зился бы господин Прюдом, за  то,  что  Вы  оказали  мне  честь  Вашим
письмом от 15-го числа, и берусь за перо, чтобы выразить Вам мою  живейшую
признательность. Я узнал, что моя хозяйка написала Вам... Не скрою от Вас,
что к приезду в Ноан и к встрече с Вами она  готовится  как  к  празднику.
Если Вы добрая женщина, то она - вполне послушное  дитя   к  тому  же  она
нисколько Вас не стеснит. Это главное. Буде  Вы  хоть  в  чем-то  измените
своим привычкам - а они мне очень хорошо известны, - я сразу замечу это...
Остается открытым вопрос о ее дочери, которую она не желает оставлять одну
в сорока четырех комнатах огромного барака  она просит  у  Вас  разрешения
представить ее Вам. Девочка будет спать в комнате матери, на кушетке.  Как
путешествующая  москвичка,  она  это  обожает!  Так  что   не   опасайтесь
осложнений с этой стороны!
  Однако трепещите!.. Вот и капля дегтя: у меня есть  приятель,  толстяк,
он довольно-таки похож  на  ваших  ньюфаундлендов   зовут  его  Маршаль  -
гигант, и весит он 182 фунта, а остроумия у него хватит на четверых.  Этот
может спать где угодно в каком-нибудь курятнике, под деревом,  у  фонтана.
Можно его захватить с собой?"

  Санд, разумеется, ответила, что и  юная  славянка  и  толстый  художник
будут для нее желанными гостями. Шарль Маршаль, задушевный друг Дюма,  был
художник эльзасец,  бесталанный,  но  приятный  в  обществе   он  нравился
женщинам и был остер на язык. Друзья называли этого толстощекого  великана
кто Былинкой, кто Мастодонтом.  Его  непринужденность  порою  граничила  с
бестактностью. Закоренелый блюдолиз и  не  слишком  скромный  донжуан,  он
налево  и  направо  болтал  о  своих  победах.  Дюма-сын  терпел  его   со
снисходительностью, достойной Дюма-отца. Можно представить себе прибытие в
Ноан каравана из Вильруа и то удивление, какое вызвала у княгини и  княжны
Нарышкиных веселая и бесшабашная жизнь богемы.  Дюма  привез  Санд  дурную
весть: сообщение о смерти Розы Шери, которую оба они обожали.  Она  умерла
от дифтерита - заразилась, ухаживая за своими больными детьми. "Не  плачь,
- сказала, умирая, очаровательная актриса своему мужу, -  не  плачь,  ведь
наши малютки спасены". Роза оставила по себе светлую память,  как  человек
великого благородства и самоотверженности.

  Записная книжка Жорж Санд, 75  сентября  1861  года:  "После  обеда,  в
десять часов, прибыли мадам и  мадемуазель  Нарышкины,  Дюма  и  его  друг
Маршаль с очень добрым лицом. Беседуем в гостиной... Понемногу  расходимся
- один за другим... Все веселы и в то же время  печальны  и  волей-неволей
говорят о бедной Розе...
  1 октября 1861 года. Дюма читает нам начало "Вильмера", его пьесы   она
восхитительна. Я поднимаюсь к себе, чтобы немного поработать. Вечером Дюма
читает стихи...
  9  октября  1861  года.  Дюма  уезжает  в  семь  часов  утра.   Маршаль
остается...
  10 октября 1861 года. Долго сижу у Маршаля. Провожу с ним вечер,  ведем
умные разговоры, пока внизу репетируют...
  16 октября  1861  года.  Маршаль  ставит  вместе  с  Морисом  спектакль
марионеток...
  19 октября 1861 года. Маршаль становится моим толстым Бебэ..."

  Таким образом, Маршаль, прибывший  в  Ноан  незваным  гостем  вместе  с
Дюма-сыном и всеми его "Россиями", долго оставался в Берри  после  отъезда
своих друзей. Приехав  на  два  дня,  он  пробыл  несколько  месяцев.  Его
увлечение марионетками завоевало ему симпатию Мориса Санда. Чувство Жорж к
нему было совсем другого характера и вызвало неудовольствие Мансо (бывшего
уже в течение десяти лет принцем-консортом). Под  тем  предлогом,  что  он
пишет портрет владелицы замка,  Маршаль  запирался  с  ней  в  мастерской.
Дюма-сын прислал свое благословение.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 23  ноября  1861  года:  "Я  говорил  Вам,  какое
хорошее влияние можете Вы оказать на него авторитетом таланта, примером  и
советом  влияние, которого не могу оказать я, слишком близкий по возрасту,
характеру и полу к этому взрослому мальчишке. Я просто счастлив  тем,  что
Вы оценили этого человека по достоинству, а также тем, что сам он открыл в
себе новый талант. Много раз я советовал ему заняться портретом, но  среди
художников бытует непонятная недооценка этого жанра,  которой  я  не  могу
себе объяснить..."

