юбовь,
какую я мог бы питать к Мари, я перенесу, таким образом,  на  мою  дорогую
крошку Микаэлу..."

  В феврале 1861 года Эмилия уже была  в  состоянии  приехать  к  Дюма  в
Неаполь, некоторое время спустя вслед за нею прибыла кормилица с ребенком.
Эмилия взяла на себя роль хозяйки дворца.
  Объем работы, которую Дюма  выполнял  в  то  время  для  своей  газеты,
поистине ошеломляет. Политические передовицы, заметки на  различные  темы,
известия из Рима, длинные  исторические  статьи  о  легендарной  Иский,  о
Дандоло и, разумеется, фельетон - все выходило из-под  его  пера.  Большие
листы  голубоватой  бумаги,  которые  он  исписал  тогда  своим  писарским
почерком, могли бы составить пятнадцать  -  двадцать  томов.  Здесь  можно
найти воззвания, полемику, подстрекательские статьи:

  "Двести учащихся школы живописи пришли поблагодарить нас за то, что  мы
взяли их сторону  против  преподавателей,  видимо,  забывших,  к  чему  их
призывает долг..." "Пусть муниципалитет даст мне участок, и я, Дюма, найду
сто тысяч дукатов, чтобы построить для вас театр..."

  Одновременно Дюма собственноручно писал историю неаполитанских Бурбонов
в одиннадцати  томах,  роман  ("Сан-Феличе"),  "Воспоминания  Гарибальди".
Бенедетто  Кроче  очень  похвально  отзывается  об  одной  брошюре   Дюма,
написанной по-итальянски  она датирована 1862 годом и поднимает вопрос  "О
происхождении   разбоя,   причинах   его   распространения   и    способах
уничтожения". Из этой  брошюры  явствует,  что  человек,  которого  многие
считали легкомысленным, лучше всяких экспертов проанализировал  конкретные
условия для проведения аграрной реформы в Южной Италии.
  Плодовитость писателя была  по-прежнему  неиссякаема   непрекращающаяся
битва человека с недоверием способна была привести в отчаяние. Даже Портос
и тот нашел бы эту глыбу слишком тяжелой.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 22 августа 1867 года: "Я получил письмо от папаши
Дюма  и он уже потерял мужество. Вот что он пишет: "Десять тысяч нежнейших
приветов нашей приятельнице, она не стареет и все так же умело  пользуется
бумагой, пером и чернилами,  а  меня  они  убивают..."  Если  папаша  Дюма
примется сообщать мне свои черные мысли, это будет смешно. Напишите  моему
отцу и дайте ему все те советы,  какие  Вы  вправе  дать,  а  я  -  нет...
Расскажите ему, какой образ жизни сохраняет Вам  молодость  и  талант,  и,
быть может, он ухватится за протянутую ему руку помощи. Он такой  сильный,
а первое побуждение всегда так благородно..."

  Что пользы быть  сильным,  когда  другие  слабы?  Кавур,  верный  слуга
Савойского дома, почел  своим  безотлагательным  долгом  выступить  против
Гарибальди, который, так же  как  он,  стремился  к  единству  Италии,  но
опирался на республиканцев. Гарибальди был в нерешительности. Дюма, "более
гарибальдиец, чем сам Гарибальди", был  противником  Кавура.  Французскому
консулу в Ливорно он заявил (тот  передал  содержание  этого  разговора  в
депеше своему министру),  что  хотел  бы  изгнать  из  Неаполя  не  только
Бурбонов, но и нового короля Виктора-Эммануила.

  "- В драме, - сказал Дюма консулу, - когда  какой-нибудь  персонаж  уже
полностью использован, когда его роль исчерпана, закончена, от него  ловко
избавляются - его уничтожают. Как раз это мы и собираемся сделать...
  - Но когда вы прогоните пьемонтцев, кто же сядет на их место?
  - Мы, дорогой мой, мы!
  - Кто это мы?
  - Гарибальди...
  - Но что вы сделаете с Италией?
  - Мы, дорогой мой, организуем в Италии федеративную республику".

