и углем, и дровами.
   - Надо будет попросить Макарову прислать двух-трех человек поставить  эту
плиту на место, - сказала я. Казак только рукой махнул. Когда  мы  с  Ольгой
пришли с огорода, плита стояла на месте. Как он ее сдвинул - до сих  пор  не
понимаю.
   В другой раз нам прислали громадную старомодную ванну,  теперь  таких  не
употребляют. Я попробовала ее сдвинуть - невозможно.
   - Не думайте ее ставить на место, - сказала я казаку, - надорветесь.
   - Ну и што? - ответил казак.
   И когда мы ушли, он каким-то способом и ванну водрузил на место.
   Один наш знакомый рассказывал, что несколько лет тому назад казак не  мог
найти работы. Его товарищ повел его к "контрактору", разрушающему дома.
   - Мне рабочие не нужны, - сказал контрактор.
   - А вы его попробуйте. Вон у вас там четверо людей бьются,  рушат  стену,
дайте этому человеку задачу ее свалить.
   - Ну так щож, - сказал казак, которому перевели разговор. Он, разумеется,
не мог ни "да", ни "нет" сказать по-английски. - Попробуем.
   Как хватил молотом в стену, так стена и рухнула.
   Звали казака Федор Данилович Гамалей.
   Мы купили несколько кур, и яйца были у  нас  свои,  постепенно  вырастали
овощи, и для полного благополучия  недоставало  только  коровы.  Травы  было
много. И мы стали узнавать, где можно купить корову.
   На большой соседней  ферме  разводились  маленькие  породистые  красавицы
джерси. У нас разбежались глаза. Цены были жуткие. Сотни и сотни долларов за
одну корову. Мы  очень  огорчились  -  цены  были  нам  недоступны.  Но  вот
управляющий показал нам несколько коров.
   - Этих я могу вам продать, они у нас предназначены на убой.
   - Но почему же? Они не молочные? старые?
   - Нет, нет, они молодые и прекрасно дают молоко, только  у  них  в  крови
"бруцелозис".
   Мы не знали, что такое "бруцелозис".
   - Это вредно для людей? - спросила Ольга. - У меня 15-летняя дочь.
   - Нет, нет, это совсем не опасно для людей, но эти коровы часто не  могут
растелиться, у них мертвые телята...
   Чудная была одна коровка с  выпуклыми,  большими,  томными  глазами  и  с
курносым носиком. Мы сразу в нее  влюбились  и  купили  ее  чуть  не  за  50
долларов.
   Теперь у нас было уже вволю молока, масла, сметаны и  творогу.  Мы  пили,
ели эти молочные продукты и не  подозревали,  что  мы  могли  сами  заболеть
"бруцелозисом",  тем,  что  называлось   у   нас   мальтийской   лихорадкой,
трудноизлечимой, опасной болезнью.
   А затем семья наша еще разрослась. Одна американка  подарила  нам  чудную
черную собачку - щенка шести  месяцев  -  бельгийскую  овчарку,  которую  мы
назвали Вестой. Вместе  с  собачкой  шофер  привез  от  дамы  меню  собачки:
полфунта мяса в  день,  два  желтка,  морковь,  еще  что-то.  Одним  словом,
собачкины харчи были куда  роскошнее,  чем  харчи,  которые  мы  могли  себе
позволить; так что записку мы разорвали, собачку приняли с благодарностью  и
стали  ее  кормить  овсянкой,  что  нисколько  не  повлияло  на  живость   и
страстность ее натуры, и, как только ей минуло 9 месяцев, вся  наша  усадьба
подверглась  осаде  десятков  собачьих  женихов  всякого  размера,  пород  и
возрастов.
   И теперь в лавочку, в Ньютаун Сквер, который находился от нас в  полутора
милях и где мы получали почту и закупали продукты, мы ходили уже  в  большой
компании. Впереди, когда она бывала дома, шла Мария,  за  ней  Веста  тянула
маленькую тележку, в которой мы возили продукты, за  ней  шла  Ольга,  я,  и
шествие замыкала корова. Пока мы делали покупки, корова стояла в углу  леса,
никогда не  выходила  на  большую  дорогу  и  терпеливо  ждала.  Обратно  мы
шествовали в том же порядке.
   Мы были довольны своей жизнью. Материальные условия, лишения,  физические
трудности нас не пугали. Мы с Ольгой получили хорошую тренировку в Советском
Союзе. Угнетали мысли о России.
