да мне исполнилось восемнадцать лет, мы вместе с  ним  -  его
склонность  к  излишествам  вступила  в   союз   с   моей   молодостью   и
любознательностью - окунулись в  светские  развлечения,  да  и  не  только
светские. Шокинг! Не правда ли?
  Но, ей-богу, пища для наблюдений есть повсюду,  а  в  тех  местах,  где
бывали мы с отцом, пожалуй, можно почерпнуть  больше  жизненной  мудрости,
нежели в пухлых философских трактатах..."

  Тогда-то он и столкнулся с женщинами, которые сбились с пути.

  "Так как у меня не было состояния, которое я мог бы проматывать с этими
женщинами, то к тем тратам, что были мне по карману,  я  добавлял  немного
жалости. Я сочувствовал отчаянию, принимал исповеди, видел, как среди всех
этих фальшивых радостей текут потеки искренних горючих слез... Роман "Дама
с камелиями" был первым итогом этих впечатлений. Когда я написал его,  мне
был двадцать один год..."

  Он осмотрительно выбрал тему,  которой  собирался  посвятить  все  свое
творчество, ибо как раз на эту тему он мог  сказать  больше  всего.  Темой
этой была любовь. Научные проблемы? Политические проблемы? В этих вещах он
признавал себя  некомпетентным.  Нравственные  проблемы,  отношения  между
мужчиной и женщиной? Вот здесь он почитал себя знатоком. Однако  в  театре
он столкнулся со сложившимся положением вещей: там нельзя было  показывать
превосходство мужчины над  женщиной.  В  театре  женщина  берет  реванш  у
сильного пола, который угнетает ее в жизни. Она, всегда  только  она.  Все
ради любви и через любовь.
  Дюма увидел, что он замкнут в этом круге. Напрасно пытался он  из  него
выйти. В наделавшей много шуму брошюре "Мужчина - Женщина" он переходил  в
наступление:

  "Женщина никогда не уступает ни разумным доводам,  ни  доказательствам
она уступает только чувству или силе. Влюбленная  или  побитая,  Джульетта
или Мартина - другого ничего нет. Я пишу это  исключительно  для  сведения
мужчин. Если после этих разоблачений они по-прежнему будут заблуждаться  в
отношении женщин, я буду в этом неповинен и поступлю, как Пилат..."

  Существует два типа мужчин: те, кто знает, что  такое  женщина,  и  те,
кому это неизвестно.  Первые  встречаются  редко   их  долг  -  просвещать
остальных. Своего сына (воображаемого, того  самого  Дюма-внука,  которого
Надин так и не произвела на свет) он поучал, что совершенная чета, мужчина
- женщина, может быть создана, только  когда  соединятся  два  безупречных
существа, дав друг другу  нерушимую  клятву  в  абсолютной  верности.  Он,
знавший столько развращенных, лживых, или  полубезумных  женщин,  советует
сыну  избрать  жену  набожную,  целомудренную,  трудолюбивую,  здоровую  и
веселую, чуждую иронии.

  "И если теперь, несмотря на все твои предосторожности, осведомленность,
знание людей и обстоятельств, несмотря на  твою  добродетель,  терпение  и
доброту, ты все же будешь введен в заблуждение наружностью или двоедушием,
если ты свяжешь свою жизнь с женщиной, тебя не достойной... если, не желая
слушать тебя ни как мужа, ни как отца, ни как друга, ни как  учителя,  она
не только бросит твоих детей, но с первым встречным будет  производить  на
свет новых  если ничто не сможет помешать ей бесчестить своим  телом  твое
имя...  если  она  будет  препятствовать  тебе  выполнять   Богом   данное
назначение  если закон, присвоивший себе право соединять, отказывает  себе
в праве разъединять и объявляет себя бессильным, - провозгласи  себя  сам,
от имени Господа твоего, судьей  и  палачом  этой  твари.  Это  больше  не
женщина  она не принадлежит к числу созданий Божьих, она просто  животное
это обезьяна из страны Нод, подруга Каина - убей ее..."

  Такова была мораль Дюма-сына. Но драматург понимал, что теряет  контакт
с публикой. Он сошел со своего треножника и написал "Господина  Альфонса".
Главную роль в этой пьесе он предназначал Декле,  но  актриса  чувствовала
себя очень плохо. Она жаловалась на боли в боку   некоторое  время  спустя
врачи  определили  у  нее  злокачественную  опухоль.  Несчастная  женщина,
уставшая от своих триумфов, с  печатью  близкой  смерти  на  лице,  искала
теперь только покоя.

