упила всех писателей, какие только есть на книжном рынке  она  не  стоит
за  ценой  и  приобретает  про  запас   она  поступает,  как  те   богатые
промышленники, которые, желая стать хозяевами рынка, скупают оптом масло и
зерно, чтобы затем продавать в розницу мелочным торговцам. Если, например,
вы, владельцы маленькой газеты, газеты не такой богатой, как  "Ля  Пресс",
захотите дать вашим подписчикам произведение Александра Дюма,  "Ля  Пресс"
вам его переуступит: ведь  она  скупила  все,  что  Александр  Дюма  может
написать или подписать на двенадцать - пятнадцать лет вперед  у  нее  есть
гораздо больше того, что она может использовать, но отныне только у нее  и
на ее условиях вы сможете приобрести желаемое...
  "Ля Пресс" объявляет, что она  будет  публиковать  "Дневник  с  острова
Святой Елены" генерала Монтолона в переработанном варианте  объявляет  она
также и то, что к этому произведению приложит  руку  сам  Александр  Дюма,
чтобы придать больше достоверности воспоминаниям достопочтенного генерала.
"А ведь не далее, как вчера, - пишет "Ле Глоб", - "Ля Пресс"  восторгалась
стилем генерала. Что  за  комедия!  Виданное  ли  дело  -  издеваться  над
публикой с таким апломбом!" Но если не принимать  во  внимание  всех  этих
мелких и неизбежных посредников, можно сказать, что отныне Наполеон станет
одним из трех главных авторов "Ля Пресс".
  В этом объявлении "Ля Пресс" не скупится на  самые  лестные  похвалы  в
свой адрес: Александра Дюма там  сравнивают  и  ставят  в  один  ряд  и  с
Вальтером Скоттом и с Рафаэлем одновременно".

