ня сверху напирали контуженные зенитчики,  которых взрывной
волной швырнуло на стены, многие были ранены. В течение двад-
цати минут  разрыв шел за разрывом.  В помещении башни сверху
сквозь клубы бетонной пыли,  сыпавшейся со стен,  была  видна
плотно сбившаяся толпа людей.  Когда бомбовый град миновал, я
отважился снова выбраться на площадку  -  находящееся  совсем
рядом, мое министерство  превратилось  в один сплошной колос-
сальный пожар. Я сразу же поехал туда. Несколько секретарш со
шлемами на головах, чем-то напоминая амазонок, пытались спас-
ти папки с бумагами,  а поблизости то и дело взрывались бомбы
замедленного действия.  Там,  где  был мой кабинет,  я увидел
только огромную воронку.
     Огонь распространялся  очень быстро,  спасти ничего было
нельзя. К нашему зданию почти примыкало  восьмиэтажное здание
Управления по вооружениям сухопутных сил. Огонь грозил переб-
роситься и на него, и мы, охваченные после пережитого нервной
жаждой деятельности,  проникли  в него,  чтобы спасти хотя бы
драгоценные телефонные аппараты спецсвязи.  Мы срывали  их  с
проводов и сваливали в кучу в надежном месте,  в подвале зда-
ния. На следующее утро ко мне пришел начальник этого Управле-
ния генерал  Лееб:  "Пожар в здании удалось потушить еще рано
утром, - сообщил он мне с ухмылкой, - но мы совершенно не мо-
жем работать: кто-то посрывал ночью все аппараты со стен".
     Когда Геринг в своем поместье Каринхалль услышал  о моем
ночном посещении башни,  он тотчас же отдал тамошним офицерам
приказ не пускать меня больше на площадку.  Но у меня еще  до
этого сложились  с ними отношения,  которые оказались посиль-
нее, чем приказ Геринга. Мои приходы продолжались.
     Налеты на Берлин,  увиденные с этой площадки, являли со-
бой незабываемое зрелище.  И нужно было все время  помнить  о
жестокой реальности,  чтобы совсем не очароваться им: иллюми-
нация осветительных парашютов,  прозванных  берлинцами  "рож-
дественскими елками";  затем  вспышки  взрывов,  исчезавшие в
клубах и пламени пожаров;  волнующая игра несчетных прожекто-
ров, бороздящих небо:  вот они высветили самолет, а тот пыта-
ется вырваться из слепящего плена,  секундная вспышка, если в
него удавалось попасть...  Этот апокалипсис развертывался как
грандиозное представление.
     Как только самолеты улетали,  я на своей машине сразу же
отправлялся в те концы города,  которые подверглись  особенно
сильным ударам  с воздуха и где находились важные заводы.  Мы
ехали по только что разбомбленным,  засыпанным щебнем улицам,
дома полыхали.  Уцелевшие жильцы сидели и стояли перед руина-
ми, какая-то спасенная мебель и пожитки валялись  на  тротуа-
рах. Тяжелый воздух от удушающего дыма, копоти и огня. Многи-
ми овладевало   странное,   истерическое   веселье,    хорошо
известное по описаниям катастроф. Над городом нависало сплош-
ное облако дымов и пожарищ.  И даже в дневное время все каза-
лось каким-то фантастическим и ночным.
     Не раз я пытался передать Гитлеру  эти  впечатления.  Но
всякий раз он,  едва я успевал начать,  перебивал меня вопро-
сом: "Кстати, Шпеер, сколько танков Вы сможете дать в следую-
щем месяце?"
     Через четыре дня после разрушения моего министерства, 26
ноября 1943  г.,  после  очередного  массированного налета на
Берлин тяжелые пожары охватили  наш  ведущий  танковый  завод
"Алькет". Одному  из моих сотрудников Зауру пришла мысль поз-
вонить по еще действующей линии напрямик в ставку и попросить
их связаться  с  пожарными,  минуя  таким образом разрушенный
главный почтамт Берлина.  Так о пожаре узнал и Гитлер  и,  не
запрашивая никаких дополнительных данных,  отдал распоряжение
о немедленном стягивании к пострадавшему заводу всех пожарных
команд, даже из отдаленных пригородов.