  Эме Декле - Дюма-сыну: "Я подпишу контракт только в том случае, если Вы
мне категорически прикажете, да к тому же Вам  придется  поддерживать  мою
руку. Видите ли, в конце концов я уйду в монастырь, это твердо  -  у  меня
навязчивая идея.  Что  мне  здесь  делать?  К  чему  мне  вся  эта  суета,
ухищрения, бесполезные занятия, все это ремесло паяца?"

  После провала "Жены Клавдия", сильно нуждаясь  в  деньгах,  Декле  дала
тридцать представлений в Лондоне. Она вернулась оттуда без сил. "Я тону  у
самого  берега",  -  сказала  она.  Ей  прописали  поездку  на  воды  -  в
Сали-де-Беарн. Насмешка над умирающей! Последние дни жизни она  провела  в
своей квартире на бульваре Мажанта, на  четвертом  этаже.  Она  ничего  не
могла есть. Лицо ее выражало теперь лишь самое жестокое страдание. "Покоя!
- молила она. - Убейте меня!" Пеан считал операцию бесполезной. Декле была
обречена. Священник,  который  исповедовал  ее,  сказал:  "Это  прекрасная
душа".
  Она умерла 8 марта 1874 года. Со дня похорон Рашели Париж не  видел  ни
такого стечения народа, ни такой всеобщей скорби. Тысячи людей остались за
дверью церкви Святого Лаврентия. На кладбище Пер-Лашез  Дюма-сын  произнес
речь: "Она трогала наши сердца, и это свело ее в могилу -  вот  и  вся  ее
история..." Он  закончил  душераздирающей  риторической  фигурой:  "Диана,
Фру-Фру, Лидия, Северина! Где ты? Ответа нет. Закройте глаза, взгляните на
нее последний раз очами вашей памяти - больше вы ее  никогда  не  увидите.
Вслушайтесь последний раз в далекий звук этого загадочного голоса, который
обволакивал и опьянял вас, словно музыка, словно  благовонное  курение,  -
больше он никогда не зазвучит для вас".
  Своей сопернице Бланш Пьерсон Декле завещала  дорогой  веер   Дюма  она
оставила  другое  наследство  -  достойный  восхищения  образец   высокого
искусства, питаемого всегда лишь подлинными чувствами.



Глава третья
НАБЕРЕЖНАЯ КОНТИ

  Дюма-сына спросили, кому он наследует
  в Академии. Он отвечал: "Моему отцу".