  Дюма размышлял о мастерстве гораздо больше,  чем  принято  считать.  Он
тщательнейшим образом изучал приемы Вальтера Скотта. Тот начинал романы  с
подробнейших описаний действующих лиц, чтобы,  встретив  их  впоследствии,
читатель мог сразу узнать в них старых знакомых.  Но  в  романе-фельетоне,
который должен с первых же строк "увлечь" читателя, автор не  имеет  права
начинать с длиннот, и Дюма, наметив несколькими яркими мазками действующих
лиц, тут же переходил к действию-диалогу. Его талант  драматурга  находил,
таким образом,  полное  применение.  Специфика  жанра  требовала  обрывать
каждую  главу  на  самом  интересном  месте,  чтобы  держать  читателя   в
напряжении. Дюма издавна овладел трудным искусством блестящих концовок.  В
1838 году "Капитан Поль" (роман с  захватывающей  интригой,  написанный  в
подражание "Пирату" Фенимора Купера) за  три  недели  принес  "Ле  Сьекль"
больше пяти тысяч новых подписчиков. После этого Дюма  стал  кумиром  всех
директоров.
  Когда Дюма переделал книгу Маке и дал  ей  новое  название  -  "Шевалье
д'Арманталь", он нисколько  не  возражал  против  того,  чтобы  и  молодой
человек поставил под ней  свое  имя,  но  газета  воспротивилась:  "Роман,
подписанный "Александр Дюма", стоит три франка за строку, -  сказал  Эмиль
Жирарден, - подписанный "Дюма и Маке"  -  тридцать  су".  Жирарден  рабски
подчинялся вкусам своих читателей. "У меня нет времени читать,  -  говорил
он. - Если Дюма или Эжен Сю пишут или подписывают любую  ерунду,  публика,
веря в эти имена, все равно считает их книги шедеврами. Желудок  привыкает
к тем блюдам, которые ему дают". Теофилю Готье, который жаловался, что его
не допускают в круг избранных, Жирарден цинично ответил: "Все вы, конечно,
великие  писатели,  это  так,  но  вы  не  способны  дать  мне  и   десяти
подписчиков. В этом все дело..." Директора крупных  газет,  гонявшиеся  за
громкими именами, боялись новичков. Поэтому Дюма подписал  книгу  один,  а
Маке получил восемь тысяч франков, огромную по тем временам сумму, которую
без помощи Дюма ему бы никогда не заработать. Компенсация  показалась  ему
тогда вполне справедливой. Позже он изменит это мнение!  Но  в  начале  их
сотрудничества он сам признавал, что благодарен Дюма, восхищен и  очарован
им.
  Успех "Шевалье д'Арманталя" показал Дюма,  что  исторические  романы  -
золотая жила. Поэтому он был в восторге, когда Маке принес ему план романа
из эпохи Людовика XIII, Ришелье, Анны Австрийской и герцога Букингемского,
романа, который впоследствии  станет  "Тремя  мушкетерами".  Кто  из  двух
авторов   первым   натолкнулся   на   "Мемуары   господина    д'Артаньяна,
капитан-лейтенанта  первой  роты   королевских   мушкетеров",   поддельные
мемуары, написанные Гасьеном де  Куртилем  (часто  именуемым  Куртилем  де
Сандра, или Сандра де Куртилем) и изданные в 1700 году в Кельне, а затем в
1704 году в Амстердаме Жаном Эльзевиром? Маке утверждает, что он. А  между
тем формуляр марсельской библиотеки свидетельствует,  что  Дюма  взял  эту
книгу в 1843 году и не вернул ее. Библиотекарем в то время  был  его  друг
Мери, и он, должно быть, посмотрел на это сквозь пальцы.
  Несомненно, что многие эпизоды романа и даже имена (слегка  измененные)
- Атос, Портос  и  Арамис  -  были  заимствованы  у  Гасьена  де  Куртиля
несомненно и то, что этот  пасквилянт  был  довольно  бездарен,  и  лучшие
эпизоды романа (история мадам Бонасье, история леди Винтер)  были  целиком
переделаны, а по большей части и придуманы Дюма и Маке   и,  наконец,  то,
что Маке выступал лишь в роли мраморщика, а скульптором был Дюма.  У  Дюма
уже выработались более или менее постоянные приемы  работы  с  соавторами.
Соавтор писал сценарий. Дюма прочитывал  его  "в  один  присест"  и  затем
использовал как черновик. Он переписывал текст, добавляя  тысячи  деталей,
придававших ему живость,  переделывал  диалог,  в  котором  не  имел  себе
равных, тщательно отшлифовывал концы глав и увеличивал общий объем,  чтобы
удовлетворить  требованиям,  предъявляемым  к  роману-фельетону,   который
должен был  тянуться  долгие  месяцы  и  держать  читателей  в  постоянном
напряжении.
  Дюма ввел новых героев, например  лакея  Гримо,  великого  молчальника,
односложно отвечавшего на  любые  вопросы:  выдумка,  свидетельствующая  о
большой  находчивости  Дюма,  так  как  газеты  платили  построчно.  Столь
стремительный  диалог  имел  двойное  преимущество:  облегчал   чтение   и
удесятерял гонорар автора. Но в один прекрасный день все пошло прахом. "Ля
Пресс" и "Ле Сьекль" объявили, что отныне они будут  платить  лишь  за  те
строки,  которые  занимают  больше  половины  колонки.  Директор  "Фигаро"
Вильмессан случайно оказался в этот день  у  Дюма.  Он  заметил,  что  тот
перечитывает рукопись и вымарывает целые страницы.
  - Что вы делаете, Дюма?
  - Да вот убил его...
  - Кого?
  - Гримо... Ведь я его придумал только ради коротких строчек. Теперь  он
мне ни к чему.
  Писатель того времени  Вермерш  написал  позже  пародию  на  знаменитые
диалоги Дюма:

  "- Вы видели его?
  - Кого?
  - Его.
  - Кого?
  - Дюма.
  - Отца?
  - Да.
  - Какой человек!
  - Еще бы!
  - Какой пыл!
  - Нет слов!
  - А какая плодовитость!
  - Черт побери!"

  Нельзя отрицать,  что  Маке  много  работал  над  "Тремя  мушкетерами".
Сохранились полные беспокойства записки, которые посылал ему Дюма:

  "Как можно  скорее  принесите  рукопись,  и  прежде  всего  первый  том
д'Артаньяна ("Мемуаров")..."
  "Не забудьте запастись томом по истории царствования Людовика XIII, где
говорится о процессе Шалэ и есть соответствующие документы. Вместе  с  ним
принесите мне все, что вы сделали для Атоса..."
  "Любопытная вещь: сегодня утром я написал вам, чтобы  вы  ввели  в  эту
сцену палача, а потом бросил письмо в камин, решив, что  сделаю  это  сам.
Первое  же  слово,  которое  я  прочел,  доказало  мне,  что  наши   мысли
совпали..."

  Однако другие письма свидетельствуют о том, что руководил всем Дюма.

