ролить
бальзам утешения на твою  удивительную  душу.  Я  видел  все  твои  письма
генералу Мюрату и Бомону и то письмо, в котором моя обожаемая Эме пишет  о
своей красивой маменьке ( ic!), я покрыл его тысячью поцелуев, так же  как
и те строки, которые ты приписала. Не  могу  выразить,  насколько  я  тебе
благодарен за то, что ты столь же горячо привязана к девочке, как и  я,  о
чем  свидетельствует  твоя  забота  о  ее  воспитании.  Благодаря   такому
поведению, поистине достойному тебя, ты стала  мне  еще  дороже,  и  я  не
дождусь часа, когда смогу выразить тебе свои  чувства.  До  свидания,  моя
возлюбленная жена, отныне тебе будет принадлежать еще большее место в моем
сердце, потому что пережитые нами несчастья лишь укрепили связывающие  нас
узы. Поцелуй наше дитя, дорогих родителей,  а  также  всех  наших  друзей.
Безгранично преданный тебе
  Ал.Дюма, дивизионный генерал".
  Генерал был столь любезен, что поручил своей супруге передать  тебе  50
луидоров  ты сможешь послать за ними сразу же по получении письма".

  "Супругой" этой была Каролина Бонапарт. Бедный Дюма не  подозревал  еще
ни о своей опале, ни о  той  пропасти,  которая  отделяла  семью,  ставшую
самодержавной, от тех, кто пять лет назад были ей равны.
  Орфография  письма  сомнительная,  пунктуация  -  ужасная,   но   стиль
очарователен и напоминает нам письма генерала Гюго. Эти  солдаты,  надолго
оторванные от своих семей, проникались к ним самой  трогательной  любовью.
Жены, дети становились для них тем дороже, чем более недосягаемы они были.
А Дюма, перенесшему немало страданий в  Египте  и  еще  больше  в  тюрьме,
мирный семейный очаг в Вилле-Коттре, любящая жена и  подавно  должны  были
казаться раем. Госпоже Гюго, романтической бретонке, выданной замуж против
воли, супружеская  жизнь  представлялась  малопривлекательной   генеральша
Дюма, мягкая и мудрая уроженка Валуа, сама выбрала себе мужа и любила  его
всем сердцем.
  1 мая 1801 года генерал прибыл в дом Лабуре и свиделся наконец со своей
молодой женой, дочерью восьми лет  и  родителями  жены,  которые  начинали
стареть. У изувеченного геркулеса не было ни  гроша  за  душой:  тюремщики
отняли у него все деньги,  которые  он  имел  при  себе,  а  жалованья  за
последние два года он так и не получил. Ну и  что  с  того?  Разве  он  не
генерал Дюма, храбрец из храбрецов? Разве у него нет чина, нет прав? Разве
у него не осталось в армии надежных друзей, таких, как  Мюрат  и  особенно
Брюн,  сохранивший  верность  республиканским  идеалам?  Он  бомбардировал
военные  канцелярии  письмами.  Тщетно!   Бонапарт   никогда   не   прощал
недостаточную преданность своей персоне. Главному врачу Деженету, который,
обследовав Дюма, нашел, что он очень плох,  и  хлопотал  за  него,  первый
консул написал:

  "Так как вы считаете, что по состоянию здоровья он уже не сможет  спать
по шесть недель кряду на раскаленном  песке  или  в  трескучие  морозы  на
снегу, прикрывшись лишь медвежьей шкурой, то как кавалерийский  офицер  он
мне больше не нужен.  Его  с  успехом  можно  заменить  первым  попавшимся
капралом..."

  Изгнанник осмелился обратиться к самому властителю.

  Генерал Дюма - генералу Бонапарту, 7 вандемьера 10-го года:
  "Генерал-консул, вы знаете, какие несчастья мне пришлось пережить!  Вам
известны мои стесненные обстоятельства! Вы помните о  сокровищах  Каира!..
Медленное отравление, жертвой которого я  стал  в  неаполитанской  тюрьме,
настолько подорвало мое здоровье, что  к  тридцати  шести  годам  на  меня
обрушились болезни, которыми обычно страдают  лишь  люди  преклонных  лет.
Меня постигло и другое горе, генерал-консул,  и,  должен  признаться,  для
меня оно гораздо ужаснее тех бед, на которые я вам уже жаловался.
  Военный министр в письме от 29 фруктидора прошлого года известил  меня,
что мое имя попало в список генералов запаса. Сами посудите, каково мне, в
мои годы, с моим именем, быть вот так, одним росчерком пера, сброшенным со
счетов. Я старше всех офицеров одного со мной звания. И вот  уже  генералы
моложе меня получают назначения, а я, я  -  обречен  на  бездействие!..  Я
взываю к вашему сердцу,  генерал-консул,  да  внемлет  оно  моим  жалобам.
Позвольте мне надеяться,  что  вы  сами  соблаговолите  защитить  меня  от
врагов, которых я, возможно, нажил себе".