  1873-1879 годы. Францией правят нотабли.  Третья  республика  с  самого
начала  своего  существования  оказалась  более  солидной,  нежели  Вторая
империя, от которой даже в  годы  благоденствия  попахивало  авантюрой.  В
период президентства Адольфа  Тьера  власть  принадлежала  частью  родовой
аристократии, частью денежной олигархии. Средние, классы под водительством
Гамбетты  только  начинают  завоевывать  республику.  Светская  жизнь   не
утратила  блеска   известные  клубы  -  Жокей-клуб,  Юньон  -  по-прежнему
сохраняют свой престиж. Герои Дюма-сына еще не вышли из моды.
  Сам Дюма-сын становится одним из  персонажей  своих  драм.  Журналисты,
которые наносят ему визиты в его особняке на авеню де Вильер, 98, поражены
"внушительным видом"  дома.  Строгий  вестибюль  кажется  скорее  порталом
храма, чем входом в квартиру. Симметрично  расставлены  пузатые  вазоны  с
экзотическими растениями. На потолке - чугунный фонарь, на стене - большое
полотно Бонингтона "Улица Руаяль в 1825 году". Бюст Мольера.  В  столовой,
обитой кордовской кожей, висят часы работы Буля. Стены гостиной, обтянутые
атласом в золотую и красную полоску,  обрамлены  деревянными  панелями.  В
рабочий кабинет льется поток света сквозь два больших окна,  открывающихся
в сад. Посреди комнаты - огромное бюро в стиле Людовика XIV.  Океан  бумаг
загромождает бюро. В этом беспорядке есть свой порядок...  Возле  большого
книжного шкафа вы видите восхитительную модель  надгробия  Анри  Реньо  из
обожженной глины в натуральную величину. Главное украшение дома -  большая
галерея, очень просторная, разделенная на две гостиные   в  одной  стороне
стоит бильярд, другую облюбовала для бесед госпожа Дюма". В этой галерее -
бюсты Александра  и  Надин  Дюма  работы  Карпо   в  настоящее  время  они
находятся в Малом дворце.
  В доме более четырехсот картин, хороших и плохих  Диаса, Коро, Добиньи,
Теодора Руссо, Воллона.  Портрет  молодого  Виктора  Гюго  кисти  Девериа
кошечки Эжена  Ламбера,  розы  Мадлен  Лемер,  "Спящая  девушка"  Лефевра,
"Чудесная" Лемана. Картина Мейсонье "В  мастерской  художника"  изображает
бесстыдную Луизу Прадье, которая нагая позирует своему мужу.  Воспоминания
"юных лет, так быстро  минувших".  Статуэтки  Гудона  рядом  с  набросками
Прюдона. На бюро - бронзовая рука, рука  Дюма-отца.  На  всех  столиках  и
полках  -  руки,  гипсовые,  мраморные   руки  убийц,  актрис,  герцогинь.
Странная коллекция!
  Дюма рано встает и рано ложится. Утром он сам разжигает огонь  и  греет
себе суп - на первый завтрак он кофе и  чаю  предпочитает  суп.  Потом  он
садится за стол, на котором уже лежат приготовленные  голубая  глянцевитая
бумага и пучок гусиных перьев, и работает до полудня. За вторым  завтраком
он встречается с  женой  и  двумя  дочерьми:  Колетте  в  1875  году  было
четырнадцать лет, Жаннине - восемь [Ольга Нарышкина 28 августа  1872  года
вышла замуж за Шарля-Констана-Никола маркиза де Тьерри де Фаллетан].
  Он с гордостью цитирует их остроты, достойные того,  чтобы  звучать  со
сцены. Одна дама спросила у его старшей дочери,  за  кого  она  хотела  бы
выйти замуж.
  - Я? - переспросила Колетта. - За дурака. Я пожалела бы об этом, только
встретив еще более глупого, - пожалела бы, что не выбрала этого, второго.
  - Успокойся! - воскликнула Жаннина. -  Уж  глупее  того,  кто  на  тебе
женится, не найдешь!
  Как-то после одной из семейных ссор Дюма-сын спросил у Колетты:
  - Если твой отец и твоя мать в один прекрасный день разойдутся,  с  кем
из нас ты останешься?
  - С тем, кто не уедет отсюда.
  - Почему?
  - Потому что не хочу трогаться с места.
  За столом он пьет простую воду, но велит подавать ее в  бутылке  из-под
минеральной воды - "чтобы обмануть свой желудок".
  После обеда он никогда  не  работает.  Он  присутствует  на  аукционах,
заходит к торговцам картинами или вешает на стены  приобретенные  полотна.
Когда его спрашивают, какой  подарок  доставил  бы  ему  удовольствие,  он
отвечает  "Набор столярных инструментов". Да и  на  что  ему  подарки?  Он
богат, очень богат. Его гонорары весьма солидны, а гонорары  его  отца,  с
тех пор как старого сатира не стало и проматывать  их  некому,  копятся  у
Мишеля Леви, и текущий счет Дюма-отца снова стал вполне кредитным.
  Хотя Дюма-сын выказывает изрядное презрение к  господствующему  режиму,
новые законы его интересуют. У него все  те  же  навязчивые  идеи:  защита
порядочных девушек от негодяев, вместе  с  тем  установление  отцовства  и
наследственных прав для внебрачных  детей   защита  порядочных  мужчин  от
негодяек, вместе с тем борьба с проституцией замужних женщин и кампания за
разрешение  развода.  Политические  или  экономические  реформы   его   не
занимают. В этих вопросах он плохо  разбирается.  Любовь,  взаимоотношения
мужчины и женщины, родителей и ребенка - вот его неизменные темы.  Как  бы
мог он правдиво изображать рабочих, крестьян или мелких буржуа? Он живет в
самом модном из богатых кварталов (равнина Монсо),  среди  мягкой  мебели,
статуй, растений. Таков его мир и его обстановка  таковы его границы.
  Он вполне овладел своим ремеслом. "Господин  Альфонс",  поставленный  в
1873 году в театре Жимназ, где Бланш Пьерсон, разумеется,  получила  роль,
предназначенную несчастной Эме Декле, - крепко сшитая пьеса. Она  принесла
Дюма особую честь   он  обогатил  французский  язык  новым  словом.  Слово
"альфонс" будет впредь  обозначать  сперва  продажного  мужчину,  потом  -
сутенера. Каков сюжет  пьесы?  Молодой  развратник  Октав  сделал  ребенка
девушке по имени Раймонда. Он отвез ребенка в деревню и навещает  его  под
именем господина Альфонса.
  Раймонде удалось выйти замуж за морского  офицера,  значительно  старше
ее, капитана второго ранга де Монтельена  он ничего не знает о ее прошлом.
Октав испытывает такую острую нужду  в  деньгах,  что  готов  жениться  на
