обенно было неуютно в гостиницах. Кругом чужие, поговорить не  с
кем, но я любила ездить в поездах. Попросишь портера принести  тебе  столик,
расположишься  писать  письма,  готовишься  к  лекции,  читаешь  или  просто
смотришь в окно.
   Как-то раз я ехала в Чикаго. В моем отделении сидел мужчина, но он  скоро
вышел, и я осталась одна, что было очень приятно. В 6 часов вечера  я  пошла
обедать и, проходя по вагону, услышала русскую речь. В  самом  конце  вагона
сидели трое и оживленно говорили по-русски. Один из них был мой  сосед.  Они
были так заняты разговорами, что не заметили меня. А когда сосед зашел в мое
отделение,  я  спросила,  русский  ли  он.  "Я  не  понимаю",  -  сказал  он
по-английски с явным акцентом и вышел.
   Была уже полночь, когда поезд пришел в Чикаго. Почти все пассажиры вышли.
Русские оставались. Я боялась выйти и задержалась, надеясь, что они уйдут, и
боясь, что они проследят, куда я пойду. Но вагон почти  опустел.  Надо  было
выходить.  Я  позвала  носильщика  и  вышла  на  платформу.   По   какому-то
неопределенному состоянию всего существа, неловкости в спине, я чувствовала,
знала, что трое русских идут за мной... Но при выходе с вокзала меня приняла
в свои объятья милейшая американка с сыном, у которой я когда-то гостила. "Я
знала, что вы будете одна, - сказала она. - Я знала, что вам будет тоскливо,
вот мы с сыном и приехали вас встретить. У нас здесь машина". Боже мой,  как
я обрадовалась! Отлегло от сердца.
   Неужели же у меня действительно мания преследования?!
   Добрые люди
   Только что я научилась ездить, как  мой  черненький  "форд",  который  мы
прозвали "жуком", разбился.
   Купили новую машину, подержанный "стэйшен вагон", на котором было гораздо
удобнее возить яйца.
   Приблизительно в это время к нам приехал наш хороший знакомый,  Александр
Александрович Кащенко. Они с женой только что купили землю и решили заняться
куроводством. Чтобы познакомиться с делом, он часто приезжал к нам, живал по
нескольку недель и помогал нам по хозяйству. Иногда он за меня возил яйца на
продажу. Сначала  мы  продавали  их  в  общежития  Миддлтаунского  колледжа,
Альфа-Беты,  Ипсилоны...  Сиденья  у  грузовичка  вынимались  и  вместо  них
ставились ящички. На ферме обычно их грузили казак или Кащенко, но  когда  я
привозила их в общежития, мне приходилось их таскать в кухню самой, что было
не тяжело, но неудобно. Главное, я чувствовала себя очень неуютно, когда  на
крыльце стояли студенты, покуривая папиросы, и никогда ни один не  предложил
мне помочь. Да и в самом деле, какое им было дело, я была egg woman, "яичная
женщина", поставляющая им свежие яйца. Я получала за это деньги, и это  было
мое дело таскать ящики. Но хотя мы и получали  на  два-три  цента  больше  в
общежитиях, чем на рынке или в кооперативе, и в  кооператив  в  Хемден  надо
было ездить за 35 миль, я решила прекратить  доставку  яиц  в  Альфа-Беты  и
стала возить яйца в хемденский  кооператив.  Туда  я  отвозила  яйца,  затем
заезжала в Нью-Хейвен, в  университетскую  библиотеку,  и  оттуда  привозила
книги.
   В кооператив съезжались такие же фермеры, как и я. Приезжали на  хороших,
больших грузовиках, наполненных ящиками  с  яйцами,  приезжали  небогатые  в
старых машинах, были и грузовички,  как  мой.  Все  мы  разговаривали  между
собой, делились опытом: какие самые лучшие породы кур, какие стоят  цены  на
яйца, как поднять носкость кур и т.п. Я редко таскала  ящики  сама,  большей
частью помогали мужчины-фермеры, особенно  один,  уже  немолодой,  постоянно
переносил мои яйца в магазин. Я привыкла  уже  ездить,  и  поездки  эти  мне
нравились. Зимой, конечно,  было  гораздо  труднее,  особенно  когда  дороги
покрывались льдом или выпадал глубокий снег.