  В декабре Маршаль наконец покинул Ноан. Он не прислал  Санд  ни  одного
письма, ни одного нежного привета, ни слова благодарности. Напрасно  ждала
она весточки от него, посылая ему  письмо  за  письмом.  Ответа  не  было.
Обезумев от тревоги, она обратилась к своему "дорогому  сыну"  Александру,
чтобы узнать, что сталось с ее толстым Бебэ, ее придворным художником.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 21 февраля 1862 года: "Я никогда больше не решусь
вводить кого бы то ни было в Ноанскую обитель, где все так  слажено  между
друзьями, что малейшая песчинка может испортить весь механизм!  Итак,  наш
друг Маршаль уже выказал себя неблагодарным? Рановато! Он должен был  хотя
бы сказать Вам спасибо за полученный им  заказ  на  шесть  тысяч  франков,
который принц дал ему лишь благодаря Вам. Увы! Увы! Я весьма опасаюсь, что
человечество - отнюдь не лучшее творение Господа Бога..."
  26 февраля 1862 года: "Сегодня я в ярости, и молчание моего  Мастодонта
немало этому способствует! Я не лучше Вас знаю, где он. Пороки воспитания,
укореняющиеся в зрелом возрасте, весьма схожи с душевной черствостью. Этот
бедный  парень  еще  не   знает,   что   когда   так   долго   пользуешься
гостеприимством такого человека, как Вы, гостеприимством столь сердечным и
столь плодотворным, то следует по меньшей мере отвечать на письма, которые
ты в довершение всего  получаешь!..  Этот  негодяй  эгоистичен,  как  сама
природа, и отличается таким  простодушием,  наивностью,  бесцеремонностью,
которым нет равных. До тех пор, пока я один страдал от этого,  я  объяснял
эти свойства простотой отношений между сверстниками, но от Вас,  да  и  от
других людей его отделяет слишком большое расстояние, - нельзя  подпускать
его к себе слишком близко. Когда я вез его к Вам, у  меня  была  затаенная
надежда, что простота и доброта, которые Вы сохранили, несмотря на  талант
и славу, произведут на него благоприятное впечатление и покажут ему, каким
надо быть, когда и он, в свою очередь, станет величайшим  мастером  своего
искусства, покажут ему,  что  полезно  знать  в  ожидании  этого  далекого
будущего. Но я убеждаюсь, что он, как обычно, увидел лишь внешнюю  сторону
вещей и что на Вас он смотрит как на товарища. Это  уж  чересчур,  дорогая
матушка!.."

  В течение всего 1862 года между "дорогим сыном"  и  "дорогой  матушкой"
велась  активная  переписка.  Дюма  завершил  "Маркиза  де   Вильмера"   и
великодушно от" казался от гонорара  за  пьесу  в  пользу  Жорж  Санд.  Он
жаловался на жизнь:

  "Минувшую неделю я провел  в  отчаянии  и  безделье.  Не  в  силах  был
написать ни строчки - ни романа, ни пьесы. И потому я дал себе зарок: если
мне удастся написать их, как я задумал, я пошлю  ко  всем  чертям  перо  и
чернила! Я барахтаюсь в них со дня рождения, и с меня хватит. Если  только
художник не переживает за свою жизнь троекратного превращения, как Рафаэль
и другие лица - не стоит их называть, - то искусство становится презренным
ремеслом. Кроме того, я вообще не художник. Ни по форме, ни по содержанию.
У меня зоркий глаз. Я вижу достаточно ясно и говорю достаточно четко - это
так, но в том, что я пишу, нет ни энтузиазма, ни поэзии, ни волнения.  Это
иронично и сухо. Произведения  этого  сорта  развлекают,  удивляют,  затем
утомляют публику, автора же это убивает. Закончив обе вещи -  сделав  этот
двойной выстрел, - я попытаюсь жить для себя, и если в этой  второй  жизни
родится что-то новое, какое-то неведомое чувство, суждение, даже  иллюзия,
я поведаю о них другим  если же нет, то - нет. Как будет  связана  с  этой
второй жизнью "Особа", о  которой  мы  столько  говорили:  номинально  или
фактически? Это не имеет значения. Не настолько я принимаю  всерьез  жизнь
ее общества, чтобы цепляться за форму. Пусть  я  просто  буду  счастлив  -
больше мне ничего не надо, как тому герою из пьесы Мери, который ничего не
требовал:
  ...в награду за труды -
  лишь проводить все дни на лоне наслаждений.
  Поживем - увидим. Ни одно из всех добрых и справедливых  слов,  которые
Вы говорили мне, не будет упущено в том великом  совете,  что  я  держу  с
самим собой..."