  Александр Дюма - Огюсту Маке:
  "Мне кажется, можно было бы ввести очаровательную сцену - ночь  у  Мари
Туше. Прелестная женщина утешает всемогущего  короля   она  одна  во  всем
королевстве любит его. Маленький герцог Ангулемский в  колыбельке.  Король
забывает обо всем... Думайте, читайте, смотрите..."
  "Мой дорогой друг, в следующей главе мы  должны  услышать  от  Арамиса,
который обещал д'Артаньяну разузнать, а каком монастыре  содержится  мадам
Бонасье, рассказ о  том,  что  она  там  делает  и  какое  покровительство
оказывает ей королева".
  "Дорогой друг, мне кажется,  что  мы  не  уделили  достаточно  внимания
нашему Горенфло [действующее лицо романа Дюма "Графиня де Монсоро"].  Надо
бы, коль  уж  мы  увозим  его  из  монастыря,  увезти  для  чего-то  более
серьезного. Нам непременно нужно увидеться завтра".
  "Раз нам почти ничего не дало то, что Диксмер и Мэзон-Руж  [действующие
лица романа Дюма "Шевалье де Мэзон-Руж"] изолированы  и  ничего  не  знают
друг о друге, давайте объединим их. А то малоправдоподобно, чтобы они  так
и не нашли друг друга в одной тюрьме".
  "Сегодня надо сделать еще одно большое усилие и как следует  поработать
над Бражелоном, чтобы в понедельник или вторник мы смогли  возвратиться  к
нему и закончить второй том... ["Виконт де Бражелон"  и  "Жозеф  Бальзамо"
(Записки врача) были опубликованы в одном году (1848)] А сегодня  вечером,
завтра, послезавтра и в понедельник, засучив рукава, займемся Бальзамо,  -
черт его побери!"

  Маке позже опубликует главу о смерти Миледи в том виде, в каком  он  ее
написал. Он хотел доказать, что подлинным автором  "Трех  мушкетеров"  был
он, но доказал совершенно обратное. Все лучшее  в  этой  сцене,  все,  что
придает ей колорит и жизненность, исходит от Дюма. Так же  глупо  было  бы
утверждать, что Дюма не знакомился с источниками. Ведь это он исправил все
погрешности, которые содержались в книге памфлетиста Гасьена де Куртиля, и
нашел множество дополнительных сведений у госпожи де Лафайет, Тальмана  де
Рео и десятка  других  авторов.  Прежде  всего  он  превратил  мушкетеров,
которых Гасьен де Куртиль изображал малопривлекательными авантюристами,  в
легендарных героев, восхищающих нас и поныне. Ведь это он  унаследовал  от
отца вкус к невероятным, но тем не менее невыдуманным  битвам,  в  которых
один человек обезоруживал сотню врагов, как было, например, на Бриксенском
мосту  ведь только он, сын солдата, творившего историю  Франции,  мог  так
хорошо "чувствовать" эту историю.

  "Настоящий французский дух -  вот  в  чем  заключается  секрет  обаяния
четырех героев  Дюма:  д'Артаньяна,  Атоса,  Портоса  и  Арамиса.  Кипучая
энергия,  аристократическая  меланхолия,  сила,  не  лишенная   тщеславия,
галантная и изысканная элегантность делают  их  символами  той  прекрасной
Франции,  храброй  и  легкомысленной,  какой  мы   и   поныне   любим   ее
представлять.  Конечно,  за  пределами  этого  суетного  мирка,   занятого
любовными и  политическими  интригами,  существовали  Декарты  и  Паскали,
которые, впрочем, тоже были не чужды обычаев света и армии... Зато сколько
великодушия,  изящества,  решительности,  мужества  и  ума  проявляют  эти
молодые люди, которых шпага объединяет раньше, чем  мушкетерский  плащ.  В
романе все, вплоть до мадам Бонасье, предпочитают храбрость добродетели.
  Д'Артаньян, хитрый гасконец, лихо подкручивающий  свой  ус   тщеславный
силач Портос, знатный вельможа  Атос,  настроенный  романтически   Арамис,
таинственный Арамис, который скрывает свою религиозность и  свои  любовные
похождения, ревностный ученик святых отцов ( o  i utile e t de iderium  i
o latio e [некоторое сожаление приличествует  тому,  кто  приносит  жертву
Господу (лат.)]) - эти четверо  друзей,  а  не  четверо  братьев,  как  их
изображал Куртиль, представляют  собой  четыре  основных  варианта  нашего
национального  характера.  А  с  каким  невероятным  упорством,  с   каким
мужеством они добиваются своих целей, вы и сами знаете. Они совершают свои
подвиги  с  удивительной  легкостью.  Они  мчатся  во   весь   опор,   они
преодолевают препятствия так весело, что  вселяют  мужество  даже  в  нас.
Путешествие в Кале, о котором в "Мемуарах" упоминалось лишь  вскользь,  по
своей стремительности может сравниться лишь  с  итальянской  кампанией.  А
когда Атос выступает  в  роли  обвинителя  своей  чудовищной  супруги,  мы
поневоле вспоминаем и военные трибуналы и трибуналы времен революции. Если
Дантон и Наполеон были воплощением французской энергии, то  Дюма  в  "Трех
мушкетерах" был ее национальным поэтом..."

