашения посетить концлагерь в гау Верхней Силезии.
Он там увидел нечто такое, чего он не должен и не в состоянии
описать.
     Я ни о чем его не расспрашивал,  я не  задавал  вопросов
Гиммлеру, я не задавал вопросов Гитлеру,  я не затрагивал эту
тему в кругу моих друзей. Я не попытался сам установить исти-
ну - я не хотел знать, что там творится. Видимо, Ханке имел в
виду Аусшвитц.  В те секунды,  когда он разговаривал со мной,
на меня  навалилась  тяжкой  реальностью вся ответственность.
Именно об этих секундах думал я, когда на Нюрнбергском между-
народном суде я признал, что в качестве одного из руководящих
деятелей Рейха должен в рамках общей ответственности  за  все
содеянное нести свою долю вины, потому что с тех самых секунд
я морально стал неразрывно связан с этими преступлениями, по-
тому что я из страха открыть для себя нечто,  что потребовало
бы от меня прийти к определенным выводам,  на все закрыл гла-
за. Эта  добровольная  слепота  перечеркивает  все то доброе,
что я, может быть, на последнем этапе войны должен был бы или
хотел бы сделать.  В сравнении с ней какие-то мои шаги в этом
направлении превращаются ни во что,  в нуль.  Именно  потому,
что тогда я оказался ни на что не способным,  заставляет меня
и сегодня чувствовать себя лично ответственным за Аусшвитц.








                           Глава 26
                     Операция "Валькирия"

     Пролетая как-то над одним из разбомбленных заводов синте-
тического горючего,  я обратил внимание на точность попаданий,
с какой авиация противника осуществляла ковровые  бомбардиров-
ки. И меня пронзила мысль, что при такой точности бомбометания
западным заюзникам ничего не стоит за  один  день  уничтожить
все мосты через Рейн.  Специалисты,  которым я дал задание на-
нести в точных масштабах рейнские мосты на сделанные с возду-
ха фотографии  местностей,  подвергшихся  особенно  методичным
бомбардировкам, подтвердили мои опасения.  Я немедленно распо-
рядился доставить  к мостам соответствующие стальные конструк-
ции на случай срочных ремонтных работ.  Кроме того,  я передал
на заводы заказы на десять паромов и один понтонный мост (1).
      29 мая 1944 г.,  спустя десять  дней,  я  написал  Йодлю
обеспокоенное письмо: "Меня не покидает мучительная мысль, что
все мосты через Рейн могут быть уничтожены  в  течение  одного
дня. По  моим наблюдениям плотность сбрасывания бомб в послед-
нее время такова,  что это противнику вполне  может  удасться.
Каким будет наше положение,  если противник,  сумеет разрушить
транспортные пути,  отрежет наши армейские соединения, находя-
щиеся на  занятых  нами западных территориях и осуществит свою
десантную операцию не по ту сторону Атлантического вала, а не-
посредственно на северо-немецком побережье? Такая высадка мог-
ла бы ему удасться,  поскольку одна из ее предпосылок уже  се-
годня налицо  - абсолютное превосходство в воздухе.  Во всяком
случае его потери были бы при таком варианте меньше,  чем  при
лобовой атаке на Атлантический вал".
     Собственно на немецкой земле у нас  было  ничтожно  мало
войск. Если бы в результате воздушно-десантной операции непри-
ятелю удалось захватить аэропорты Гамбурга и Бремена,  а затем
сравнительно небольшими  силами  овладеть и портами этих горо-
дов, то, - продолжал развивать я свои тревожные мысли, - выса-
женные тогда уже с военных судов войска противника,  не встре-
чая серьезного сопротивления,  могли бы в  течение  нескольких
дней захватить Берлин и всю Германию, тогда как стоящие на За-
паде три армейские группировки  были  бы  отрезаны  Рейном,  а
фронтовые соединения  на Востоке были бы скованы тяжелыми обо-
ронительными боями,  да и вообще оказались бы на слишком боль-
шом удалении,  чтобы  иметь возможность своевременно придти на
помощь.