  Короче говоря, он склонялся к женитьбе на "Особе".

  "Остается девочка, и в этом вопросе Вы совершенно правы. Придется ждать
ее замужества, или хотя бы того времени, когда она сможет  сознательно  от
него отказаться. Не буду ничего говорить Вам о "ее характере. Надо,  чтобы
Вы сами длительное время наблюдали Ольгу в жизни, чтобы оценить ее. Она  в
меру любит свою мать. Чувствует она себя хорошо  только  за  городом.  Она
лакомка, целый день говорит о  своем  пищеварении  -  любимое  развлечение
породистых женщин. В своей бережливости она доходит до  того,  что  отдает
перешивать для себя старые платья матери и  штопает  чулки!  И  она  же  с
превеликой легкостью отдает свои деньги любому нуждающемуся. Очень гордая,
очень высокомерная с равными себе, она мягка и снисходительна  с  простыми
людьми, на какой бы ступени они  ни  стояли.  Имя  не  производит  на  нее
никакого впечатления, она готова называться госпожой Бенуа. Она увлекается
науками, в особенности точными, и не из честолюбия,  ибо  она  копит  свои
небольшие знания так же, как копит  свои  карманные  деньги.  Ольга  хочет
знать для самой себя. В общем она молчалива и говорит только в  подходящий
момент. Больная печень  прибавляет  к  этому  сочетанию  немного  туманной
меланхолии, без всякой фантазии. Вот что я увидел в ней, дорогая  матушка.
Выводы делайте Вы - женщина.
  Пока  что  мать  и  дочь  намерены  поселиться  в  Булонском  лесу,   в
очаровательном доме с  красивым  садом,  который  незаметно  сообщается  с
владениями Вашего сына. Можно будет  видеться  сколько  угодно,  при  этом
каждый будет жить у себя, и приличия будут соблюдены.  Теперь,  когда  все
устроено таким образом, пусть Бог и  царь  довершают  остальное.  Дело  за
ними..."



Глава третья,
В КОТОРОЙ ЖОРЖ САНД ДАРИТ ДЮМА-СЫНУ ДВОИХ ДЕТЕЙ

  Сила и мудрость  Санд  всегда  оказывали  глубокое  влияние  на  слабых
мужчин. Она исторгла шедевры у Мюссе, она поддерживала  Шопена  и  утешала
Флобера. Дюма-сын открылся ей в своем душевном смятении:

  "Жизнь была представлена  мне  с  изнанки.  Те,  кому  выпало  на  долю
наставлять меня, были заняты совсем другими делами, и я не вправе упрекать
их в том, что у них не нашлось для меня мудрости, которой  им  недоставало
для самих себя..."