  Ответа не  последовало.  Он  попытался  найти  поддержку  у  начальника
генерального  штаба  Леопольда  Бертье,  брата  своего  старого  врага  по
итальянскому походу, и пригласил его поохотиться в живописных окрестностях
Вилле-Коттре. Бертье приехал, увез дичь и прислал благодарственное письмо:

  Леопольд Бертье, бригадный  генерал,  начальник  генерального  штаба  -
генерала Дюма, 7-й дополнительный день 10-го года:
  "Мы доехали благополучно, дорогой генерал, и сожалеем лишь о  том,  что
не смогли подольше остаться с Вами,  чтобы  засвидетельствовать  Вам,  как
глубоко мы были тронуты тем радушием и дружбой, с коими Вы нас  принимали.
Было бы очень любезно с Вашей стороны, если бы Вы  приехали  на  несколько
дней в мою деревушку Шампиньоле. Мой  адъютант,  постоянно  находящийся  в
Париже, привез бы Вас. Не забудьте  только  отослать  собаку  накануне.  Я
заверяю Вас, что Вы у нас не соскучитесь.  Помните,  что  Вы  мне  обещали
приехать и что не в  Ваших  правилах  изменять  своему  слову.  Я  надеюсь
увидеть Вас в первые дни вандемьера, потому что в дни сбора винограда наша
равнина прекрасна, как никогда. Непременно приезжайте, дорогой генерал,  и
предоставьте мне возможность оказать вам столь же радушный прием, каким Вы
почтили меня.
  Прошу вас засвидетельствовать мое почтение Вашей супруге.  С  дружеским
приветом..."

  В конце писем теперь расписывались не в республиканском братстве,  а  в
воинской дружбе  но Бертье был  из  тех  людей,  для  которых  соображения
карьеры выше всякой дружбы, и уж он никак не стал бы  противиться  решению
первого консула.
  24 июля 1802 года в доме на улице Лормеле Мари-Луиза произвела на  свет
сына, которого записали под именем Александра Дюма. Позже (в 1831 году)  в
акты гражданского состояния внесли поправку: к фамилии  Дюма  прибавили  -
Дави де ля Пайетри. Генерал  попросил  своего  старого  товарища  генерала
Брюна быть крестным отцом ребенка.

  Дюма - Брюну, 6 термидора 10-го года:
  "Мой дорогой Брюн, с радостью сообщаю тебе, что вчера  утром  моя  жена
разрешилась от бремени большим мальчишкой  он весит девять фунтов, и в нем
18 вершков. Так что, если он  будет  так  же  быстро  расти  после  своего
появления на свет, как рос до, похоже, что он не  подкачает.  Да,  кстати,
хочу тебя предупредить: я рассчитываю, что ты будешь крестным  отцом.  Моя
старшая дочь, которая посылает тебе нежный  привет  и  воздушный  поцелуй,
будет тебе кумой. Приезжай поскорей, хоть новорожденный  и  не  выказывает
желания  покинуть  этот  мир   приезжай  поскорей,  потому   что   я   уже
давным-давно тебя не видел и очень хочу с тобой повидаться.
  Алекс.Дюма
   . . Я распечатал письмо, чтобы сообщить тебе, что озорник  только  что
пустил струю выше головы. Неплохое предзнаменование, а?"

  Брюн - Дюма, 10 термидора 10-го года:
  "Суеверие не позволяет мне исполнить  твою  просьбу.  Я  пять  раз  был
крестным  отцом,  и  все  мои  пять  маленьких  крестников  умерли.  Когда
скончался последний, я дал себе клятву никогда больше не крестить детей...
Посылаю гостинцы малютке, крестной и ее матушке".