  Жорж  Санд,  чувствуя,  что  он  несчастен,  предложила  ему   приехать
отдохнуть в Ноан   папаша  Дюма  прислал  ей  мрачное  и  пессимистическое
письмо-отказ.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 12 сентября 1862 года: "Право же, мой  отец  стал
капризен. Что заставило его так измениться? Вы, дорогая  матушка,  сделали
больше, чем могли, и быть может, все сложилось к лучшему. Бог  знает,  что
натворила бы эта дикая птица в Вашем воробьином  гнезде.  Оставьте  его  в
покое. Он вернется к нам, когда ему подобьют крыло.
  Что касается нашего друга Гарибальди, то в прошлом году я писал  Дидье:
"Я, право же, боюсь, как бы мой герой не полинял". Я не ошибся. Между нами
говоря, он не из того теста, из которого сделаны  поистине  великие  люди.
Люди, возрождающие общество  с  помощью  шпаги,  не  столь  речисты.  "Бог
толкает меня", - говорил Аттила и шел вперед. Этот же, едва добравшись  до
какого-нибудь балкона, сразу начинает произносить  речи,  а  любой  листок
бумаги побуждает его написать прокламацию.  Это  поэма  Данте,  оконченная
Вьенне. Ради его (Гарибальди) доброго имени я хотел  бы  думать,  что  эта
развязка была заранее обусловлена с Виктором-Эммануилом и  что  он  сказал
королю: "Я слишком много говорил. Я слишком много обещал. Я вынужден  идти
вперед. Арестуйте меня с оружием в руках, помешайте мне зайти еще дальше".
Они дадут друг другу честное слово  Гарибальди получит  какой-нибудь  лен
из него сделают итальянского Абд-эль-Кадера, и все будет кончено.  Бог  не
допустит, чтобы он кончил публикацией своих "Воспоминаний" с  предисловием
Жюля Леконта! Впрочем, я за это не поручусь..."

  Увы! Неблагодарность - распространенный порок. Народ Неаполя,  забыв  о
щедрой помощи Александра Дюма, устроил  демонстрацию  перед  его  дворцом,
выкрикивая: "Прочь, чужеземец! Дюма -  в  море!"  Добрый  великан  залился
слезами: "От Италии я не ждал такой неблагодарности". Но пять минут спустя
вновь  принялся  философствовать.  "Требовать  от   человеческой   природы
благодарности, - заявил он, - все  равно,  что  пытаться  заставить  волка
стать травоядным". После того как Гарибальди  передал  Неаполь  и  Сицилию
Виктору-Эммануилу II, Дюма установил, что в окружении короля не  видно  ни
одной красной рубашки. Те, чьими руками все было сделано, оказались  не  в
чести. Так бывает всегда.
  В октябре 1862 года Дюма начал соблазнять другой проект - грандиозный и
химерический. Некий князь  Скандербег,  президент  Греко-Албанской  хунты,
написал ему из Лондона, прося его сделать для Афин  и  Константинополя  то
же, что он сделал для Палермо и Неаполя. Речь  шла  всего-навсего  о  том,
чтобы изгнать турок из Европы. Дюма предоставил в  распоряжение  "Девятого
крестового похода" свою шхуну "Эмма" и  те  деньги,  которые  у  него  еще
оставались. Взамен  он  был  произведен  в  чин  "суперинтенданта  военных
складов  христианской  армии  Востока".  Титул  столь  же  лестный,  сколь
эфемерный, ибо князь Скандербег оказался обыкновенным жуликом.
  Максим дю Кан, гостивший  в  то  время  у  Дюма  в  палаццо  Чьятамоне,
восхищался наивным долготерпением этого по-детски добродушного  геркулеса,
его неизменно улыбающимся лицом, его большой  головой,  увенчанной  копной
курчавых седеющих волос. Дюма продолжал раскопки в Помпее. "Вот увидите, -
заверял он Максима дю Кана, - сколько мы там  найдем.  Ударом  заступа  мы
извлечем из  мрака  всю  античность".  Но  в  конце  концов  и  он  устал.
Гарибальди  уехал  из  Неаполя   местные  жители  не  простили  Дюма   его
благодеяний, Он решил вернуться  в  Париж.  Несмотря  на  все  ее  фокусы,
Франция вовсе не так уж плоха. Сойдя с поезда в десять часов вечера, после
недельного путешествия, Дюма попросил сына отвезти его в Нейи, к их  другу
поэту Теофилю Готье.
  - Но, папа, уже поздно, и ты ведь устал с дороги!
  - Кто, я? Я свеж, как роза.
  Готье уже спал. Дюма принялся громко звать его. Добряк Тео показался  в
окне и запротестовал.
  - У нас уже все легли спать! - сказал он.
  - Бездельники! - заявил Дюма. -  Разве  я  когда-нибудь  ложусь  в  это
время?
  Проболтали до четырех часов утра, затем Дюма-сыну, вконец  измученному,
удалось пешком увести отца к себе, на Елисейские Поля. Все то  время,  что
они шли по проспекту Нейи и  проспекту  Великой  Армии,  отец  без  умолку
говорил. Они добрались до дому в шесть часов утра. Дюма  сразу  потребовал
лампу.
  - Лампу - для чего?
  - Чтобы ее зажечь: я собираюсь сесть за работу.
  На другой день он временно поселился на  улице  Ришелье,  112  и  снова
вошел в обычный для  него  ритм  фантастической  симфонии.  Он  заканчивал
одновременно два романа: "Гарибальдийцы"  и  "Сан-Феличе".  Эмилия  Кордье
выпала из его жизни. Она слишком настойчиво говорила о браке,  а  Дюма  не
испытывал  никакого  желания  вновь  повторять  этот  опыт.  Он  предложил
узаконить крошку Микаэлу, которую он называл "Бебэ" и которую нежно любил.
В этом случае он уравнял бы ее в правах с Александром  Дюма-сыном  и  Мари
Петель.
  Эмилии нужен был брак - или ничего.  Досадуя  на  то,  что  на  ней  не
женился ее "соблазнитель", которому, по ее словам, она "принесла в  жертву
цветок своей невинности", и опасаясь, что она потеряет права  на  ребенка,
которого она зарегистрировала, она восстала против  проекта  Дюма,  лишив,
таким образом, бедняжку Микаэлу  ее  доли  наследства.  Ибо  после  смерти
расточителя и оплаты наследниками его долгов гонорары Александра Дюма-отца
[позиция Эмилии объясняется следующим: благодаря тому, что  Дюма  узаконил
своего сына, ему удалось  в  1831  году  отнять  маленького  Александра  у
беззащитной Катрины Лабе  "Адмирал" упоминает об этом случае  в  письме  к
Пьеру-Франсуа  Кордье   она  не  хочет,  говорит  она,  чтобы   ее   лишил
"материнских прав"  небрачный  отец,  имеющий  предпочтительное  право  на
ребенка перед матерью (незамужней)]  должны  были  составить  значительные
суммы до тех пор, пока действовало бы посмертное авторское право.
  Поссорясь с "Адмиралом  в  отставке",  Дюма  несколько  месяцев  спустя
узнал, что молодая женщина произвела на свет близнецов, отцом которых  был
ее богатый покровитель из Гавра по фамилии Эдвардс.