     Тем временем и я подоспел на  "Алькет".  Основная  часть
главного цеха,  хотя и сильно обгорела,  но сам пожар уже был
потушен. Во исполнение приказа Гитлера мне представлялись для
рапорта командиры все новых и новых прибывающих пожарных под-
разделений, даже из таких неблизких городов  как Бранденбург,
Ораниенбург или Потсдам.  А так как прибывшие по личному при-
казу фюрера пожарные не могли быть даже  мной  отправлены  на
тушение других,  очень  сильных пожаров,  то к утру все улицы
заводской округи были забиты праздно стоящими пожарными  час-
тями, в то время как в других районах города распространялся,
не встречая никакого сопротивления, огонь.
     Чтобы еще энергичнее вовлечь своих сотрудников в пробле-
мы авиации, мы с Мильхом организовали в сентябре 1943 г. спе-
циальную конференцию  в испытательном центре люфтваффе в Рех-
лине, на берегу Мюрицзее.  Мильх и его специалисты  выступили
среди всего  прочего  и  с докладами о программах авиационной
техники у противника.  Они продемонстрировали нам, тип за ти-
пом, планшеты  с изображениями новейших самолетов,  но прежде
всего - графические кривые роста производства самолетов  про-
тивника в сравнении с нашими возможностями.  Больше всего нас
напугали данные о многократном увеличении выпуска  четырехмо-
торных бомбардировщиков для дневных операций.  Выходило,  что
все уже пережитое нами - всего лишь прелюдия.
     Естественно возник вопрос, насколько Гитлер и Геринг ос-
ведомлены об этих новейших данных.  Мильх  с  горечью  сказал
мне, что  уже не один месяц он тщетно пытается добиться того,
чтобы его эксперты по вооружениям противника могли бы сделать
доклады Герингу.  Но тот и слышать об этом не желает.  Гитлер
сказал ему, что все это голая пропаганда. И Геринг это просто
подхватил! И  я также неизменно терпел поражение,  сколько ни
пытался привлечь внимание Гитлера к этой информации: "Не дай-
те ввести себя в заблуждение!  Все это направленная дезинфор-
мация. А эти пораженцы из военно-воздушного министерства, ко-
нечно, попадаются  на  эту  удочку!"  Такими  отговорками  он
отметал все предупреждения еще и зимой 1942 г.  Ни на йоту не
изменил он  своего  отношения  и  теперь,  когда в горы щебня
превращались один за другим наши города.
     Примерно в  это же время я стал свидетелем острой стычки
между Герингом и генералом истребительной  авиации Галландом.
Галланд сообщил Гитлеру,  что несколько американских истреби-
телей, сопровождавших бомбардировщики,  сбиты под Ахеном.  Он
добавил также, что на нас надвигается большая опасность, если
американцам в ближайшем будущем удастся  за  счет  увеличения
емкости бензобаков  истребителей  обеспечивать прикрытие бом-
бардировщиков при их более дальних  пролетах  над  Германией.
Гитлер только  что поделился этой тревогой с Герингом. Геринг
как раз собирался отправиться в своем спецпоезде в Роминтенс-
кую пустошь,  когда  Галланд  пришел доложить о своем убытии:
"Как только Вам пришло в голову, - наскочил на него Геринг, -
заявить фюреру, что американские истребители проникли на тер-
риторию Рейха?" - "Господин рейхсмаршал,  - невозмутимо отве-
тил Галланд,  - скоро они вторгнутся еще глубже". Геринг про-
должал напористее:  "Но это же чепуха,  Галланд,  как  только
такие фантазии  приходят Вам в голову?  Это же чистое жульни-
чество!" Галланд только покачал головой: "Это факты, господин
рейхсмаршал!" Он  продолжал  стоять  с  несколько подчеркнуто
небрежным видом, с длинной сигарой в зубах: "Американские ис-
требители сбиты под Ахеном. Тут никаких сомнений!" Геринг уп-
рямо возразил:  "Это просто неправда,  Галланд. Это невозмож-
но!" Галланд  отвечал  чуть  иронично:  "Вы  можете приказать
проверить, господин рейхсмаршал,  валяются ли под Ахеном аме-
риканские истребители".  Геринг перешел к увещевательному то-
ну: "Слушайте,  Галланд, позвольте Вам кое-что сказать. Я сам
опытный летчик-истребитель.  И  я знаю,  что возможно,  а что
нет. И что совсем невозможно.  Ну,  признайтесь, что Вы ошиб-
лись!" Вместо  ответа Галланд отрицательно покачал головой, а
Геринг продолжал:  "Тогда остается только  одна  возможность,
что они  были значительно западнее.  Я имею в виду,  что если
они были подбиты на большой высоте,  то они могли еще  проле-
теть приличный кусок в падении". Галланд не моргнул и глазом:
"На восток,  господин рейхсмаршал?  Если бы  в  меня  попали,
то..." -  "Так вот,  господин  Галланд,  - попытался положить
конец дебатам Геринг, - я официально приказываю Вам, что аме-
риканские истребители не были под Ахеном".  Генерал попытался
в последний раз: "Но, господин рейхсмаршал, они же были!" Те-
перь Геринг окончательно вышел из себя:  "Я официально прика-
зываю Вам, что их там не было! Понятно? Американских истреби-
телей там  не  было!  Понятно?  Я  доложу  обо  всем фюреру".