   "Не могу молчать!"
   Не думать, только не думать. Не думать о России, о тех, кто там  остался,
о крестьянах, с которыми я была очень дружна, которых раскулачили, сослали в
Сибирь только за то, что они не  были  пьяницами,  умели  хозяйничать  и  со
своими сыновьями работали и расширяли хозяйство. Только не вспоминать брата,
родных, друзей... Касаться всего этого было так больно, как обнаженный нерв,
который трогать, бередить нельзя.
   Чтобы меньше страдать от всех  этих  мыслей  и  воспоминаний,  надо  было
что-то делать, бороться... Но как?  Мои  лекции  против  коммунистов  давали
некоторое удовлетворение - я тогда еще наивно думала,  что  они  на  кого-то
повлияют. Но этого было мало.
   Я была очень счастлива, когда мои тюремные рассказы, написанные в доме  у
мисс Розет Смит,  появились  в  "Пикториал  Ревью".  Йель  Юниверсити  Пресс
приняло к  печати  мою  книгу  "Жизнь  с  отцом".  Книга  эта  впервые  была
напечатана в Японии, и теперь она должна была появиться на нескольких языках
и по-русски - в журнале "Современные  записки"  и  в  "Последних  новостях",
издававшихся в Париже.
   Круг наших знакомых постепенно увеличивался. Особенно близко мы сошлись с
профессором музыки и пианистом Ал.Ал.Сваном и его женой. Сван  преподавал  в
соседних колледжах и жил недалеко от  нас.  Через  них  мы  познакомились  с
несколькими другими семьями.
   В конце 1932 года всех нас, русских, потрясло известие о  расстреле  1200
казаков, восставших на  Кубани.  Расправа  была  жестокая,  убивали  женщин,
детей. 45 000 человек сослали на север...
   - И напрасно вы молчите, с вашим именем можно выступить,  и  вашу  статью
напечатают, - говорили мне мои  друзья.  Особенно  горячились  наши  русские
знакомые Вороновы:
   - Пишите, пишите, мы дадим американцам  исправить  английский  перевод  и
поможем вам поместить статью в газеты.
   Я взяла заглавие статьи, которую мой отец  написал  в  1908  году  против
смертной казни: "Не могу молчать!". Вот выдержка из этой статьи:

   Когда  в  1908  году   царское   правительство   приговорило   нескольких
революционеров к смертной  казни,  из  уст  отца  вырвался  крик:  "Не  могу
молчать!". И русские люди подхватили этот крик  в  дружном  протесте  против
смертной казни.
   Теперь, когда на Северном Кавказе происходит жестокая  расправа  и  когда
тысячи казнены, а другие ежедневно ссылаются, и моего отца нет  в  живых,  я
чувствую, что я должна поднять свой слабый голос против этих злодейств,  тем
более что я работала 12 лет с советским правительством и видела, как на моих
глазах террор увеличивался с каждым днем.
   Но мир молчал.  Миллионы  были  сосланы,  многие  умерли  в  тюрьмах  или
концентрационных лагерях  на  севере  России,  тысячи  были  расстреляны  на
местах. Большевики начали со своих  классовых  врагов,  старых  священников,
просто верующих людей, профессоров, ученых, теперь они дошли до  крестьян  и
рабочих. И опять мир молчит.
   15  лет  люди  живут  в  рабстве,  терпят  холод   и   голод.   Советское
правительство обворовывает народ,  отнимает  у  него  хлеб  и  все,  что  он
производит, и посылает это за границу, так как ему нужна  валюта  не  только
для  того,  чтобы  приобретать  машины,  но  также  и   для   большевистской
пропаганды. А если крестьяне протестуют,  прячут  хлеб  для  своих  голодных
семей, расправа короткая - их расстреливают.
   У русских людей нет сил терпеть это дольше. То  тут,  то  там  вспыхивают
восстания. Тысячи голодных крестьян, бросая свои дома и хозяйство,  бегут  с
Украины, где им грозит голодная смерть.
   Что же делает советское правительство? Издает декрет о  высылке  сотен  и
сотен тысяч людей из Москвы (одну треть всего населения) и карает восстающих
крестьян и рабочих пулями и ссылками. Даже времена Иоанна Грозного не ведали
таких  жестокостей.  И  теперь,  когда   казаки,   населяющие   юг   России,
взбунтовались, советская власть организовала страшное, неслыханное по  своей
жестокости истребление целого  народонаселения.  Целые  семьи  казаков  были
расстреляны. 45 000 людей, с женами и детьми, -  были  сосланы,  по  приказу
Сталина, на верную гибель в Сибирь.