   Один раз я возвращалась из Нью-Хейвена.  Уже  с  утра  небо  заволокло  и
посыпал мелкий снежок. Пока я  съездила,  сдала  яйца,  насыпало  с  полфута
снега. Пришлось надеть  цепи.  Милях  в  шести  от  дома  цепи  соскочили  и
закрутились за кол. Я подставила домкрат, чтобы поднять и распутать цепь  на
колесе, но домкрат провалился в глубокий снег, а дощечки, чтобы подложить, у
меня не было. Билась я около часу, но никак не могла распутать  цепь.  Мороз
крепчал. Ноги так застыли, что я уже совсем не чувствовала больших  пальцев.
Пришлось машину бросить и идти искать помощи. Я знала,  что  около  полумили
назад по дороге жил кузнец. Идти было трудно по глубокому снегу. Ноги совсем
окоченели.
   Кузнец жил в маленьком домике в две  комнаты,  тут  же  наковальня.  Куча
маленьких детей. Когда я вошла, кузнец, громадный человек с черными руками и
шапкой курчавых черных волос, раздувал мехи;  жена  сидела  с  младенцем  на
коленях, дети разных возрастов возились тут же. Я  рассказала  им  про  свое
горе. "Сейчас мы все сделаем", - сказал кузнец.  Надел  куртку  и  вышел  на
двор. А я, сидя у печки, разулась.
   - Господи! - сказала женщина, увидав совсем белые,  помертвевшие  большие
пальцы моих ног. - Вы же отморозили ноги! Подождите минуту, - и она, положив
ребеночка в колыбельку, стала тереть мне пальцы на ногах. Очень было больно,
когда они отходили.
   Скоро пришел и кузнец, принес оборванные цепи и  немедленно  же  стал  их
паять и чинить. Когда я снова собралась ехать, уже обогретая и с починенными
цепями, я протянула кузнецу три доллара "за потерянное время", сказала я.
   - Не обижайте меня, - ответил  он.  -  Мы  же  все  христиане  и  обязаны
помогать друг другу.
   Как это было сказано! Я не могла настаивать. Когда  я  ехала  домой,  мне
было так легко и радостно на душе. Эти простые, добрые люди согрели меня  не
только физически, но и  душевно.  До  дома  я  все-таки  не  доехала,  опять
оборвались цепи, и последние полмили я дошла пешком, бросив машину до  утра.
В следующее же воскресенье я  поехала  к  этим  милым  людям  и  повезла  им
продукты нашей фермы: кур, яйца, масло, варенье. С тех пор прошло  почти  40
лет, но семью эту я никогда в жизни не забуду.
   Первая леди
   Волей судьбы Америка оказалась лидером политического свободного западного
мира. Но к чему вел нас свободный мир?  К  освобождению  народов  России  от
рабства коммунизма или же ко все большему их закрепощению?
   Часть демократических  стран  прислушивалась  к  мнению  Америки,  с  ним
считалась. Почему Франции было не заключить пакт о взаимопомощи с  советской
Россией? Почему Бельгии, Чехословакии, Англии и другим странам  не  признать
советской России, если Америка не только признала ее, но даже  обменялась  с
ней послами? Представители Советского Союза фигурировали теперь уже  открыто
в американской жизни. На поклон к Сталину поехали из Франции Пьер Лаваль, из
Чехословакии - премьер Бенеш.
   И "товарищи" наглели все больше и больше. Америка постепенно превращалась
в великолепно приготовленное поле для широкой  коммунистической  пропаганды.
Советские агенты проникали всюду: в профсоюзы, в  школы  и  университеты,  в
церковные  протестантские  круги;  они  инспирировали  негритянские   массы,
устраивали негритянские беспорядки в самом Нью-Йорке, в  Харлеме,  они  даже
проникали в американские правительственные учреждения!
   Вероятно, товарищи браудеры, фостеры  и  др.  имели  точные  указания  из
Москвы, хорошо разработанные планы о системе завоевания Америки -  одном  из
самых важных шагов к достижению мировой революции. Я не сомневалась,  что  в
то время, как товарищ Браудер утверждал, что в Америке 30 000 партийцев, эта
цифра была сильно преуменьшена, особенно если принять в соображение те сотни
тысяч так называемых либералов, которые,  некоторые  бессознательно,  другие
вполне сознательно, служили орудием для проведения коммунистических  веяний,
разложения молодежи, подрыва религии, морали, разложения профсоюзов и проч.
   С помощью  этих  так  называемых  либералов  русский  вопрос  все  больше
затуманивался, рос большевистский обман,  забывались  нестерпимые  страдания
подсоветского народа.