Оставив Галланда просто стоять,  Геринг направился к  вагону.
Затем он  еще раз обернулся и с угрозой в голосе повторил: "Я
отдал Вам официальный приказ". На это генерал Галланд отвечал
с незабываемой улыбкой:  "Будет исполнено, господин рейхсмар-
шал!"
     На деле Геринг совсем не настолько оторвался от действи-
тельности. По временам я слыхивал от него очень точные оценки
нашего положения.  Скорее всего,  он просто вел себя как зау-
рядный банкрот, до самой последней минуты старающийся обманы-
вать себя и других.  Капризное обращение с подчиненными, бес-
совестный произвол по отношению к действительности еще в 1941
г. довели  до  смерти  знаменитого летчика-истребителя Эрнста
Удета. 19 августа 1943 г.  нашли мертвым в служебном кабинете
одного из ближайших сотрудников Геринга, многолетнего началь-
ника Генерального штаба люфтваффе генерал-полковника  Ешонне-
ка. Он  также покончил с собой.  На его столе,  как рассказал
мне Мильх, нашли записку:  Геринг не должен присутствовать на
его похоронах.  Однако  Геринг  появился и возложил венок  от
имени Гитлера (27).
     Одним из  самых ценных качеств я всегда считал реализм и
свободу от бредовых идей.  Оглядываясь из заключения на  свою
прежнюю жизнь,  я должен признать,  что ни на одном из ее от-
резков я не был свободен от ложных представлений.
     Все сильнее распространявшийся отрыв от действительности
не был  исключительной  особенностью  национал-социалистского
режима. В нормальных условиях он подправляется самой средой -
издевкой, критикой, утратой доверия, в Третьем же Рейхе такие
корректирующие механизмы  отсутствовали,  особенно  если  сам
принадлежал к высшему слою.  Наборот,  как в  комнате  смеха:
всякий самообман разрастался в якобы проверенную жизнью  кар-
тину фантастического мира мечтаний, который не имел уже ника-
ких точек касания с мрачной рельностью. В этих зеркалах я мог
видеть только свое многократно повторенное лицо, ничей посто-
ронний взгляд не нарушал эту однотипность одинаковых лиц, мо-
их лиц.
     Существовали различные  степени  бегства от действитель-
ности. Геббельс,  к примеру,  был намного ближе  к  реальному
осознанию положения дел, чем Геринг или Лей. Но эти градуаль-
ные различия становятся несущественными, если представить се-
бе, как далеки были мы все, иллюзионисты и так называемые ре-
алисты, от того, что происходило на самом деле.


                           Глава 21
                    Гитлер осенью 1943 г.

     Старые сотрудники сходились во мнении с адъютантами,  что
за последний  год Гитлер изменился.  И не удивительно - за это
время он пережил Сталинград,  бесильно взирал  на  капитуляцию
более 250 тысяч солдат в Тунисе,  а немецкие города,  погибали
под бомбами без сколь-либо существенного отпора  авиации  про-
тивника. Пришлось  ему  похоронить  и одну из своих величайших
надежд в войне,  когда ему ничего не оставалось,  как одобрить
решение ВМФ  об  отзыве немецких подводных лодок из Атлантики.
Гитлер, вне всякого сомнения, был в состоянии осознать перелом
в ходе войны. На это он реагировал, как и всякий другой, разо-
чарованием, подавленным настроением и все более натужным опти-
мизмом. Для историка Гитлер может быть объектом холодного изу-
чения. Для меня же он и сегодня осязаем во плоти,  все еще фи-
зичесчки существует.