  На самом деле Брюн, всецело  сочувствуя  старому  товарищу  по  оружию,
попавшему в опалу, все же боялся возбудить недовольство  властителя.  Дюма
настаивал, и они в конце концов пришли к компромиссу: Брюн будет  крестным
отцом, но передаст свои полномочия деду Лабуре, который за  него  подержит
внука над купелью.
  Генерал отдал свою дочь Эме в парижский пансион. Он страстно привязался
к красавцу сыну, белокожему и голубоглазому, лишь курчавые волосы  ребенка
выдавали, что он на одну  четверть  африканец.  Едва  мальчик  подрос,  он
горячо полюбил добряка отца. Он восхищался  его  феноменальной  физической
силой, которую  отец  сохранил,  несмотря  на  болезни,  блестящим  шитьем
мундира, ружьем с серебряной насечкой и подушечкой из зеленого сафьяна  на
прикладе.
  Семья перебралась в маленький замок  "Рвы",  находившийся  в  деревушке
Арамон неподалеку от  Вилле-Коттре.  Жили  по-прежнему  на  широкую  ногу.
Генерал оставил у себя в услужении садовника, кухарку, сторожа  и  личного
лакея негра по имени Ипполит.
  В 1805 году Дюма, понимая, что здоровье его с каждым  днем  ухудшается,
решил поехать в Париж показаться великому Корвизару. Он взял с собой  жену
и сына, которых хотел представить своим друзьям. Он чувствовал, что смерть
его близка, и хотел, чтобы у мальчика остались влиятельные покровители.  У
Мюрата и Брюна достало смелости принять приглашение на завтрак.  Брюн  был
при этом сердечен, Мюрат - холоден. Год назад была провозглашена  империя.
Между новыми сановниками, маршалами,  которые  на  глазах  превращались  в
принцев или  королей,  и  изувеченными  в  боях  ветеранами  революции  не
осталось ничего общего, кроме обременительных воспоминаний.  Но  маленький
Александр на всю жизнь запомнил, как он в шляпе Мюрата скакал вокруг стола
верхом на сабле Брюна.
  Генерал Дюма попросил аудиенцию у императора и получил отказ.  Корвизар
не смог облегчить его страданий, и Дюма покинул Париж со "смертью в душе и
теле". Может быть, стесненные средства, а может  быть,  желание  переехать
поближе к врачам заставило семью вернуться в Вилле-Коттре. Дюма поселились
в гостинице "Шпага" вместе с дедом Лабуре, который тоже покинул насиженное
место.
  О последних месяцах жизни  своего  отца  маленький  Александр  сохранил
очаровательные воспоминания. Ребенок хорошо запомнил октябрьский день 1805
года, проведенный в соседнем замке, обтянутый кашемиром  будуар,  красивую
молодую женщину, раскинувшуюся на софе. Это была Полина Бонапарт,  княгиня
Боргезе, разведенная со своим мужем.

  "Когда отец вошел, - рассказывает Дюма, - она не  встала  с  софы.  Она
протянула ему руку, подняла голову - и только. Отец хотел было сесть рядом
на стул, но она усадила его на  софу  и,  положив  ножки  ему  на  колени,
кончиком туфельки играла пуговицами его мундира. Эта ножка, эта ручка, эта
прелестная женщина, белая и пухленькая,  рядом  с  темнокожим  геркулесом,
могучим и красивым, несмотря на свои  болезни,  -  картину  очаровательнее
трудно себе представить.
  Внезапно до нас донесся звук рожка, раздававшийся где-то в парке.
  - Охота приближается, - сказал отец. - Зверя  погонят  по  этой  аллее.
Давайте посмотрим на него, княгиня?
  - Не стоит, дорогой генерал, - ответила она. - Мне здесь хорошо, и я не
тронусь с места  ходьба меня утомляет  но если уж вам так хочется,  можете
поднести меня к окну.
  Отец взял ее на руки, как кормилица берет ребенка, и поднес к окну.  Он
держал ее там минут десять... Затем уложил на  софу  и  снова  занял  свое
место подле нее. Что происходило потом за моей спиной, я не  знаю.  Я  был
целиком поглощен оленем,  промчавшимся  по  дорожке  парка,  охотниками  и
собаками. Все это тогда интересовало меня куда больше, чем княгиня..."