     Мои опасения  по своей авантюристичности были сродни иным
идеям Гитлера. Если при следующей же встрече на Оберзальцберге
Йодль иронически  заметил,  что я видимо,  решил преумножить и
без того безбрежную армию стратегов-любителей,  то Гитлер  от-
несся к моей мысли со вниманием.  В дневнике Йодля 5 июня 1944
г. сделана запись:  "Внутри Германии предстоит создать  костяк
дивизионных структур, в которые при чрезвычайной ситуации мож-
но было бы влить отпускников и выздоравливающих. Шпеер обещает
ударным образом поставить вооружение. В отпусках обычно однов-
ременно находятся 300 тысяч, т.е. 10-12 дивизий (2).
     Ни Йодль, ни я не знали тогда, что подобная идея уже дав-
но организационно подготовлена. С мая 1942 г. существовал раз-
работанный до мельчайших деталей план под кодовым наименовани-
ем "Валькирия",  предусматривающий в случае внутренних  беспо-
рядков или  чрезвычайных  ситуациях  быструю концентрацию всех
находящихся на территории Германии частей (3).  Теперь интерес
Гитлера к этому вопросу снова пробудился, и уже 7 июня 1944 г.
на Оберзальцберге состоялось совещание,  в  котором  наряду  с
Кейтелем и  Фроммом  принимал участие и полковник фон Штауфен-
берг.
     Граф Штауфенберг   был   подобран   генералом   Шмундтом,
шеф-адъютантом Гитлера,  чтобы в качестве начальника штаба ак-
тивизировать работу  подуставшего  Фромма.  Как  мне  объяснил
Шмундт, Штауфенберг пользовался репутацией одного из самых
дельных и способных офицеров (4).  Гитлер не раз советовал мне
установить со Штауфенбергом тесное и  доверительное  сотрудни-
чество. Штауфенберг, несмотря на свои тяжелые ранения сохранял
какое-то особое обаяние юности; своеобразная поэтичность соче-
талась в  нем с отточенной четкостью.  В этом виделось взаимо-
действие двух на первый взгляд взаимоисключающих начал в  фор-
мировании его личности - поэтический круг вокруг Стефана Геор-
га и Генеральный штаб. Мы бы с ним отлично сошлись и без поощ-
рения к этому со стороны Шмундта.  Уже после того события, ко-
торое неразрывно связано с его именем,  я очень много и  часто
размышлял о нем и не находил более точных,  чем у Гельдерлина,
слов: "В высшей мере противоестественный,  своенравный  харак-
тер, если  не понять тех обстоятельств,  которые насильственно
зачеканили его кроткий дух в столь строгую форму".
     Совещание по мобилизационным в чрезвычайной ситуации воп-
росам были продолжены 6-го и 8-го июля. Вместе с Гитлером вок-
руг большого  круглого  стола  в гостиной Бергхофа сидели Кей-
тель, Фромм и другие офицеры.  Около меня занял мсето Штауфен-
берг со  своим необыкновенно раздутым портфелем.  Он давал по-
яснения по плану "Валькирия" Гитлер внимательно слушал его и в
состоявшемся затем  обмене  мнениями согласился с ним по боль-
шинству пунктов.  В конце совещания он принял решение,  что  в
случае боевых  действий на территории Рейха вся полнота испол-
нительной власти переходит к военачальникам, а за политически-
ми инстанциями,  т.е. прежде всего за гауляйтерами, в их функ-
ции рейхскомиссаров по обороне,  сохранялись только консульта-
тивные функции. Командующие военными частями получали право, -
как это и было записано в решении, - давать прямые, обязатель-
ные к исполнению указания государственным органам,  коммуналь-
ной администрации, даже не запрашивая мнения гауляйтеров (5).