  В свою очередь, Жорж со свойственной ей мужской откровенностью  описала
ему физические тяготы своего замужества и дала ему  понять,  сколь  ужасно
первое плотское испытание для девушки, если мужу  недостает  деликатности.
"Мы воспитываем их,  как  святых,  -  говорила  Жорж,  -  а  случаем,  как
кобылиц".
  На эту тему после долгих размышлений Дюма написал пьесу "Друг  женщин".
Ее сюжет: госпожа де Симроз, напуганная первой брачной ночью, разошлась со
своим незадачливым мужем, которого она, сама того не зная, все еще  любит.
И вот она одна в свете, беззащитная против  домогательств  всех  тех,  кто
сулит ей "иную любовь". Она погибла  бы,  если  бы  ее  не  оберегал  Друг
женщин, господин де Рион, который, как в свое время Оливье де Жален, являл
собою рупор  автора.  Господин  де  Рион  все  знает,  все  понимает,  все
предвидит. Для него не составляют тайны  ни  женское  сердце,  ни  мужские
желания. Он устраивает или  расстраивает  свидания   угадывает  намерения,
изобличает ошибки. Короче говоря, он играет в мире Дюма-сына ту  же  роль,
что граф Монте-Кристо в мире Дюма-отца. Он возлагает на  себя  полномочия,
расставляет ловушки, ведет допросы. Беспощадный к злым, изрекает  жестокие
афоризмы. "Женщина, - говорит господин  де  Рион,  -  существо  алогичное,
низшее, зловредное". - "Молчите, несчастный! Ведь женщина  вдохновляет  на
великие дела".  -  "И  препятствует  их  свершению".  Ему  задают  вопрос:
"Значит, порядочных женщин нет?" - "Есть, их даже больше, чем полагают, но
меньше, чем говорят".  -  "Что  вы  о  них  думаете?"  -  "Что  это  самое
прекрасное  зрелище  из  всех,  какие   довелось   видеть   человеку".   -
"Наконец-то! Значит, вы все же их встречали?" - "Никогда".
  Пессимизм, которого не выказывали ни Гюго, ни Санд,  ни  Дюма-отец.  Те
верили в любовь-страсть, даже когда сами  предавались  любви-прихоти.  Что
касается Дюма-сына, то он твердо убежден, что всякая любовь  -  обманчивый
мираж. Любить женщину - значит любить мечту нашего духа. Дюма-сын не верит
в  эту  мечту.  Отцы  слишком  наслаждались  жизнью,  у  сыновей  осталась
оскомина.  После  развращенного  XVIII   столетия   романтики   воскресили
христианский и рыцарский идеал женщины. Женщина оказалась чересчур слабой,
чтобы подняться  на  высоту  этого  идеала.  Дюма-сын  обнаружил  в  своих
взбалмошных  княгинях  существа,  исполненные  противоречий  и   хитрости.
Романтики любили капризы этих несчастных. Господин де Рион презирает их, а
быть может, и ненавидит.
  Беспощадный тон диктует эпоха. Растиньяк и Марсе уже вошли с хлыстом  в
руках в клетку с женщинами. С этого времени все  ширится  свобода  нравов.
Усиление разврата пробуждает скептицизм и  отвращение.  С  приходом  Морни
торжествует фатовство.  Куртуазность  гибнет.  Флобер,  Готье,  нимало  не
смущаясь, пишут "президентше" непристойные письма. Дюма-сын берет на  себя
миссию исправлять нравы.

  "По той иронии, за которую прячется господин де Рион,  -  говорит  Поль
Бурже, - по насмешкам, которыми  он  разит  направо  и  налево,  неизменно
начеку и неизменно  во  всеоружии,  по  той  позиции  морального  бретера,
которую он занимает при всяком столкновении - будь то  с  женщиной  или  с
мужчиной, с юной девушкой или старцем, - по всему  этому  легко  заметить,
что для этого мизантропа общественная жизнь оказалась слишком суровой.  Он
не сознается в своих обидах и не жалуется на них - он слишком горд. Но тон
любой его реплики - насмешливый и намеренно беспощадный, его стремление  с
первых же слов  покорить  собеседника  и  установить  свое  превосходство,
презрение, которое сквозит в каждой его фразе и каждом жесте,  -  все  это
своего рода признание, своего рода жалоба".

  То была жалоба самого Дюма-сына. Он сообщал  Жорж  Санд,  как  поживает
героиня, которую она помогла ему произвести на свет:

  4 октября 1863 года: "Что касается г-жи Симроз,  то  наше  сожительство
стало  постоянным.  Мы  больше  не  расстаемся.  Она  спит  со  мной.  Она
сопровождает меня в  самые  интимные  места,  наконец,  она  начинает  мне
надоедать. Поэтому я прилагаю все усилия к тому,  чтобы  поскорее  от  нее
избавиться..."

  Джейн де Симроз удивила и шокировала парижскую публику. "Друг женщин" в
течение сорока дней пытался одолеть удивление, молчание, замешательство, а
иногда и шумные протесты. Один зритель, сидевший в партере, после рассказа
Джейн  о  ее  брачной  ночи  поднялся  и  крикнул:  "Это  гнусно!"   Некая
куртизанка, знаменитая своими бесчисленными и открытыми любовными связями,
заявила: "Это сочинение оскорбляет самую сокровенную стыдливость женщины!"
И все же каждая женщина знала, что в пьесе есть значительная доля  правды.
Однако Дюма "предал Пол и разоблачил тайны Доброй Богини". В те времена  о
таких вещах не говорили. Особенно в  театре,  где  царила  женщина.  Чтобы
иметь успех, пьеса должна была обожествлять женщину и приносить  в  жертву
мужчину.