   Неужели и сейчас мир будет молчать? Неужели и сейчас правительства  будут
спокойно подписывать торговые договоры с большевистскими убийцами,  укрепляя
таким образом их положение и подрывая собственные страны? Неужели Лига Наций
будет спокойно обсуждать вопрос о мире всего мира с представителями  власти,
главная цель которой - мировая революция, основанная на  терроре  и  потоках
крови? Неужели возможно, чтобы такие идеалисты-писатели, как  Ромен  Роллан,
который так тонко понял души  двух  величайших  пацифистов  нашего  времени,
Ганди и Толстого,  и  другие,  как  Андре  Барбюс  или  Бернард  Шоу,  будут
продолжать хвалить социалистический рай? Неужели они не понимают  того,  что
они  несут  ответственность  за  распространение  этой  заразы  большевизма,
которая грозит разрушением и гибелью всему миру? Неужели возможно, что  люди
до  сих  пор  верят,  что  кровавую  диктатуру  группы  людей,   стремящихся
уничтожить мировую культуру, религию и мораль, можно назвать социализмом?
   Кто кликнет клич на весь мир: "Не могу молчать!"?  Где  вы,  проповедники
любви,  правды  и  братства?  Где  вы,  христиане,   настоящие   социалисты,
пацифисты, писатели, социальные работники, почему вы  молчите?  Неужели  вам
нужны еще доказательства, свидетельства людей, цифры? Неужели вы не  слышите
криков, молящих вас о помощи, или, может быть, вы сами  думаете,  что  можно
достигнуть счастья путем насилия, убийства, лишением свободы целой нации?
   В этом своем призыве я обращаюсь не к тем,  чьи  симпатии  к  большевизму
куплены за деньги, которые советское правительство украло у русского народа.
Я обращаюсь к тем, кто верит в  братство,  равенство  людей,  к  религиозным
людям, к социалистам, к писателям, к социальным и политическим  деятелям,  к
женам и  матерям:  откройте  глаза,  соединитесь  в  одном  протесте  против
мучителей 160 миллионов беззащитных людей!
   Александра Толстая.
   13 января 1933 года.

   Ответы на мою статью были самые разнообразные.  Было  несколько  писем  с
просьбой  прислать  мой  автограф.  Было   письмо   от   одной   американки,
возглавляющей литературный клуб. Она сообщала, что ее клуб изучает Россию  и
что они устраивают завтрак, на котором они хотят прочитать  мою  статью.  Но
они не знают, что им приготовить к завтраку, и просят меня составить для них
меню.
   Отставной  "черносотенец",  как  он  подписывается,  пишет:   "Необходимо
сказать, что пятнадцатилетнему страданию русского "революционного" народа  и
его ни в чем не повинного поколения виновна  только  та  безвольная  царская
власть, которая не имела в свое время гражданского мужества Вашего пап?шу со
всей вашей семьей  и  всех  подобных  ему  российских  пророков  посадить  в
сумасшедший дом..."
   "Я очень одинок, - пишет какой-то американец из штата Нью-Йорк, - и хотел
бы с вами переписываться".
   Американка из Портленда пишет: "В.Дюрант  в  "Сатердэй  ивнинг  пост"  от
декабря 24, 1932 года пишет, что  Россия  под  Лениным  сделала  необычайные
успехи и продолжала счастливо жить и под руководством  Троцкого.  Правда  ли
это? Нам казалось, что Россия сделалась беспомощной скоро после большевиков.
Среди нас, рассеянных по всей Америке, есть группы лиц,  настроенных  против
коммунизма, но эти группы обвиняются в милитаризме..."
   Очень  интересное  письмо  было  получено  от  молодого  еврея.   Привожу
выдержки.  "Я  пишу  вам  только  несколько   слов.   Это   слабая   попытка
поаплодировать вам за вашу статью... Мир в целом против евреев и употребляет
всевозможные   средства,   чтобы   нападать   на   евреев.   Необразованные,
невежественные евреи, беря сторону коммунистов, ухудшают положение евреев  в
целом. Коммунистическая деятельность должна быть прекращена, даже если  надо
будет употребить крайние меры. В конце концов эта  деятельность  приведет  к
мировому кризису, если энергичные меры не будут предприняты немедленно".