     Было ли это дело случая или следование определенному пла-
ну, но только как раз в  эти  дни  в  Берхтесгадене  собралось
основное военное ядро заговорщиков.  Теперь мне известно,  что
несколькими днями раньше они во главе со Штауфенбергом  приня-
ли, больше  уже не откладывая,  решение о покушении на Гитлера
при помощи бомбы, хранившейся у генерал-майора Штифа. 8 июля у
меня была  встреча с генералом Фридрихом Ольбрихтом по вопросу
о призыве в вермахт рабочих, имеющих бронь, сразу после разго-
вора с Кейтелем, в котором наши мнения разошлись. Как это чаще
всего и бывало,  он начал с жалоб на то, какие проблемы возни-
кают из-за разделенности вермахта на четыре структурные части.
Он указал на некоторые несуразицы, устранение которых могло бы
обеспечить приток  в сухопутные силы не одну сотню тысяч моло-
дых солдат из ВВС.
     А еще  на следующий день в ресторане "Берхтесгаденер хоф"
я встретился с генерал-квартирмейстером Эдвардом Вагнером, ге-
нералом войск связи Эрихом Фельгибелем,  генералом при началь-
нике Генерального штаба Фрицем Линдеманом, а также с начальни-
ком Организационного управления при верховном командовании су-
хопутных войск генерал-майором Штифом. Все они были участника-
ми заговора,  и  ни  одному из них не суждено было прожить еще
несколько месяцев.  Может быть, именно потому, что столь долго
откладывавшееся решение   о  государственном  перевороте  было
окончательно принято,  они все производили беззаботное впечат-
ление, как  это  нередко бывает,  после сожжения за собой всех
мостов. Хроника моего министерства зафиксировала безмерное мое
удивление от  их  беззаботно лихих оценок отчаянного положения
на фронтах:  "По словам генерал-квартирмейстера трудности нез-
начительны... Генералы  оценивают  неудачи на Восточном фронте
всего лишь как досадный пустяк" (6).
     Еще не  далее,  как недели за две до этого генерал Вагнер
описывал положение в самых мрачных тонах и  выдвигал  дополни-
тельные требования по вооружению,  если дальнейшее отступление
окажется неизбежным, которые были заведомо невыполнимыми и ко-
торые,  как  я сегодня думаю,  могли иметь только один смысл -
доказать Гитлеру, что поддержание необходимого уровня поставок
вооружения вермахту вообще уже невозможно и что,  поэтому,  мы
идем навстречу полной катастрофе. Я при этом не присутствовал,
а  мой  сотрудник Заур отчитал,  при поддержке Гитлера,  гене-
рал-квартирмейстера, который был по возрасту значительно стар-
ше его,  как мальчишку. Я его разыскал здесь специально, чтобы
засвидетельствовать мою неизменную симпатию к нему,  но  заме-
тил, что тот неприятный эпизод его теперь уже ничуть не волно-
вал.
     Мы, не  торопясь,  порассуждали о неполадках в управлении
войсками, вытекавших из недостатков в верховном  командовании.
Генерал Фельдгибель  рассказал о бессмысленном расточительстве
живой силы и материальных ценностей,  возникавшем  уже  только
вследствие одного  того,  что в каждом роде войск вермахта су-
ществует своя автономная система связи:  ВВС и армия протянули
свои кабели  чуть  ли не до Афин и Лапландии.  Их объединение,
если даже оставить в стороне вопросы экономии,  обеспечило  бы
бесперебойную связь  даже при самых чрезвычайных обстоятельст-
вах. Гитлер же резко отвергал все предложения,  шедшие в  этом
направлении. Я  со  своей стороны,  также привел примеры того,
какие преимущества принесло бы каждому из родов  войск  единое
руководство всей политикой вооружения.
     Хотя я с заговорщиками и прежде нередко вел весьма откро-
венные разговоры, я никогда ничего не подозревал об их планах.