  Дюма-отец - Эмилии Кордье: "Я тебя прощаю... В  нашей  жизни  произошел
несчастный случай, вот и все. Но этот случай не убил мою  любовь.  Я  тебя
люблю с прежней силой, но только так, как любят нечто утраченное, мертвое,
некую тень..."

  Он не  перестал  из-за  этого  уделять  нежное  внимание  Микаэле,  его
"ненаглядной Бебэ", и  задаривал  ее  куклами,  книжками  с  надписями,  а
впоследствии просто  деньгами.  Вступив  в  возраст  деда,  этот  неверный
любовник стал прекрасным отцом.



Глава вторая
ДОРОГОЙ СЫН - ДОРОГАЯ МАТУШКА

  Великий блестящий сын...
  Жорж Санд

  Когда в 1851 году Дюма-сын отыскал в городке на польской границе письма
Санд к Шопену и добыл их для нее, она сделала попытку завлечь его в  Ноан.
Быть может, она даже таила надежду привязать к  себе  этого  великолепного
парня более интимными узами. Но поскольку  жизнь  Дюма-сына  заполонила  и
заполнила тридцатилетняя княгиня Нарышкина, пятидесятилетней Жорж Санд  не
оставалось ничего другого, как принять его в качестве бесконечно  дорогого
сына. В своих первых письмах он обращался  к  ней:  "Госпожа"  и  "Дорогой
мэтр". После того как она написала ему:  "Я  принимаю  Вас  в  число  моих
сыновей", - он ответил: "Дражайшая  матушка..."  Отныне  роли  были  четко
определены. Иногда она встречалась с  ним  в  Париже,  но  княгиня,  очень
дичившаяся людей, держалась вдали от света. В 1859 году она продала  виллу
в Люшоне и сняла недалеко от Клери (Сена-и-Марна) замок Вильруа.  Несмотря
на то, что это грандиозное сооружение насчитывало  сорок  четыре  комнаты.
Надежда жила в одной комнате с Ольгой  -  так  она  боялась,  чтобы  князь
Нарышкин (приехавший в Сьез, на озере Леман, "для  поправления  здоровья")
не организовал похищение дочери.
  Вспоминали ли когда-нибудь Александр Дюма и Надежда Нарышкина  о  Лидии
Нессельроде, которая, будучи любовницей Александра и подругой Надежды,  по
сути дела, толкнула их друг к другу,  поручив  своей  наперснице  сообщить
обманутому любовнику об окончательном разрыве? Одно удивительное  известие
неожиданно оживило их воспоминания о Лидии.  Бывшая  графиня  Нессельроде,
вторично выйдя замуж, стала 8 февраля княгиней Друцкой-Соколинской. Она не
посчиталась с волей царя (официально воспретившего этот двойной  развод  в
среде высшей придворной знати)  и  перед  алтарем  маленькой  церквушки  в
деревне, принадлежавшей Закревскому,  вынудила  ничего  не  подозревавшего
попа совершить незаконный обряд венчания.