   В газетах, по радио, даже в правительственных сообщениях везде писалось и
говорилось о "русском" правительстве, везде писалось и говорилось о деятелях
Советов, что "русские" люди сделали то и то. Для многих американцев и,  увы,
для   правительства   Рузвельта   коммунистическая   власть,   возглавляемая
грузинским  разбойником,  участником  экспроприации,  беспринципным   неучем
Сталиным,  удерживавшим  власть  лишь  путем  насилия,  жестокости,   пыток,
убийств, грабежа крестьян и рабочих, - это было "русское" правительство.
   И сила Сталина все росла и крепла. Он никого уже не  боялся,  потому  что
прекрасно понял, что может играть на низости, обмане, слабости  людской,  на
их трусости, подлости, шкурничестве.
   Сталин признан Западом. Он правит одной из величайших стран мира.
   Тысячи и тысячи жертв платят за  убийство  его  сподвижника  Кирова  -  1
декабря 1934 года.
   Сталин силен. Он сметает со своего пути могущих  стать  его  конкурентами
сподвижников Ленина,  старых  большевиков.  Один  за  другим  арестовываются
Зиновьев, Каменев, Енукидзе и много других.
   В то время как российский  измученный,  угнетенный  народ  под  нагайкой,
изнемогая от голода, холода и усталости,  кричит,  спасая  свою  шкуру:  "Да
здравствует великий наш вождь Сталин!" - в Германии все выше восходит звезда
полусумасшедшего фанатика Гитлера. "Хайль Гитлер!" - кричит  немецкий  народ
Гитлеру,  призывающему  к  уничтожению  целой  еврейской  нации,  предающему
анафеме  целые  народы,  зовущему  к  покорению   этих   народов...   "Хайль
Гитлер!"... В Нюрнберге ему преподносят шпагу за  его  речь,  в  которой  он
кричал о трех опасностях, грозящих миру.  Первая  -  еврейский  марксизм  со
своей так называемой парламентской демократией; вторая - это  политически  и
морально извращенные  католические  умеренные  центристы;  и  третья  -  это
некоторые неисправимые и глупые реакционные элементы.
   Нацизм  был  такой  же  уродливый,  страшный  нарост,  как  и  коммунизм,
руководимый теми же безбожными  силами,  отрицавшими  христианскую  религию.
Недаром во дворце спорта в Берлине 15 000  антихристиан  совершенно  открыто
справляли языческий праздник.
   Мы часто слышали споры: какая власть  хуже,  нацизм  или  коммунизм?  Для
людей свободомыслящих, для людей  верующих  обе  власти  неприемлемы.  Важно
восприятие свободным  миром  и,  в  частности,  либеральной  частью  Америки
коммунизма и наци-фашизма.
   В  то  время  как  христианский  западный  мир  признал  коммунистическую
советскую власть и либералы были не только склонны ее оправдывать, но многие
приняли ее,  ей  сочувствовали,  даже  восхищались  ею,  нацизм  был  оценен
совершенно  правильно  и  дружно  и   бесповоротно   предан   анафеме   всем
американским народом.
   Такая точка зрения по отношению к коммунистической власти всей культурной
Америки была для меня не  только  неприемлема,  но  и  очень  мучительна.  Я
выходила из себя, стараясь объяснить, доказать людям свою  точку  зрения  на
советскую власть. Не понимали или не хотели слушать.
   Один раз мне пришлось читать лекцию в Ричмонде, в Вирджинии. Я заехала  к
своим двум  подругам  -  Наде  Данилевской  и  Алисе  Дэйвис,  которые  жили
поблизости. Как-то утром они мне сказали,  что  ждут  на  следующий  день  к
завтраку жену президента миссис Рузвельт. Я очень  обрадовалась.  Наконец  я
имела случай поговорить с человеком, стоящим близко к власти.
   Миссис Рузвельт приехала в маленьком автомобиле со своей приятельницей. Я
помогла своим друзьям приготовить все необходимое, сделала маленькие пирожки
к супу, зажарила курицу.
   Во время завтрака я несколько раз поднимала вопрос о  России.  Но  каждый
раз миссис  Рузвельт  или  заговаривала  с  кем-нибудь  другим,  или  меняла
разговор. Я решила, что она не хочет говорить о  серьезных  вещах  за  едой.
После завтрака, в гостиной, подали кофе. Снова  я  попыталась  заговорить  о
России, о коммунизме, но миссис Рузвельт отвечала рассеянно, и  разговор  не
удался. А после завтрака мы все пошли гулять, и в последний раз я попыталась
ей сказать, что я недавно из  советской  России,  что  мне  хотелось  бы  ей
рассказать, как там живут люди...