Лишь один-единственный раз я почувствовал,  что что-то затева-
ется - и то не из бесед с ними, а из одного высказывания Гимм-
лера. Как-то поздней осенью 1943 г. они о чем-то разговаривали
с Гитлером  на  открытом воздухе возле ставки.  Я задержался в
непосредственной от них близости и стал,  таким  образом,  не-
вольным свидетелем следующего разговора: "Так, значит, мой фю-
рер, Вы согласны на мой разговор с "серым кардиналом" и с тем,
чтобы при  этом я прикинулся бы,  что я с ними заодно?" Гитлер
утвердительно кивнул: "Существуют какие-то темные планы и, мо-
жет быть,  мне удастся таким образом разузнать о них поподроб-
нее, если я,  конечно, сумею войти к нему в доверие. И если до
Вас , мой фюрер, что-то дойдет со стороны, то Вы знаете истин-
ные мотивы моих действий".  Гитлер жестом выразил свое  согла-
сие: "Разумеется,  у  меня к Вам полное доверие".  У одного из
адъютантов я потом поинтересовался,  кому  принадлежит  кличка
"серый кардинал" и услышал в ответ:  "Это прусский министр фи-
нансов Попитц!"
     Роли распределяет  случай.  Какое-то время он,  казалось,
колебался, куда меня направить 20-го июля - в оплот зоговорщи-
ков на Бендлерштрассе или же в центр сопротивления ему, в лич-
ные апартаменты Геббельса.
     17 июля  Фромм через своего начальника штаба Штауфенберга
пригласил меня на 20-е число на обед  в  служебное  здание  на
Бендлерштрассе, с последующим совещанием. Но на первую полови-
ну дня у меня должно было состояться уже давно обещанное  выс-
тупление перед членами Имперского правительства и представите-
лями промышленных кругов о положении с производством  вооруже-
ний,  и я отклонил приглашение. Несмотря на отказ, Фромм пору-
чил своему начальнику штаба в  настоятельной  форме  повторить
свое пиглашение:  крайне необходимо,  чтобы я пришел. Нетрудно
было предвидеть,  что утреннее  мероприятие  будет  достаточно
напряженным, чтобы после него обсуждать те же проблемы еще и с
Фроммом, и я снова отказался.
     Мой доклад  начался  примерно в 11 часов в парадном зале,
построенном и расписанном еще  Шинкелем,  здания  министерства
пропаганды. Это  была любезность со стороны Геббельса.  Собра-
лось человек двести - все находящиеся в Берлине  министры,  их
статс-секретари и высокопоставленные чиновники,  короче говоря
- весь политический Берлин.  Аудитория выслушала  сначала  мои
призывы к напряжению всех сил родины и народа,  которые я пов-
торял из речи в речь и научился произносить их почти что авто-
матически, затем я, с графиками и таблицами, обрисовал положе-
ние дел в производстве вооружений.
     Как раз  в  то  самое время,  когда я приблизился к концу
своего доклада,  а Геббельс на правах  хозяина  дома  произнес
несколько слов  в  заключение,  в Растенбурге взорвалась бомба
Штауфенберга. Будь путчисты половчее, они могли бы одновремен-
но с покушением арестовать в этом зале практически все Имперс-
кое правительство вместе со всеми ведущими сотрудниками. И для
этого, как гласит присказка,  достаточно было бы одного лейте-
нанта и дюжины солдат.  Ничего не подозревавший Геббельс приг-
ласил Функа  и  меня в свой министерский рабочий кабинет.  Мы,
что в последнее время случалось часто,  обсуждали  все  ту  же
проблему упущенных  или  еще имеющихся шансов мобилизации всех
сил отечества,  как вдруг заговорил небольшой динамик: "Госпо-
дина министра  срочно требует ставка.  У телефона д-р Дитрих".
Геббельс включился нажатием кнопки: "Соедините". И только пос-
ле этого  он  подошел к письменному столу и взял трубку:  "Д-р
Дитрих? Да?  Вас слушает Геббельс... Что? Покушение на фюрера?