  Одно поколение может ошибиться в оценке произведения. Четыре  или  пять
поколений никогда не ошибаются. Прочная популярность "Трех мушкетеров"  во
всем мире свидетельствует о том, что Дюма, наивно выражая через посредство
своих героев собственный характер, отвечал той потребности в энергии, силе
и  великодушии,  которая  присуща  всем  временам  и  всем  странам.   Его
творческая манера так подходила к избранному им жанру, что  она  и  поныне
остается образцом для всех, подвизающихся в нем. Дюма или  Дюма-Маке  [так
предлагал называть их Альбер Тибоде, который хотел, чтобы это двойное  имя
стало столь  же  употребительным,  как  Эркман-Шатриан]  отталкивались  от
известных источников, иногда поддельных, как "Мемуары д'Артаньяна", иногда
подлинных, как "Мемуары мадам де Лафайет", из  которых  вышел  "Виконт  де
Бражелон". Сравним "Мемуары" и роман.
  Мадам де Лафайет повествует о первых увлечениях  Людовика  XIV,  о  его
разрыве с Марией Манчини,  о  встрече  с  Луизой  де  Лавальер,  о  смерти
Мазарини и опале Фуке. Стиль  ее  краток,  сдержан  и  изыскан,  конфликты
остаются нераскрытыми, госпожа де Лафайет никогда не описывает  сцен,  при
которых она не присутствовала.
  Дюма заимствовал у нее героев и общий костяк  сюжета.  Но  каждый  раз,
когда в "Мемуарах" сцена только намечена, он пишет ее так, как написал  бы
драматург, прибегая к всевозможным эффектам, неожиданным поворотам сюжета,
умело  чередуя  драматические  и  комические  элементы.  Тонкий  штриховой
рисунок мадам де Лафайет у  Дюма  превращается  в  музей,  где  выставлены
раскрашенные, разодетые скульптуры, которые при всей своей  карикатурности
все  же  создают   иллюзию   подлинной   жизни.   Исторические   персонажи
изображаются автором с явно предвзятых позиций. Дюма любит одних героев  и
ненавидит других. Его Мазарини столь же отвратителен, как у  кардинала  де
Ретца. Дюма всецело встает на  сторону  Фуке,  против  Кольбера.  Верность
истории требовала бы передачи нюансов  читатель романов-фельетонов  любил,
чтобы героев изображали только двумя красками: черной и белой.
  Но самое главное - и в этом и заключался секрет успеха Дюма - он ввел в
повествование второстепенных персонажей, вызванных к  жизни  им  самим,  и
объяснял поступками этих неизвестных  все  великие  исторические  события.
Иногда эти герои действительно существовали.  Некий  виконт  де  Бражелон,
например, бледной тенью проходит в "Мемуарах"  мадам  де  Лафайет.  Иногда
Дюма придумывал их целиком. Но чудо заключается в том, что эти вымышленные
герои ухитряются присутствовать в решающие моменты подлинной истории. Атос
прячется под эшафотом  во  время  казни  Карла  I  Стюарта  и  слышит  его
последние  слова   именно  ему  адресует   Карл   знаменитое   "Remem er!"
["Запомни!" (англ.)]. Атос и д'Артаньян вдвоем восстанавливают Карла II на
английском   троне.   Арамис   пытается   подменить   Людовика   XIV   его
братом-близнецом, который впоследствии  станет  Железной  Маской.  История
низводится до уровня любимых и знакомых персонажей и тем самым  до  уровня
читателя.
  Метод  этот  безупречен  при  условии,  если  у  писателя   темперамент
Дюма-отца. Правдоподобных героев можно создать,  только  вкладывая  в  них
многое от самого себя. Точно так же как Мольер нашел  в  себе  Альцеста  и
Филинта, Мюссе - Оттавио и Челио, Дюма  раздвоился,  чтобы  произвести  на
свет Портоса и  Арамиса.  В  Портосе  воплощены  те  черты,  которые  Дюма
унаследовал от своего отца  в Арамисе -  элегантность,  доставшаяся  обоим
Дюма от Дави де ля Пайетри. "Тонкая кость и могучая мускулатура"  -  таков
Дюма.
  Не следует забывать и о том, что по своей морали и философии  Дюма  был
близок не мыслящей верхушке Франции, а  массе  своих  читателей.  Вальтеру
Скотту, добродетельному шотландцу, его моральное  и  художественное  кредо
диктовало нравственные эпилоги. Мораль Дюма - это сочетание любви к  славе
и "здравого смысла", не лишенного цинизма. Таким образом, Дюма  объединяет
Францию героических поэм и Францию фаблио - сочетание, представляющее если
не всю Францию, то, во всяком случае, значительную ее часть. Как и  Рабле,
Дюма любил пирушки, попойки, любовные похождения. Если  бы  д'Артаньян  не
был героем, он казался бы нам чрезвычайно безнравственным. Мушкетеры, и  в
этом они похожи на своего творца, не видят ничего дурного ни в том,  чтобы
менять любовниц, ни в том, чтобы иметь по нескольку любовниц зараз,  ни  в
том, чтобы брать у них деньги. Все это так, и тем не менее романы Дюма  не
были  ни  непристойными,  ни  воинствующе  аморальными.   Его   творчество
разительно отличалось от творчества его друзей  романтиков,  напоминавшего
лавку похоронных принадлежностей. Дюма доставлял  удовольствие.  "Да,  это
нечто невероятное, - писал Жюль Жанен,  -  этот  роман,  интрига  которого
тесно связана с самыми крупными событиями в  истории  Европы".  Жанен  был
прав. В 1845 году по  прихоти  Дюма  Париж  действительно  гораздо  больше
интересовался Анной Австрийской, чем Луи-Филиппом, и похождениями  герцога
Букингемского, чем угрозами Англии.