  В  1806  году  Жан-Мишель  Девиолен,  кузен  Лабуре,  который   остался
полновластным хозяином лесов и распоряжался  имперскими  владениями  точно
так же, как когда-то управлял  ими  при  герцоге  Орлеанском  (умершем  на
эшафоте), пришел к генералу Дюма с сообщением, что Бертье  выхлопотал  для
него постоянное разрешение на охоту. Так сильные  мира  сего  отделываются
мелкими подачками от тех угрызений совести, которые  испытывают,  совершив
большую несправедливость.
  И генералу захотелось еще раз сесть в седло и пуститься вскачь по лесам
Вилле-Коттре,  но  болезнь  победила   победителя.   Однажды,   когда   он
возвратился с верховой прогулки, ему пришлось лечь в постель.  Он  впал  в
глубокое отчаяние и на какое-то мгновение потерял самообладание.
  - Неужели генерал, - воскликнул он,  -  который  в  тридцать  пять  лет
командовал тремя армиями, должен в сорок умирать в постели,  как  трус?  О
Боже, Боже, чем я прогневил тебя, что ты обрек меня таким молодым покинуть
жену и детей?
  Он призвал священника,  исповедался,  а  потом,  повернувшись  к  жене,
испустил последний вздох у нее на руках в  тот  миг,  когда  часы  пробили
полночь.
  Маленького Александра заранее увезли из дому к  двоюродной  сестре  его
матери. Вечером он заснул, но  в  полночь  обоих,  и  женщину  и  ребенка,
разбудил громкий стук в дверь. Малыш, нисколько не испугавшись, кинулся  к
двери.
  - Куда ты, Александр? - закричала хозяйка.
  - Разве ты не видишь?.. Я хочу открыть папе,  он  пришел  проститься  с
нами.
  Она снова уложила малыша в постель, и он заснул. На следующий день  она
сказала:
  - Мой бедный мальчик, твой папа, который тебя так любил, умер.
  - Умер?.. Что это значит?
  - Это значит, что ты его больше не увидишь.
  - А почему я его больше не увижу?
  - Потому что Господь Бог взял его к себе.
  - А где живет Господь Бог?
  - На небе.
  Маленький Александр смолчал, но в  первый  же  удобный  момент  кинулся
домой. Он вошел, никем не замеченный,  направился  прямо  в  комнату,  где
висело ружье отца, и, взяв его, стал карабкаться  вверх  по  лестнице.  На
площадке он столкнулся с матерью, которая вся в слезах выходила из комнаты
покойного.
  - Ты куда? - спросила она его.
  - На небо.
  - А что ты хочешь там делать, мой бедный мальчик?
  - Я убью Господа Бога, который убил папу.
  Она взяла его на руки и чуть не задушила в объятиях.
  - Не говори таких слов, мой маленький! - воскликнула она. -  Мы  и  без
того достаточно несчастны!



Глава третья
ВОЛЬНОЕ ДЕТСТВО, ПРОВЕДЕННОЕ В ПРАЗДНОСТИ СРЕДИ ЛЕСОВ

  Они и в  самом  деле  были  очень  несчастны.  Генерал  не  оставил  им
наследства,  семье  нечего  было  ждать  от  императора,  который   упорно
отказывал в аудиенции жене бунтаря. Товарищи Дюма по оружию - Брюн, Ожеро,
Ланн - напомнили императору о подвигах генерала Дюма. "Я запрещаю вам  раз
и навсегда, - сухо сказал Наполеон I, - упоминать в моем  присутствии  имя
этого человека". Добиться для маленького Александра стипендии в лицее  или
военной школе оказалось невозможным. Наполеон  не  отличался  великодушием
Октавиана-Августа.
  Жан-Мишель Девиолен, инспектор лесов, родственник и  покровитель  семьи
Дюма, написал генералу Пиллю, графу  империи,  который  состоял  с  ним  в
родстве и в  бытность  свою  генеральным  комиссаром  революционной  армии
слыхал о героизме Дюма, чтобы сообщить о кончине доблестного и несчастного
генерала:

  "Он  отошел  в  лучший  мир  вчера,  в  одиннадцать  часов  вечера,   в
Вилле-Коттре, куда вернулся, чтобы находиться под наблюдением врачей.  Его
унесла  в  могилу  болезнь,   явившаяся   следствием   тяжких   испытаний,
перенесенных им в неаполитанской тюрьме по возвращении из Египта...
  Оказавшись в запасе, тяжелобольной, он  не  переставал  молить  Бога  о
победе французского оружия. Воистину  трогательно  было  слышать,  как  за
несколько  часов  до  смерти  он  говорил,  что  ему  хотелось   бы   быть
похороненным на поле Аустерлица".