   Получено было и несколько телеграмм. Вот одна из них:
   "Ваше полное благородного пафоса воззвание глубоко волнует душу русских и
будит  совесть  иностранцев,  не  совсем  еще  поддавшихся  влиянию   нашего
похабного времени. Воззвание необходимо и своевременно, ваш отец поступил бы
так же. Честь и  слава  русской  женщине,  низкий  поклон  достойной  дочери
достойнейшего отца".
   Очень меня также тронуло письмо от "Русского общества помощи национальной
России".
   "Глубокоуважаемая   Александра   Львовна,   Русское    общество    помощи
национальной России услышало Ваш громкий голос  в  защиту  русского  народа,
который уже 16 лет проливает кровь от коммунистов-палачей. Десятки, сотни  и
тысячи русских невинных людей гибнут от руки изувера Сталина и его шайки.
   Считаем своим долгом принести вам свою искреннюю  благодарность  за  Ваше
честное и справедливое заступничество в защиту угнетенного народа. Мы  верим
и надеемся, что Ваше веское и авторитетное слово разнесется по всему земному
шару и будет услышано цивилизованным миром, как некогда было услышано  слово
Вашего покойного отца, всеми нами уважаемого Льва Николаевича.  Мы  верим  в
то, что многие сильные люди последуют Вашему примеру.
   Подписи".

   "Очень немногие понимают, что такое в действительности коммунизм, - пишет
американец из Чикаго. - Мое искреннее желание, моя надежда, что ваша  умелая
статья  не  только  заставит  людей  думать,  но  скорее  даже  заставит  их
действовать и поднять голос протеста против самих ужасающих условий,  против
этих людоедов и убийц, против уничтожения русского народа, против разрушения
религии и русских семей. Да благословит вас Господь и да поможет  он  вам  в
вашей работе".
   А вот выдержка из письма русской женщины: "Мне было отрадно  прочитать  в
газетах ваше воззвание. Вы высказали то, что каждый русский  (непродавшийся)
чувствует, но не всякий может, по многим причинам, говорить открыто, да и не
всякий умеет это делать. Приветствую вас и желаю успеха в дальнейшем..."
   Вот выдержка из письма студента колледжа: "Я прочел с  удовлетворением  и
полным согласием с  вами  вашу  статью,  где  вы  обличаете  коммунизм.  Мне
кажется,  я  родился  с  врожденной  ненавистью  и  страхом  ко  всему,  что
напоминает деятельность,  которую  ведут  коммунисты  в  настоящее  время  в
России... Я  бы  очень  хотел  активно  участвовать  в  борьбе  против  этой
современной цивилизации".
   Меня очень заинтересовали письма учеников средних школ. Привожу  выдержки
из этих писем.
   "...В апреле в нашей школе будут  устроены  дебаты  по  вопросу:  принято
решение, что Соединенные Штаты должны официально признать советскую  Россию.
Но американские  молодые  юноши  и  девушки  слишком  невежественны  в  этих
вопросах и причинах, почему надо советскую Россию признать или не признать".
И в конце письма юноша просит меня его принять, чтобы дать ему информацию по
этому вопросу. "Я стою за непризнание, но мне  очень  хочется  найти  веские
аргументы в пользу моего убеждения".
   Другой ученик средней школы пишет: "Мы  обсуждаем  вопрос:  постановлено,
что Россия теперь в гораздо лучшем положении, чем при царе..."
   Получены были сотни писем, но я привела самые интересные. Видимо,  вопрос
об отношениях с Советами волновал более сознательную часть  американцев.  Но
когда  в  ноябре  1932  года  громадным  большинством  прошли  демократы   и
президентом был  избран  Франклин  Д.Рузвельт,  стало  ясно,  что  признание
советской власти - неминуемо.
   Жизнь в деревне
   Я только читала о том, как лопались банки и как  люди  богатые,  рабочие,
фермеры, всю жизнь копившие гроши и рассчитывавшие на спокойную старость, за
один день  оставались  нищими,  но  мне  никогда  не  приходилось  этого  ни
испытывать, ни видеть. Когда прошел слух, что банки один за другим лопаются,
я помчалась в Филадельфию, но... было уже поздно. У меня было всего около  1
400 долларов,  полученных  за  книгу  и  рассказы.  1  000  долларов  друзья
посоветовали мне положить на почту, а 300 с чем-то долларов лежали в  банке,
в Филадельфии, на текущем счету.