Глава вторая
"ТОРГОВЫЙ ДОМ АЛЕКСАНДР ДЮМА И Кo"

  За всю историю французской литературы ни один  писатель  не  был  столь
плодовит, как Дюма в период с 1845 по 1855 год. Без  передышки  обрушивает
он на газеты и журналы романы, в восемь - десять томов каждый. Перед  нами
проходит вся история Франции. За "Тремя мушкетерами" следуют "Двадцать лет
спустя", за которыми  потянется  "Виконт  де  Бражелон".  Другая  трилогия
("Королева Марго", "Графиня де Монсоро", "Сорок пять")  выводит  на  сцену
Валуа. В "Королеве Марго" повествуется о борьбе между Генрихом  Наваррским
и Екатериной Медичи  в "Графине де Монсоро" увлекательно рассказывается  о
царствовании Генриха III. В "Сорока пяти" Диана де Монсоро  мстит  герцогу
Анжуйскому за смерть своего любовника Бюсси д'Амбуаза.
  Одновременно в другой серии романов ("Ожерелье королевы",  "Шевалье  де
Мэзон-Руж",  "Жозеф  Бальзамо",  "Анж  Питу",  "Графиня  де  Шарни")  Дюма
описывает закат и падение французской монархии. Можно с полным  основанием
говорить об "историческом империализме"  Дюма.  Он  еще  смолоду  замыслил
объединить в своей писательской державе всю историю. "Мечты мои  не  имеют
границ, -  говорил  сам  Дюма,  -  я  всегда  желаю  невозможного.  Как  я
осуществляю свои  стремления?  Работая,  как  никто  никогда  не  работал,
отказывая себе во всем, часто даже во сне..." Вот откуда эта цифра -  пять
или шесть сотен томов, потрясающая читателя.
  Среди этой гигантской продукции мало неудач. К его романам обращается в
часы досуга весь мир. Никто не читал всех произведений Дюма  (прочесть  их
так же невозможно, как написать), но весь земной шар  читал  Дюма...  Если
еще существует, говорили в 1850 году, на каком-нибудь необитаемом  острове
Робинзон Крузо, он наверняка  сейчас  читает  "Трех  мушкетеров".  Следует
добавить, что и весь мир и сама Франция знакомились с французской историей
по романам Дюма. История эта не во всем верна, зато она далеко не во  всем
неверна и всегда полна самого захватывающего  драматизма.  "Заставляет  ли
Дюма думать? - Редко. - Мечтать? - Никогда. -  Лихорадочно  переворачивать
страницы? - Всегда".
  Успех  рождает  множество  врагов.  Дюма  продолжал  раздражать   своим
краснобайством, бахвальством, орденами и неуважением к законам  республики
изящной  словесности.  Казалось  оскорбительным,   что   один-единственный
писатель захватил все подвалы во всех газетах. Казалось непорядочным,  что
он содержит целый отряд анонимных соавторов - Фелисьена  Мальфиля  (обычно
сотрудничавшего  с  Жорж  Санд),  Поля  Мериса,  Огюста   Вакери   (обычно
с