   - Посмотрите, - сказала она мне, явно меня не слушая, - какой  прелестный
вид. Я очень люблю Вирджинию. А вы?
   Больше я уже не пыталась.  Вновь  встретила  я  миссис  Рузвельт  гораздо
позднее, незадолго до смерти президента. Об этом я расскажу позже.
   А жизнь на ферме шла своим чередом. Реформы, которые вводил  президент  с
такой невероятной быстротой, отразились косвенно и на нас. Вокруг нас дикие,
запущенные леса превращались в чудный парк с  новыми  прекрасными  дорогами,
пролегавшими мимо лесных озер, через которые перекидывались  новые  плотины,
мосты... Теперь каждый день мимо фермы около восьми часов  утра  проносились
громадные грузовики с молодыми  людьми  -  PWA*.  Их  возили  на  работу,  и
возвращались они часов в пять с криками, песнями.
   - Не очень-то  они  переутомлены,  -  говорил  сосед  фермер,  все  время
работавший на огороде. Он  пахал,  а  я  водила  лошадь  по  мягкой,  рыхлой
борозде. - Пять часов, а уж домой едут, лодыри. А  пусть  спросят,  когда  я
кончу работу. Слава Богу, если к девяти управлюсь. А налоги  кто  платит  за
этих никудышников? Вы платите, я плачу...
   Как-то на обратном пути грузовик с юношами остановился у нашего дома.
   - Хэлло, - сказал нам старший. - У вас, кажется,  есть  животные.  У  нас
мясная похлебка осталась. Хотите?
   Они наложили нам несколько ведер этой похлебки. Но наши животные,  коровы
и куры, ее не ели. Зато собаки и мы очень оценили пожертвование PWA. Дня три
мы ели и ели, поделились обедом с дядей  Джо  и  все-таки  всего  съесть  не
могли.
   С тех пор мы часто питались на даровщину за государственный счет, или же,
как говорил фермер сосед, за счет налогоплательщиков.
   Что делать?
   Еще одна весна. Март 1936  года.  Ливнями  унесло  остатки  снега.  Почва
насыщена водой, а дожди все льют, льют без конца. Дороги размыло,  развезло,
и веселый булочник Айзек, три раза в неделю доставлявший нам  хлеб,  сегодня
прибежал с большой дороги, прибежал пешком.  Он  всегда  сообщал  нам  самые
свежие новости.
   - Вода поднялась на 5 футов в реке Коннектикут. Вода поднялась на  9,  на
14 футов, я ехал кругом, главную дорогу  залило,  -  говорил  он.  -  Залило
железнодорожные пути...
   Чтобы пробраться в кооператив в Хемден с яйцами, которые необходимо  было
продать, мне пришлось ехать более ста миль вместо сорока, окружными  путями.
Большую  дорогу  залило.  Бедствие  было  большое:  сносило  мосты,  здания,
разрушались дороги, затапливало  целые  предприятия,  причиняя  сотни  тысяч
убытка.
   Для всех куроводов-фермеров март ответственный месяц. Если не заведешь  в
марте цыплят, год пропал, так  как  осенние  яйца  очень  дорогие.  В  марте
пустишь цыплят, в сентябре уже куры начнут нестись. Мы готовились заранее. В
феврале  купили  петухов-производителей  леггорнов,  с  высокими   гребнями,
горделивой походкой, отобрали лучших кур и от них заложили яйца в инкубатор.
   В марте, как раз во время разлива, начали вылупливаться цыплята. В  яйцах
уже слышался писк, и цыплята заработали внутри яиц,  продалбливая  кружок  в
яйце, откуда они могли вылупиться.
   Электричество еще горело. Мы спокойно легли спать.
   Ночью слышу жалобный вой из кухни-подвала, где ночевала Веста  со  своими
только что родившимися щенятами. В полусонном состоянии я открыла  люк  и  в
темноте спустилась по лестнице  вниз  и  сразу  же  попала  по  щиколотку  в
холодную воду. Зажгла свет. Вижу - вода уже почти дошла до  угла,  где  были
щенята.
   Выкинули щенят наверх, и мы с Ольгой стали  ведрами  откачивать  воду  из
подвала. Но скоро поняли, что уровень  воды  настолько  поднялся,  что  вода
просто из колодца по трубам переливалась в нашу кухню - сделать ничего  было
нельзя. Плита погасла. Но все это было ничто по сравнению со стрясшейся  над
нами бедой. Потухло электричество!