   В банке собралась толпа людей. Женщины плакали,  мужчины  нервно  курили,
банковские чиновники - просто исчезли. Все окошечки были закрыты, мы видели,
как за решеткой ходили люди, но они  с  нами  не  разговаривали  и  добиться
каких-либо объяснений было невозможно. Меня особенно  поразил  один  старый,
высокого роста, костлявый и загорелый фермер в рабочей одежде. Вероятно, как
услышал ужасную новость, так, как был, сел в машину и примчался в  банк.  Он
стоял, прислонившись к стене, беспомощно глядя по сторонам и как-то  странно
выкидывая руки вперед, точно желая объяснить что-то. "Не может  этого  быть.
Здесь какое-то недоразумение, чего-то мы не понимаем", - говорил он  соседу.
"Никакого недоразумения, - огрызнулся тот. - Пропало все. Банк объявил  себя
банкротом..." - "Да, но я работал, тяжело работал... Здесь  труд  всей  моей
жизни... Как же я скажу жене, она этого  не  выдержит?..  I  can't  face  my
wife1".
   Смятение было ужасное. Американцы не знают, что значит терять  имущество.
Что имущество?! Терять семью, страну, терять все! Но хоть  я  и  привыкла  к
потерям, должна сознаться, что и я была расстроена, для  меня  300  долларов
были большими деньгами, особенно теперь они были нам очень нужны, так как мы
снова оказались бездомными бродягами. Когда  мы  привели  в  порядок  ферму,
вложив в нее столько труда и денег, хозяин потребовал с  нас  такую  высокую
арендную плату, что мы не в состоянии были ее платить.  Три  года  спустя  я
проезжала мимо фермы, там никто не жил, и она была еще более разрушена,  чем
до нашего прихода.
   Опять надо было искать угол, но  тут  судьба  сжалилась  над  нами.  Надо
сказать, что к нам редко заезжали люди. Мы жили версты  полторы  от  главной
дороги, к нам же вела проселочная грунтовая дорога. Как чуть дождик - машины
застревали, поэтому каждый приезд был событием.
   Никогда не  забуду,  как  наша  приятельница  и  переводчица  моей  книги
"Трагедия Толстого" Елена Варнек, гостившая у нас  летом,  искала  закрытого
места, где она могла бы принимать  солнечные  ванны.  Устроилась  она  около
дома, выкосивши себе площадку среди высокого бурьяна, "в крапивке", как  она
говорила. И вот как-то в самую жару она  блаженствовала  "в  крапивке",  как
вдруг - "Are you the Countess?"2 - прозвучал над ней мужской голос.
   - Нет, нет, уходите, пожалуйста.
   Но   корреспондент,   так   как   этот   господин,   конечно,    оказался
корреспондентом, ничуть не смущаясь ее видом,  добивался,  чтобы  Елена  ему
сообщила, где же Countess?..
   Мы взволновались, когда в один прекрасный день  к  нашему  дому  подъехал
великолепный новенький автомобиль с прекрасно одетой дамой и двумя юношами.
   - Саша? Вы? Как я рада, how happy I am...
   Знакомое лицо... Но где? Когда? Мысли побежали назад, 10, 20 лет  назад..
Революция, первая мировая война... Меня командировали сестрой милосердия  на
Турецкий фронт. Знойно, жарко, безоблачное, глубокое, темное, как  в  плохих
картинах,  синее  небо,  высокая,  густая,  темная,  жирная  трава...  Шесть
лошадей, расседланных  и  по-кавказски  стреноженных,  быстро  наедают  себе
круглые бока. Двое  братьев  милосердия,  один  из  них  мой  племянник,  я,
ординарец  и  санитар  отдыхаем  под  кустиками,  дающими  скупую,   жидкую,
прозрачную тень. Мы устали, уже пятый день в походе. Все в барашковых  серых
пап?хах, защищающих нас  от  солнечного  удара,  в  запыленных  черкесках  с
револьверами на кавказских ремнях. От солнца, перехода через  снеговые  горы
лица загорели, почернели, со лбов и носа хлопьями слезает обожженная кожа...
И тогда, как и теперь, подъехала элегантная дама в чудной машине:  "Are  you
the Countess Tolstoy?" И countess  смущенно  поднялась  с  травы,  отряхивая
черкеску и широкие шаровары.
   Jane, Jane, Yarrow...
   "Yes! Как я ра