     Между началом 1942 и летом 1943 г.  он в своих высказыва-
ниях подчас не скрывал подавленности. А заием, как представля-
ется, у него произошел странный поворот:  даже в самых отчаян-
ных ситуациях  он почти всегда изображал уверенность в оконча-
тельной победе.  Из этих более поздних времен я не могу  пожа-
луй, припомнить  ни единого замечания о катастрофическом поло-
жении дел, хотя я всегда ожидал этого. Может быть, он так дол-
го сам  себя убеждал в окончательной победе,  что постепенно и
сам в нее незыблемо уверовал? Во всяком случае, чем неизбежнее
общее развитие  вело к катастрофе,  тем менее подвижным стано-
вился его дух,  тем несгибаемее был он уверен, что все, что бы
он ни приказывал, было правильно.
     Ближайшее окружение с озабоченносью наблюдало его  расту-
щую недоступность.  Решения  свои он принимал,  сознательно от
всех отгораживаясь.  К тому же он стал духовно менее пластичен
и все  менее склонен к высказыванию каких-нибудь новых мыслей.
Он в известном смысле двигался по раз  и  навсегда  избранному
пути и не находил в себе силы отклониться от него.
     Главной причиной такого оцепенения было безысходность по-
ложения, в которое он был поставлен превосходством сил против-
ника. В январе 1943 г.  СССР,  США,  Великобритания сошлись на
формуле безоговорочной капитуляции Германии.  Возможно, Гитлер
был единственным,  кто не строил никаких иллюзий  относительно
серьезности этого  заявления.  Геббельс,  Геринг и еще кое-кто
еще играли в разговорах мыслью об  использовании  политических
противоречий между объединившимися противниками.  Другие пола-
гали, что Гитлер, по крайне мере, будет пытаться политическими
средствами как-то смягчить последствия своих поражений.  Разве
не ему ранее,  от присоединения Австрии и до нападения на  Со-
ветский Союз,  не приходили в голову с кажущейся легкостью все
новые трюки,  повороты,  новые хитрости?  Теперь же  во  время
обсуждения ситуации он все чаще произносил:  "Не стройте иллю-
зий. Пути назад нет. Только вперед. Мосты позади сожжены". По-
доплека этих слов, которыми Гитлер сам лишал свое правительст-
во всякого поля действия,  стала ясна только  на  Нюрнбергском
процессе.
     Еще одну из причин сдвигов в личности Гитлера я  усматри-
вал тогда в его постоянном сверхнапряжении,  вызвавнном непри-
вычным для него стилем работы.  С началом русского  похода  на
него навалился огромный объем повседневной работы, что полома-
ло былой порядок,  когда принятие важных решений  перемежалось
досугом, даже безделья. Раньше он отлично умел заставлять дру-
гих работать на себя,  теперь же, при все увеличивающемся бре-
мени забот, он все больше вникал в мелочи. Он превратил себя в
строго дисциплинированного рабочего,  а поскольку это противо-
речило его натуре,  то не шло это на пользу и принимавшимся им
решениям.
     Надо сказать,  что еще и до войны у него бывало состояние
усталости и недееспособности,  что выражалось в бросавшейся  в
глаза боязни принимать решения,  в отстраненном безразличии ко
всему или в тяготении к натужным монологам.  Бывало,  какое-то
время он на все реагировал молча или короткими "да" или "нет",
и не понять было,  следит ли он за развитием темы или же занят
какими-то своими  мыслями.  Но  такие состояния опустошенности
обычно бывали краткими.  Проведя несколько недель на Оберзаль-
цберге, он казался оживленным,  его глаза прояснялись, восста-
навливались его способность откликаться на проблемы  и  готов-
ность к принятию решений.