бывшей служанке кабачка Виктории  Гишар,  которая  разбогатела,  выйдя  i
extremi  [в последний момент  (лат.)]  замуж  за  кабатчика.  Он  всячески
старается скрыть от своей будущей жены, что у него есть  внебрачная  дочь.
Но он  вверяет  ребенка  попечению  Монтельена,  который,  разумеется,  не
подозревает, что маленькая Адриенна - дочь и его  супруги  тоже.  Нетрудно
догадаться, что Виктория Гишар и Марк де Монтельен узнают всю правду,  что
они прощают Раймонду,  что  ребенок  остается  с  матерью,  а  Октав,  или
господин  Альфонс,  с   презрением   изгоняется   всеми.   Развязка   была
благополучная, и публика осталась довольна.
  Предисловие - весьма  существенное  -  содержит  новую  речь  в  защиту
совращенной  девушки  и  обличает   совратителя,   а   в   особенности   -
законодателя, который снимает ответственность с отца и заявляет  ему:  "Ты
хочешь остаться в тени? Очень хорошо, ты останешься  в  тени,  ты  сможешь
произвести на свет других детей (законных), и никто  не  посмеет  что-либо
сказать тебе по этому поводу".
  Однако человек, который уклоняется от своих отцовских  обязанностей,  -
это дезертир куда более опасный, чем тот, который уклоняется  от  служения
родине. Где средство против этого? Равноправие женщины и мужчины  в  сфере
гражданской и даже политической.  "Почему  бы  нет?  Она  живое  существо,
мыслящее, трудящееся, страдающее, любящее, наделенное  душой,  которой  мы
так гордимся, платящее налоги, как вы и я..."
  Разве такое равноправие не вошло уже в обычай в Америке? Разве  оно  не
прокладывает себе дорогу в Англии?
  Противники Дюма обвиняли его  в  противоречиях,  ибо  он  хотел,  чтобы
женщина имела равные права с мужчиной в политической сфере  и  подчинялась
мужчине в семье. Он отвечал, что  подчинение  супруги  супругу-покровителю
должно быть добровольным и что он,  Дюма,  выступает  в  защиту  огромного
числа женщин, лишенных семьи. Женщине  он  говорил:  "Мужчина  создал  две
морали: одну - для себя, другую -  для  тебя   такую,  что  разрешает  ему
любить   многих   женщин,   и   такую,   что   разрешает    тебе    любить
одного-единственного мужчину в обмен на  твою  навсегда  отнятую  свободу.
Почему?"   Потом,   поддавшись   своей   склонности   к   апокалипсическим
пророчествам, он предсказывал конфликты между Востоком  и  Западом,  битвы
миллионов людей, в сравнении с которыми война  1870-1871  годов  покажется
деревенской потасовкой  он предвидел сражения под водой, битвы в  воздухе,
"молнии, которые испепелят целые  города,  мины,  от  которых  взлетят  на
воздух  целые  материки".  Сколько  родится  внебрачных   детей   в   этом
неслыханном столпотворении  народов?  Так  не  следует  ли  правительствам
составить единую огромную семью со всеми теми, кто лишен семьи?
  Этим страницам нельзя отказать ни в красноречии, ни в  мудрости.  Одним
из первых воздал им должное  на  редкость  преданный  Дюма  читатель,  его
преподобие господин Дюпанлу, орлеанский епископ  и  депутат  Национального
собрания. Епископ был  незаконнорожденным,  и  это  обстоятельство  делает
понятной снисходительность прелата  к  безбожнику.  Господин  Дюпанлу  был
внебрачным сыном бедной девушки из Шанбери,  покинутой  ее  соблазнителем.
Эта героическая мать не только вырастила сына сама, но и дала ему отличное
воспитание. Поступив в  возрасте  двадцати  лет  в  Сен-Сюльпис,  он  стал
священником, ректором семинарии, наставником сыновей  Луи-Филиппа,  членом
Французской академии. В Национальном собрании и левые и  правые  одинаково
уважали его за его достойное поведение во время войны. У него были грубые,
словно топором тесанные черты лица, и в своей  лиловой  сутане  он  весьма
внушительно выглядел на ораторской трибуне. Человек независимого  ума,  он
сочувственно следил за борьбой Дюма-сына. Он беседовал с Дюма о том, чтобы
ввести в  гражданский  кодекс  закон  об  установлении  отцовства.  Гонкур
записал слова орлеанского епископа, сказанные им в беседе с Дюма:
  "- Как вы находите "Госпожу Бовари"? - спросил г-н Дюпанлу.
  - Прекрасная книга.
  -  Шедевр,  сударь!..  Да,  шедевр,  это  особенно  очевидно  тем,  кто
исповедовал в провинции".
  Господин Дюпанлу всячески убеждал Дюма выставить  свою  кандидатуру  во
Французскую  академию,  где  это  предложение  было  принято   чрезвычайно
благосклонно. Имя кандидата было  вдвойне  прославлено,  его  человеческое
достоинство - безупречно. Женщины, которых он так часто бичевал, стояли за
него горой. "Этот Александр Дюма поистине счастливчик, -  пишет  Гонкур  с
некоторой горечью, - а всеобщая симпатия к  нему  безмерна..."  Даже  Гюго
приехал в Академию, впервые по возвращении на родину, чтобы голосовать  за
сына своего старого товарища. Впрочем, эти  двое  не  любили  друг  друга.
Дюма-сын утверждал, что Виктор Гюго очень плохо вел себя  по  отношению  к
Дюма-отцу и что "Мария Тюдор" - плагиат "Христины". Гюго,  считавший  отца
вульгарным, но гениальным, признавал за сыном  только  талант.  Состоялось
голосование. Дюма-сын был избран большинством в двадцать два голоса - в их
числе  был  и  голос  Гюго.  Вечером   новоиспеченный   академик   приехал
благодарить, но, не застав  Гюго,  написал  на  своей  визитной  карточке:
"Дорогой учитель! Свой первый визит в качестве академика я  хотел  нанести
Вам.  Кесарю  -  кесарево...  Целую  Вас..."  То  был   холодный   поцелуй
примирения.
  Дюма-сын был причислен к лику "бессмертных" 11 февраля 1875 года графом
д'Оссонвилем. Эдмон де Гонкур, никогда не присутствовавший  при  приеме  в
Академию, хотел "увидеть  собственными  глазами  и  услышать  собственными
ушами всю эту китайскую церемонию". День выдался очень холодный,  но  Дюма
"сделал аншлаг", и прикатившие в экипажах разодетые дамы теснили мужчин  с
орденскими  ленточками.  Принцесса  Матильда,  которая  привезла  Гонкура,
занимала небольшую ложу, откуда был виден весь зал.