Только что?..  Вы говорите,  фюрер жив?  В шпееровском бараке?
Известны ли подробности?..  Фюрер полагает,  что это дело  рук
рабочих и  "Организации  Тодта"?" Дитрих был краток,  разговор
закончился. Операция "Валькирия", которую заговорщики как план
мобилизации внутренних  резервов  не  один месяц обсуждали со-
вершенно открыто и в том числе с Гитлером, началась.
     "Только этого  еще  не хватало - мелькнуло в моей голове,
пока Геббельс передал нам услышанное, и повторил, что подозре-
ние падает на рабочих из "Организации Тодт". Если это подозре-
ние подтвердится - сверлила меня мысль - то это  прямо  должно
будет ударить  по мне,  потому что Борман не упустит повод для
новых интриг и нашептываний.  Геббельс сразу же пришел в край-
нее раздражение,  когда  я не смог сразу же дать ему справку о
мерах проверки рабочих "Организации Тодт", отбираемых на рабо-
ты в Растенбург.  По его требованию я доложил, что каждый день
несколько сотен рабочих пропускаются в зону N 1, где они заня-
ты на  работах по укреплению бункера Гитлера,  что в настоящее
время Гитлер в основном работает в павильоне,  построенном для
меня, поскольку  только  в  нем хаватает места для многолюдных
совещаний, и к тому же он просто пустует в мое отсутствие. При
таких порядках, сокрушался он, неодобрительно качая головой по
поводу всеобщего недомыслия, не составляло большого труда про-
никнуть на этот обнесенный лучшими заграждениями и лучше всего
охраняемый участок в мире: "И какой тогда смысл имеют все меры
охраны?" - бросал он свои вопросы, обращясь к некоему незримо-
му провинившемуся.
     Затем Геббельс  быстро  распрощался с нами - министерская
рутина даже и при таких исключительных обстоятельствах  требо-
вала от нас обоих своего. К припозднившемуся в этот день обеду
я застал уже поджидавшего меня полковника Энгеля, бывшего адъ-
ютанта Гитлера  от  армии,  а нынче командира войсковой части.
Меня интересовало его отношение к мысли,  положенной в  основу
подготовленной мной памятной записки;  я потребовал назначения
"субдиктатора", т.е.  лица, облеченного чрезвычайными полномо-
чиями, который  должен  был бы,  невзирая на чей бы то ни было
престиж, устранить тройную и четверную, едва обозримую органи-
зационную структуру вермахта и который, наконец, заменил бы их
четкими и эффективными структурами. Если этот, уже несколькими
днями раньше  законченный документ,  по чистой случайности был
датирован 20 июля, то в нем были использованы многие идеи, ко-
торые мы не раз обсуждали с военными участниками путча (7).
     Мне как-то не пришла в голову  самая  естественная  мысль
позвонить по  телефону  в  ставку,  чтобы разузнать подробнос-
ти.видимому, я исходил из того,  что в обстановке  переполоха,
которого не  могло не вызвать такое событие,  мой звонок будет
просто не к месту.  Кроме того,  меня угнетало подозрение, что
террорист имеет какое-то отношение к моей строительной органи-
зации. После обеда,  как это и было предусмотрено  расписанием
на этот  день,  я  принял  посланника Клодиуса из Министерства
иностранных дел,  который проинформировал меня об "обеспечении
поставок румынской нефти". Мы еще не успели закончить нашу бе-
седу, как позвонил Геббельс (8).
     Его голос  звучал совсем иначе,  чем утром - возбуженно и
резко: "Можете ли Вы немедленно прервать Вашу  работу?  Приез-
жайте ко мне!  Срочно!  Нет, по телефону я ничего Вам  сказать
не могу".  Беседа была прервана, и около 17 часов я отправился
к Геббельсу.  Он принял меня в кабинете бельэтажа своей личной
резиденции, расположенной к югу от Бранденбургских  вор