аписать предисловие к роскошному
изданию "Трех мушкетеров", он с нежными словами обратился к  своему  отцу,
который был его гордостью и отчаяньем:

  "Вспоминают ли в том мире, где ты пребываешь  теперь,  о  делах  нашего
мира - или же так  называемая  вечная  жизнь  существует  только  в  нашем
воображении, порожденная нашим страхом перед небытием? Мы с тобой  никогда
об этом не говорили, когда жили вместе,  и  я  думаю,  что  метафизические
размышления никогда тебя не тревожили..."

  Потом он вспомнил о нескольких месяцах, проведенных ими  после  отъезда
Иды вдвоем, в братской дружбе:

  "Ах!  То  было  прекрасное  время.  Мы  были  ровесниками,  хотя   тебе
исполнилось сорок два года, а мне  -  двадцать.  Наши  веселые  разговоры,
взаимные излияния чувств!.. Мне кажется, это было вчера... А ты почти  уже
четверть века спишь под вековыми деревьями кладбища в Вилле-Коттре,  между
твоей матерью, которая служила тебе образцом для всех  нарисованных  тобою
порядочных женщин, и твоим отцом, который дал право на существование  всем
твоим героям. Я же, кого  ты,  да  и  я  сам,  всегда  считал  ребенком  в
сравнении с тобой, сейчас сед как лунь, - каким ты никогда не был... Земля
вертится быстро. До скорого свидания".

  Пророческая ностальгия. Сыну суждено было вскоре последовать за  отцом.
28 ноября ему как будто стало  лучше.  Осеннее  солнце  освещало  красивые
деревья парка. Сознание вернулось к нему, и он улыбнулся дочерям.
  - Ступайте завтракать, - сказал он, - оставьте меня одного.
  Врач только что вышел из комнаты, когда Колетта позвала его:
  - Идите скорей! У папы конвульсии...
  Последняя судорога потрясла его тело. Он был мертв.
  На следующий день газеты были полны им. Его брат  по  отцу  Анри  Бауэр
написал прекрасную статью:

  "В нем была властная сила - воля... Он не уступал, будучи совсем  иным,
величайшему гению своей династии. До появления "Дамы с  камелиями"  девицы
легкого поведения были отверженными, париями... Ни  одно  произведение  не
оказало такого влияния на людей,  заставляя  одних  искупать  свои  грехи,
других - прощать... И сто  лет  спустя  бедные  молодые  люди  с  сердцем,
трепещущим от любви, будут оплакивать Маргариту Готье..."

  Оттого, что с первых дней своей жизни он был жертвой, оттого,  что  его
мать много страдала, он выступал в защиту невинных и делал это талантливо.
Если позднее он взял на себя роль укротителя, это произошло потому, что он
увидел себя в окружении хищных зверей. Он должен был  укротить  львиц  или
быть растерзанным ими. Гордость покрыла его сердце  -  самое  уязвимое  из
сердец - тонким слоем льда. Его последняя любовь - пылкая и мучительная  -
была для него глубоким потрясением. В конце ноября 1895 года  борьба  была
окончена. Стоял прохладный день поздней осени.  В  парке  Марли  теснились
друзья, собратья, журналисты, политические деятели, элегантные  женщины  и
толпы  простонародья.  Поезда,  приходившие  из  Парижа,  выплескивали  на
платформу маленькой  станции  потоки  почитателей  и  любопытных,  которые
вереницей устремлялись в "Шанфлур".
  Там их вводили в комнату, где на  инкрустированной  бронзой  кровати  в
стиле ампир, которая словно плыла на двух лебедях, вырезанных из лимонного
дерева, покоился Александр  Дюма-сын,  одетый,  как  он  пожелал,  в  свой
рабочий костюм. Ноги были голые. Как генерал Дюма, он всегда  гордился  их
изяществом. На стене висел большой портрет его отца и  маленький  рисунок,
изображавший Катрину Лабе на смертном одре.
  В течение целого столетия семейство Дюма разыгрывало на  сцене  Франции
прекраснейшую из драм - свою жизнь. Последний из трех остался один  "перед
опущенным занавесом, в молчании ночи". Его молодая  вдова  и  дочери,  уже
облаченные в траур, думали об умершем и о своем трудном будущем. Эпическая
мелодрама завершалась буржуазной комедией, а быть может, и трагедией.