  "Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого зрелища, что  не
увидишь ни пяди потертой обивки кресел партера, ни дюйма деревянных скамей
амфитеатра - до того жмутся и теснятся на них сановные, чиновные,  ученые,
денежные и доблестные зады. А сквозь дверную щель  нашей  ложи  я  вижу  в
коридоре элегантную женщину, которая сидит на ступеньке лестницы, -  здесь
она прослушает обе речи...
  Люди, близкие к Академии, -  несколько  мужчин  и  жены  академиков,  -
помещаются на круглой площадке,  напоминающей  арену  маленького  цирка  и
отделенной от остального зала балюстрадой. Справа и слева на двух  больших
трибунах рядами чинно восседают, словно выставленные напоказ, облаченные в
черное действительные члены Академии. Солнце, решившее выглянуть, освещает
лица, воздетые горе с той умильной гримасой, какая в церковных скульптурах
обычно выражает небесное блаженство.  Чувствуется,  что  мужчин  обуревает
восхищение, которое им не терпится выплеснуть наружу, а в  улыбках  женщин
есть  что-то  скользкое.  Раздается  голос  Александра  Дюма.  Тотчас   же
наступает набожная сосредоточенность, потом слышатся одобрительные смешки,
ласковые аплодисменты, блаженные возгласы "ах!"..."

  Начиная свою речь, Дюма сказал,  что  если  двери  Академии  сразу  так
широко распахнулись перед ним, едва он в них  постучался,  то  объясняется
это отнюдь не его заслугами, а фамилией, "которой вы давно уже  собирались
воздать почести и искали лишь повода для этого и которую вы можете  теперь
почтить только в моем лице... Позволяя мне сегодня возложить своими руками
венец славы на этого дорогого усопшего, вы оказываете  мне  самую  большую
честь, о какой я только мог мечтать, и единственную честь,  на  которую  я
действительно имею право".
  Воздав, таким  образом,  должное  своему  отцу,  он  перешел  к  своему
предшественнику  Пьеру  Лебрену,  поэту  стиля  Империи,   напыщенному   и
жеманн