     И в 1943 г.  его окружение настаивало на  том,  чтобы  он
взял отпуск.  Иногда он, и впрямь, меняя место своего пребыва-
ния, отправлялся на несколько недель, а то и месяцев, на Обер-
зальцберг (1).  Но распорядок дня при этом не менялся. И здесь
Борман постоянно докладывал для принятия решений всякие пустя-
ки, непрестанно  появлялись посетители,  старавшиеся использо-
вать его пребывание в Бергхофе или в Рейхсканцелярии  в  своих
интересах; его желали видеть гауляйтеры и министры,  для кото-
рых он в ставке был недоступен.  Не прекращались и  ежедневные
утомительные "ситуации",  так  как  весь штаб следовал за ним,
куда бы он ни направлялся.  На нашу обеспокоенность состоянием
его здоровья он частенько отвечал:  "Легко давать советы взять
отпуск. Это невозможно.  Текущие решения по военным вопросам я
никому, даже на сутки, не могу доверить".
     Военное окружение Гитлера было воспитано с младых  ногтей
в привычке  к повседневной работе,  и ожидать от них понимания
того, насколько Гитлер перенапряжен,  не приходилось.  Не было
этого и у Бормана, наваливавшего на Гитлера слишком много все-
го. Но даже если бы и не было недостатка в доброй воле, Гитлер
сам не делал того,  что должен всякий директор фабрики - иметь
по каждому из направлений способного заместителя.  У  него  не
было не только дельного главы правительства,  но и энергичного
командующего вермахтом, но и способного командующего сухопут-
ными силами. Он постоянно нарушал старое правило, согласно ко-
торому, чем более высокий пост ты занимаешь, тем больше должно
у тебя быть свободного времени. Раньше он его соблюдал.
     Перенапряжение и одиночество влекли  за  собой  то  самое
состояние окаменения  и  ожесточения,  мучительной нерешитель-
ности, постоянной раздражительности. Решения, которые он преж-
де принимал почти играючи,  он должен был теперь буквально вы-
давливать из своей опустошенной головы (2). Из спорта мне было
знакомо состояние  перетренированности.  При ее наступлении мы
становились унылыми,  раздраженными и  теряли  нашу  гибкость,
превращались в почти автоматы и даже передышка казалась ненуж-
ной и мы все рвались тренироваться еще  и  еще  добиваясь  все
меньшего. И духовное напряжение может выливаться в своего рода
перетренированность. В тяжелые военные времена я  мог  сам  по
себе наблюдать,  как  мысль  продолжает механически крутиться,
отметая свежие и быстрые впечатления,  вокруг одних и  тех  же
принятых в отупении решений.
     То, как Гитлер в ночь 3-го сентября 1939 г.  незаметно  и
тихо покинул затемненную Рейхсканцелярию, чтобы отправиться на
фронт, оказалось в свете последующего многозначительным  нача-
лом. Его отношение к народу изменилось.  Даже редкие, с интер-
валами во многие месяцы,  контакты с массой стали иными: энту-
зиазм и  настрой народа на воодушевление угасли так же,  как и
его дар гипнотически-суггестивно овладевать им.
     В начале 30-х гг., во время последних битв за власть Гит-
лер "зарвался" по меньшей мере так же,  как и на втором  этапе
войны. Тогда в дни внутренней опустошенности он получал, веро-
ятно, от своих выступлений перед массами больше энергии и  му-
жества, чем должен был отдавать от собственных сил их участни-
кам. Даже между 1933 и 1939 г.,  когда его  положение  сделало
жизнь вполне приятной,  он на глазах расцветал, когда на Обер-
зальцберге мимо него дефилировала ежедневная процессия востор-
женных поклонников.  В  довоенное  время демонстрации были для
него своеобразным импульсом,  занимали  в  его  жизни  немалое
место. После  них  он  был подтянутее и увереннее в себе,  чем
когда-либо.
     Круг его  личного общения в ставке - секретарши,  врачи и
адъютанты - был,  вероятно,  еще менее вдохновляющим,  чем  до
войны на  Оберзальцберге  или  в Рейхсканцелярии.  Здесь он не
имел дело с людьми восторженными,  почти теряющими дар речи от
волнения. Повседневное  общение с Гитлером - я это отметил про
себя еще во времена наших общих архитектурно-строительных меч-
таний -  позволял  видеть в нем не полубога,  которого из него
сделал Геббельс,  а человека со  всеми  человеческими  потреб-
ностями и  слабостями,  хотя  авторитет его от этого ничуть не
страдал.
     Военное окружение  должно было действовать на него скорее
утомляюще. В деловой обстановке ставки любое проявление навяз-
чивой восторженности  было  бы неуместно и неприятно.  Офицеры
вели себя подчеркнуто спокойно,  да если бы они и не  были