  "Без подобного жертвоприношения  прочный  успех  невозможен.  Клитандр,
Орас и Валер причиняют друг другу столько зла  для  того,  чтобы  в  конце
пьесы жениться на ней  Отелло становится убийцей оттого,  что  считает  ее
неверной  он не может больше жить  потому,  что  убил  ее.  Это  ради  нее
Арнольф катается по земле и рвет на себе волосы  это по  ее  вине  Альцест
стал мизантропом  это она сделала Цинну неблагодарным, Ореста  -  убийцей,
Тартюфа - богохульником.  Довольно  того,  что  она  любит  -  пусть  даже
кровосмесительной любовью, - чтобы  Ипполит  умер!  Один  только  Родриго,
несмотря на свою любовь к Химене,  убивает  ее  отца   но  ведь  потом  он
приходит к своей возлюбленной, предлагая ей свою жизнь взамен той, что  он
отнял. Ведь он не может "дышать воздухом, не напоенным ее любовью! Ведь он
хочет, чтобы дон Санчо убил его, если она не пожелает его  простить  и  не
вернет ему свое доверие! Не имела успеха ни одна пьеса, где бы Мужчина  не
приносился в жертву Женщине. Здесь, в театре, она - божество,  и,  сидя  в
своей  ложе  или  в  своем  кресле  -  красивая,  гордая,   торжествующая,
спокойная, окруженная поклонением и  лестью,  она  присутствует  при  этих
человеческих гекатомбах".

  Господин де Рион раздражал зрительниц. Следует признать -  в  нем  было
немало раздражающего. Но они не прощали  ему  другого:  не  того,  что  он
укрощал их (они не  питают  ненависти  к  укротителям),  а  того,  что  не
позволял хотя бы одной из них поработить себя.  В  первом  варианте  пьесы
одна красивая девушка, богатая и умная, бросалась на шею "Другу женщин", а
он ее отталкивал. Возмущение публики подобной развязкой было  так  сильно,
что по настоянию Монтиньи на следующем спектакле господин де Рион  женился
на мадемуазель Хакендорф. Тэн, а следом за ним Бурже  запротестовали.  Они
предпочитали непримиримого господина де Риона.  В  предисловии  к  изданию
пьесы, написанном  вдали  от  сверкающих  золотом  театральных  зал,  Дюма
осмелился повторить свой тезис: женщин надо держать в рабстве.

  "Женщина - существо ограниченное,  пассивное,  подчиненное,  живущее  в
постоянном ожидании. Это единственное незавершенное творение Бога, которое
он позволил закончить человеку. Это неудавшийся ангел... Итак,  природа  и
общество сошлись на том и будут сходиться вечно, как  бы  ни  протестовала
Женщина, что она - подданная Мужчины. Мужчина -  орудие  Бога,  Женщина  -
орудие Мужчины. Illa  u ille  u er  [она  внизу,  он  наверху  (лат.)].  И
нечего с этим спорить..."

  В жизни господин де Рион женился. Князь Нарышкин умер в  Сьезе  26  мая
1864 года, и Дюма мог жениться на княгине, наконец овдовевшей.  В  субботу
31 декабря 1864 года  мэтр  Ансель,  опекун  Бодлера  и  мэр  Нейисюр-Сен,
совершил в присутствии Александра Дюма-отца и Катрины Лабе (с согласия  их
обоих) бракосочетание Александра Дюма-сына  с  Надеждой  Кнорринг,  вдовой
Александра Нарышкина.
  Новобрачная пригласила в  качестве  свидетелей  адвоката  Анри  Миро  и
своего акушера Шарля Девилье. Дюма сопровождали  двое  друзей  -  художник
Шанделье и помощник хранителя императорской библиотеки Анри Лавуа.  Больше
никого  не  было.  Церемония  совершалась  втайне,  так   как   весь   акт
бракосочетания должен был зачитываться вслух, а он содержал  до  крайности
странный параграф:

  "Будущие  супруги  заявили,  что  удочеряют  ребенка   женского   пола,
записанного в мэрии Девятого округа Парижа 22 ноября 1860 года под  именем
Марии-Александрины-Анриетты и родившегося 20-го числа  того  же  месяца  у
Натали Лефебюр  при этом они подчеркнули, что имя матери - вымышленное..."

  В  течение  четырех  лет  "малютку  Лефебюр"   выдавали   за   сиротку,
подобранную и взятую на воспитание княгиней Нарышкиной.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 75 декабря 1864  года:  "Дорогая  матушка,  через
несколько дней я женюсь. Вот уже час, как я, принял бесповоротное решение,
о чем незамедлительно Вам сообщаю. Я не прошу Вашего согласия - я знаю, Вы
мне его даете. Но, как покорный и почтительный сын, я делюсь с  Вами  этой
новостью, прежде чем сообщить ее кому бы то ни было. Нежно обнимаю  Вас  и
Мансо тоже".

  В качестве свадебного подарка Санд послала вазу в форме  урны.  Не  для
того ли, чтобы собрать в нее пепел свобо