  Канцлер Нессельроде - своему сыну  Дмитрию,  18-30  апреля  1859  года:
"Свадьба Лидии -  совершившийся  факт,  подтвержденный  признанием  самого
Закревского, который содействовал этому браку. Он благословил  новобрачных
и снабдил их заграничными паспортами. Император вне себя. Закревский более
не московский губернатор  его сменил Сергей Строганов. Вот  все,  что  мне
покамест известно... Будучи не в силах появиться вчера  при  дворе,  я  не
видел  никого,  кто  мог  бы  сообщить  мне  достоверные   подробности   о
впечатлении, сделанном этой катастрофой. Подробности  необходимы  мне  для
того, чтобы я мог посоветовать тебе, как действовать дальше. Предпримет ли
правительство что-нибудь? Или же тебе, со своей стороны, придется  принять
меры, подать прошение в синод, чтобы испросить и получить развод?.."

  Отчаянная и сумасбродная Лидия решилась ослушаться императора всея Руси
и тем погубила карьеру собственного отца. Безжалостная  отставка  генерала
Закревского  позволяет  понять,  почему  князь  Нарышкин  так   противился
разводу.  Что  касается  Надежды,  то  она  надеялась   покорностью   царю
выговорить себе право на свободный  союз,  то  есть  возможность  жить  во
Франции со своим французом, не порывая связей с Россией. Час выбора пробил
в 1860 году, когда княгиня Нарышкина забеременела от Александра Дюма-сына.
Она стыдливо скрывала свою беременность в провинции, но рожать  собиралась
в Париже, чтобы прибегнуть к услугам знаменитого гинеколога, доктора Шарля
Девилье. Она сняла под  вымышленным  именем  "Натали  Лефебюр,  рантьерки"
квартиру на улице Нев-де-Матюрен. Здесь-то 20 ноября 1860 года и  родилась
у фиктивной матери и неизвестного отца девочка, которой, как  предписывает
закон о внебрачных детях, было дано тройное  имя  и  сверх  того  прозвище
"Колетта".
  Автору "Внебрачного сына" было крайне тягостно иметь  внебрачную  дочь.
Но что поделаешь, да и как можно узаконить девочку  при  жизни  Нарышкина,
официального мужа, а значит, номинального отца?
  Жорж  Санд,  женщина  сильная,  очень   скоро   стала   наперсницей   и
утешительницей Дюма-сына, который начал страдать от ипохондрии.

  Дюма-сын - Жорж Санд, февраль 1861  года:  "Я  разбит  телом  и  духом,
сердцем и душой и день ото дня все больше тупею. Случается, что я перестаю
говорить, и временами мне кажется, будто я  уже  никогда  не  обрету  дара
речи, даже если захочу этого... Представьте себе человека, который на балу
вальсировал что было мочи, не обращая внимания  на  окружающих,  но  вдруг
сбился и уже не может попасть в такт. Он стоит на  месте  и  заносит  ногу
всякий раз, как начинается новый тур, но уже не в силах уловить ритм, хотя
в ушах у него звучит прежняя музыка  другие  танцоры  толкают,  жмут  его,
выбрасывают его из круга, и дело кончается  тем,  что  он  бормочет  своей
партнерше  какие-то  извинения  и  в   полном   одиночестве   отправляется
куда-нибудь в угол. Вот такое у меня  состояние.  Судите  же  сами,  сколь
сильно мое желание, более того - потребность быть возле Вас...  Я  никогда
не высказывал Вам своего мнения о Вас, ибо я ставлю Вас так высоко, что Вы
оказываетесь выше каких бы то ни было оценок - как дурных, так и  хороших.
Но должен Вам сказать: Вы - малый что надо, и еще не явился  на  свет  тот
парень, который мог бы занять Ваше место".