  Девиолен просил назначить  пенсию  вдове  и  сиротам,  которых  генерал
оставил без  всяких  средств  к  существованию,  так  как  долгая  болезнь
поглотила те скудные сбережения, которые у него были. Он получил от  Пилля
ответ отрицательный,  хотя  и  скрашенный  вполне  официальным  выражением
соболезнования. Все хлопоты оказались напрасными,  старикам  Лабуре  снова
пришлось взять на себя заботу о дочери и внуках.
  Маленький Александр был сообразительным, но непоседливым ребенком. Мать
и сестра научили его читать и писать, но в арифметике он никогда  не  смог
пойти дальше умножения. Зато он еще в  раннем  возрасте  выработал  почерк
военного  писаря  -  четкий,  аккуратный,  щедро  украшенный  завитушками.
Графолог наверняка увидел бы  в  этом  свидетельство  тщеславия,  впрочем,
мальчик и впрямь любил похвастаться. Стоило ему прочесть Библию, Бюффона и
трактат по мифологии, принадлежащий  перу  его  земляка  Демутье,  как  он
решил, что знает все  на  свете,  и  с  апломбом  вмешивался  в  разговоры
взрослых, делая им замечания серьезным, наставительным тоном,  за  что,  к
своему  великому  изумлению,  "гораздо  чаще  получал  пинки  в  зад,  чем
похвалы". Мать, беспокоясь  о  его  будущем,  попыталась  было  учить  его
музыке, но оказалось,  что  он  начисто  лишен  слуха.  Зато  он  научился
танцевать, фехтовать, а немного позже и стрелять. И делал все это отлично.
  В десять лет он  увлекся  физическими  упражнениями  и  мечтал  лишь  о
саблях, шпагах, ружьях и пистолетах. Главную роль в его  жизни  играла  не
семья, а лес. Вокруг  Вилле-Коттре  были  огромные  леса,  и  все  местные
сорванцы бегали туда охотиться, ставить силки, играть в дикарей и  дружить
с браконьерами.
  Дюма было десять лет, когда один из его  родственников,  аббат  Консей,
умер, завещав ему  стипендию  в  семинарии  при  условии,  что  он  примет
духовный сан. Бедная мать, не знавшая, куда его определить, ухватилась  за
эту возможность и умоляла сына пойти в семинарию хотя  бы  для  пробы.  Он
поначалу согласился и получил от нее двенадцать су на чернильницу - такую,
как у семинаристов. На эти деньги он купил хлеба, колбасы и отправился  на
три дня в лес охотиться на птиц. На четвертый день он вернулся домой.
  Блудным сыновьям обычно оказывают самый горячий прием. И мать,  изрядно
натерпевшаяся страху, обняла его, расцеловала, пообещала никогда больше не
упоминать о семинарии и послала его в местный коллеж аббата Грегуара.
  Святой  отец  вскоре  понял,  что,  хотя  Дюма  и  сердечный   мальчик,
непомерная гордыня мешает ему  проявлять  добрые  чувства.  Александр  был
тщеславен, часто дерзил. Он мало чему  научился:  усвоил  начатки  латыни,
начатки грамматики да  еще  усовершенствовал  свой  почерк,  приделывая  к
буквам всевозможные росчерки,  сердечки  и  розочки.  Почерк  его  вызывал
смешанное чувство восторга и отвращения. Что касается молитв, то  тут  он,
как и в арифметических действиях, не  пошел  дальше  первых  трех:  " ater
 o ter, Ave Maria, Credo" ("Отче наш, Богородице Дево радуйся, Верую"). По
своим наклонностям он оставался тем  же  бродягой,  дикарем  и  сорванцом,
которого больше волновали звуки,  пробуждающиеся  в  лесу  с  наступлением
ночи.
  Мать его, превосходная женщина, работящая  и  робкая,  узнавала  своего
обожаемого  мужа  в  этом  рослом  мальчике  с  африканской   наружностью,
мускулистом  и  сильном,  которому  в  десять   лет   давали   не   меньше
тринадцати-четырнадцати.  Находясь  полностью  под   его   влиянием,   она
позволяла ему делать все, что взбредет в голову. Впрочем, ей  не  пришлось
одной воспитывать этого славного и необузданного дикаря: верные друзья  не
бросили ее в беде. На специалистах в отличие от политических  деятелей  не
отражаются смены режимов, и  Девиолен,  хоть  он  и  служил  империи,  при
Бурбонах остался на том же посту инспектора лесов  пост этот придавал  ему
огромный авторитет в глазах юного Александра. Вспыльчивый и ворчливый,  но
по сути своей добрейший человек, он казался мальчику "королем  деревьев  и
императором листьев".
  Опекуном Александра генерал  Дюма  назначил  другого  их  соседа,  Жака
Коллара,   человека   приветливого   и    веселого     жена    его    была
незаконнорожденной дочерью герцога Орлеанского (Филиппа Эгалите) и госпожи
де Жанлис. Рассказы госпожи Коллар  знакомили  маленького  Дюма  с  эпохой
старого режима так же, как рассказы матери - с эпохой империи.
  То была грандиозная и небывалая  эпоха.  Через  Вилле-Коттре  проходили
вражеские войска, и маленький Дюма во время  французской  кампании  видел,
как по городу ехал русский император  в  сопровождении  казаков.  Заслышав
топот конницы, женщ