   Инкубатор! Со 102 градусов температура спустилась до 80.
   Ольга бросилась зажигать керосиновые лампы под инкубатором, закрывать его
одеялами. И тут вспомнили о печах, под которыми у нас были цыплята. Половина
печей  согревалась  электричеством.  Пришлось  всех  цыплят  переводить  под
отапливаемые углем печи. Цыплята  крошечные,  теснота,  давка...  Десятками,
сотнями мы выбрасывали маленькие желтенькие расплюснутые трупики.
   Убыток был для нас немалый. В этот потоп мы потеряли почти  весь  выводок
цыплят в инкубаторе и по крайней мере 50% цыплят в брудерах.
   Прошло две недели.  Постепенно  дороги  обсохли,  река  вошла  в  берега,
загорелось электричество. За это время мы очень устали, а работы было  очень
много. Бурей поломало деревья, снесло крыши, погибли цыплята. Денег не было.
Мы подумывали продать или закрыть ферму и  самим  куда-нибудь  наняться.  Мы
сказали о нашем желании Джейн Аддамс, которая гостила у своей  приятельницы,
профессора Гарвардского университета. Сказали,  что  мы  очень  хотим  найти
работу, может быть, в имении у кого-нибудь по хозяйству. И  очень  скоро  мы
получили ответ, что место есть и что в такой-то день наши наниматели приедут
к нам с предложением.
   И вот к нашему домику подкатил прекрасный автомобиль. Из него  вышли  две
дамы: профессор Гарвардского университета и другая дама.
   - Я очень рада, что мне посчастливилось достать вам это место, -  сказала
профессорша. - Я знаю, что вы очень устали жить в таких условиях...
   Но никакого восторга, как ожидали дамы, с нашей стороны  не  последовало,
когда нанимательница изложила нам свои условия.
   - У меня большая молочная ферма, - сказала она. - Семь  человек  рабочих.
Их надо обслужить. Готовить, убирать, стелить им постели, стирать белье -  у
меня есть машина, гладить...
   - Простите, а сколько, вы думаете, вы сможете нам платить?
   - Вы будете иметь две хорошие комнаты, ванну, хорошую  пищу  три  раза  в
день... Да, я забыла еще сказать. По воскресеньям вы должны будете продавать
мороженое на большой дороге...
   - Да? И...
   - При всем том, что я вам  предлагаю,  вы  еще,  каждая  из  вас,  будете
получать до 15 долларов в месяц.
   - Thank you1, - сказала я.
   - Вы будете обеспечены всем,  никаких  забот,  все  к  вашим  услугам,  и
главное, прекрасные комнаты с ванными, - продолжала дама.
   - И никакой грязной работы, - добавила профессорша.
   - Спасибо еще раз, - повторила я. - Но я предпочитаю чистить навоз  своих
коров и кур. Разве вы не понимаете? Мы здесь сами хозяева, что хотим,  то  и
делаем. А что касается заработка, то мы  вдвоем  на  ферме  зарабатываем  не
менее 200 в месяц.
   Ольга молчала, но я знала, что она вполне согласна со мной.
   Дамы, по-видимому, обиделись неблагодарностью русских женщин, сели в свой
блестящий автомобиль и уехали.
   Мы с Ольгой их провожали.
   Мы продолжали искать работу. Мы просили м-ра Ярроу  и  его  друга,  очень
влиятельного американца Р., помочь нам найти работу.
   - А не знакомы ли вы с кооперативной работой? - спросил меня г-н Р.
   Вспыхнула надежда.
   - Да, я много работала в России по кооперации, устраивала в Ясной  Поляне
всевозможные кооперативные общества и товарищества, была  членом  нескольких
больших коопераций, изучала теоретически  кооперацию,  как  русскую,  так  и
скандинавскую.
   Г-н Р.  мне  сказал,  что  как  раз  сейчас  разрабатываются  проекты  по
кооперации, которые оплачивают PWA, и в Нью-Йорке требовались  работники  по
этой специальности.
   Не откладывая в долгий ящик,  я  немедленно  поехала  в  Нью-Йорк.  Дама,
которая меня приняла, задавала мне бесконечные вопросы по кооперации  и  под
конец мне заявила:
   - Я не сомневаюсь в  том,  что  вы  будете  приняты.  Должна  вам  честно
признаться, что я гораздо меньше знаю по кооперации, чем вы. I  enjoyed  our
talk1. Вы многое мне открыли. Я, например, никогда не подозре