  В 1861 году Дюма-сын совершенно бескорыстно трудился над  переделкой  в
комедию романа госпожи Санд "Маркиз де  Вильмер":  писательница  попросила
его  помочь  ей,  так  как  по  части  исправления  неудавшихся  пьес   он
унаследовал от отца сноровку костоправа. Они часто виделись   она  умоляла
его привезти в Ноан  "Великороссию"  и  "Малороссию",  чтобы  показать  им
тамошние  любительские  спектакли  и  знаменитых  марионеток.  Жорж  Санд,
которая когда-то привязалась к графине д'Агу за  то,  что  у  той  хватило
мужества бежать с  Листом,  разумеется,  проявляла  интерес  к  княгине  с
зелеными глазами и тяжелыми медно-золотистыми косами, бросившей  в  России
могущественного вельможу и тысячу  душ  крестьян,  чтобы  открыто  жить  в
Нейи-сюр-Сен с молодым французским драматургом. Однако иностранка  боялась
романистки.

  Дюма-сын - Жорж Санд: "Княгиня  требует,  чтобы  я  непременно  написал
черновик ее письма к Вам.  Я  же  не  хочу  этого  делать...  Эти  княгини
довольно-таки глупы, как подумаешь!.."

  Княгиня нашла повод остаться в замке Вильруа, и Дюма гостил у Санд один
с 9 июля по 10 августа 1861 года. Он переживал очередной  приступ  уныния.
Вечерами на террасе гость и хозяйка изливали друг другу душу. Жорж слышала
много дурного о Надежде. Дюма оспаривал слухи.

  Дюма-сын - Жорж Санд:  "Что  касается  "Особы",  она  мало  походит  на
персонаж, который Вам нарисовали, и, к  несчастью  для  нее,  недостаточно
расчетливо построила свою жизнь. Я столь же готов обожать ее, как  ангела,
сколь и убить, как хищного зверя, и я не стану утверждать, что в  ней  нет
чего-то и от той и от другой натуры и что она не колеблется попеременно то
в одну, то в другую сторону, - но (это надо признать) скорее в первую, чем
во вторую.  У  меня  есть  доказательства  бескорыстной  преданности  этой
женщины, и она даже не подозревает, что я признателен ей за это  она сочла
бы вполне естественным, если бы я об этом забыл. Короче, я говорю все  это
с таким волнением не потому, что открыл в ней  нечто  новое  для  себя,  а
потому, что я свидетель ее обновления, ибо я льщу себе, что преобразил это
прекрасное создание... Я так привык непрестанно лепить и  формировать  ее,
как мне заблагорассудится, так привык вслух размышлять при  ней  на  какие
угодно темы и повелевать ею, при этом отнюдь не порабощая ее, что не сумел
бы без нее обойтись..."

  Он сказал Санд, что хотел бы жениться на "Особе". Она  поведала  ему  о
своем супружестве и своих любовных невзгодах. Когда он слушал ее, в  мозгу
драматурга рождались сюжеты. Поначалу веселые и ребяческие забавы Ноана не
могли расшевелить его. Жорж Санд нашла, что "трудно развеять  его  скуку".
Потом она сделала попытку внушить этому "великому и блестящему сыну"  свою
веру в жизнь, и ей удалось на какое-то  время  успокоить  его.  Он  уехал,
вновь обретя некоторое внутреннее равновесие, а Санд в письмах  продолжала
"курс хорошего настроения".

  Жорж Санд - Дюма-сыну:  "Все  любят  и  приветствуют  Вас.  Продолжайте
косить.  Вот  средство,  которое  чертовски  усиливает  действие   железа.
Обливания из лейки тоже полезны.  Работа  -  тоже,  деревня  -  тоже.  Все
полезно при здравом уме и честной душе. С этими качествами плюс  молодость
и подлинное дарование можно преодолеть все... Я  оптимистка,  несмотря  на
все мои страдания, - пожалуй, это мое единственное достоинство. Увидите, и
Вы его обретете. В Вашем возрасте я так же терзалась, как Вы, и  была  еще
серьезнее больна - и телом и душой. Устав мучить других и  самое  себя,  я
сказала себе в одно прекрасное утро  "Все это мне  безразлично.  Вселенная
велика и прекрасна. То, что мы считаем  значительным,  столь  быстротечно,
что не стоит труда над этим задумываться. Настоящих и  серьезных  вещей  в
жизни только две или три  и как  раз  этими-то  вещами,  такими  ясными  и
простыми, я до сих пор пренебрегала. Mea cul a! Но я была наказана за свою
глупость, я страдала так, как только можно страдать  я заслужила прощение.
Заключим мир с Господом Богом..."

  Дюма-сыну так полюбился Ноан, что он мечтал еще  раз  приехать  туда  с
княгиней, и в конце концов ему удалось победить ее робость. В  письмах  из
Вильруа он стыдливо называл ее своей "хозяйкой".

  Дюма-сын - Жорж Санд, 20 сентября 1861  года:  "Я  Вас  благодарю,  как
выра