ет Дюма-отца вошел бородатый  молодой  человек  и
сказал:
  - Как, ты меня не узнаешь?.. Я так скучал в Мысловице,  что  решил  для
развлечения отпустить усы и бороду. Здравствуй, папа!
  30 декабря он совершил  паломничество  в  парк  Сен-Клу  и,  вернувшись
оттуда, протянул отцу лист бумаги:
  - Держи! Вот продолжение стихов, которые я читал тебе год назад.
  Дюма-отец прочел:

  Год миновал с тех пор, как в ясный день с тобою
  Гуляли мы в лесу и были там одни.
  Увы! Предвидел я, что решено судьбою
  Нам болью отплатить за радостные дни.

  Расцвета летнего любовь не увидала:
  Едва зажегся луч, согревший нам сердца,
  Как разлучили нас. Печально и устало
  Мы будем врозь идти, быть может, до конца.

  В далекой стороне, весну встречая снова,
  Лишен я был друзей, надежды, красоты,
  И устремлял я взор на горизонт суровый,
  И ждал, что ты придешь, как обещала ты.

  Но уходили дни дорогами глухими.
  Ни слова от тебя. Ни звука. Все мертво.
  Закрылся горизонт, чтоб дорогое имя
  Не смело донестись до слуха моего.

  Один бумажный лист - не так уж это много.
  Две-три строки на нем - не очень тяжкий труд.
  Не можешь написать? Так выйди на дорогу:
  Идет она в поля, и там цветы растут.

  Один цветок сорвать не трудно. И в конверте
  Отправить лепестки не трудно. А тому,
  Кто жил в изгнании, такой привет, поверьте,
  Покажется лучом, вдруг озарившим тьму.

  Уж целый год прошел, и время возвратило
  Тот месяц и число, что ровно год назад
  Встречали вместе мы, и ты мне говорила
  Об истинной любви, которой нет преград.

  Александр хотел написать свое "Горе Олимпио". Он  не  обладал  талантом
Виктора Гюго, но чувство его было сильным  и  искренним.  В  его  любви  к
прекрасной иностранке сочетались страсть и гордыня: в  двадцать  пять  лет
такая любовь может захватить человека целиком. Можно понять,  как  он  был
поражен и обеспокоен тем, что Лидия не подает никаких признаков жизни: ну,
пусть прислала хотя бы записку без подписи, несколько засушенных лепестков
или жемчужину!
  Каким бы опытным и развращенным он ни казался, в глубине  души  он  был
сентиментален и не представлял, сколько холодного цинизма может таиться  в
двадцатилетней кокетке. Пока он предавался отчаянию в Польше, в  семействе
Нессельроде происходили странные события. Дмитрию, раненному  в  руку  при
таинственных обстоятельствах (дуэль?  попытка  к  самоубийству?),  грозила
ампутация, которой он чудом избежал. Лидия бросила мужа и уехала в Москву,
где снисходительные родители укрыли взбалмошную и бессердечную беглянку.

  Канцлер Нессельроде - своей дочери Елене Хрептович, 1 июня 1851 года:
  "Дмитрия лечили четыре лучших хирурга города, трое из них настаивали на
ампутации, четвертый был  против,  и  благодаря  ему  твой  брат  сохранил
руку... Он был готов к худшему и попросил  отсрочку  на  48  часов,  чтобы
причаститься и написать завещание. Он вел себя необычайно мужественно... В
разгар этих ужасных испытаний здесь появились Лидия и ее мать, чем  я  был
пренеприятно удивлен: они прибыли сюда, как только прослышали о несчастном
случае, разыграли драму  и  пытались  достигнуть  примирения.  Но  все  их
старания были напрасны, и они отбыли, так и не повидав твоего брата...  Но
я не счел возможным отказать им в удовольствии видеть  ребенка  и  посылал
его к ним каждый день..."

  Канцлер, "фаталист, наделенный неистощимой терпимостью", ни  словом  не
обмолвился о скандале. Он терпеть  не  мог  семейных  сцен.  Да  и  потом,
государственному деятелю,  находящемуся  у  кормила  власти,  не  пристало
ссориться с несметно  богатым  губернатором  Москвы,  тем  более  что  его
собственный внук являлся наследником этого губернатора. И  он  посоветовал
сыну  достигнуть  соглашения,  но  не  идти  на  примирение,  потому   что
прекрасная Лидия только и делала, что  меняла  любовников:  за  Воронцовым
последовал   Барятинский,   за    Барятинским    -    Рыбкин,    за    ним
Друцкой-Соколинский. Дюма-сын никогда больше ее не видел. Узнав, что Лидия
порвала с мужем и путешествует по Саксонии, он посылал в Дрезден, потратив
на это много денег, Элизу де Кореи, но все было напрасно.

  Дюма-сын - Элизе де Кореи, Брюссель, 12, декабря  1851  года:  "Дорогая
Элиза, пишу вам из Брюсселя, где живу вместе с отцом.
  Он проиграл процесс, и  ему  придется,  возможно,  выложить  из  своего
кармана двести тысяч франков, так что, пока  это  дело  не  уладится,  ему
лучше находиться подальше  от  Парижа...  Я  только  что  отправил  письмо
графине. Я сообщил  ей,  что  нахожусь  в  Бельгии...  Напоминаю  о  вашем
обещании писать мне правду, всю правду... Красный воск - для  ваших,  воск
другого цвета - для ее писем".
  26  декабря  1851  года:  "Постарайтесь  увидеть  графиню,  это   самое
главное..."

  Но связаться с графиней оказалось невозможно. Для нее роман с  ним  был
давно забытым приключением. Дюма, наверное, долго и горестно размышлял  об
испорченности и лживости этого юного существа, которое  когда-то  казалось
ему столь нежным. Эта встреча имела влияние на всю его  жизнь.  Всю  жизнь
ему будут нравиться жестокие кокетки и никогда - искренне любящие женщины,
на чувства которых  он  мог  бы  положиться.  На  всю  жизнь  он  сохранит
отвращение к адюльтеру и его последствиям.  И  лишь  в  1852  году  другая
славянская красавица, княгиня Надежда Нарышкина, наперсница и  соучастница
Лидии Нессельроде, на словах передаст ему весть о  разрыве.  Как  вестница
заняла место той, которая ее послала, мы узнаем в свое время.
  Связь с  Мари  Дюплесси  смягчила  сердце  Дюма-сына   связь  с  Лидией
Нессельроде иссушила  его.  Неосторожное  слово  -  и  ребенок  взрослеет,
обманутая любовь - и человек ожесточается.




ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ОТЕЦ И СЫН

  Той старой набережной я не позабыл,
  Теснее круг друзей, но не иссяк их пыл.
  Виктор Гюго, "Александру Дюма"

Глава первая
БЛЕСТЯЩИЙ ИЗГНАННИК

  1851 год принес Дюма-отцу да и  Дюма-сыну  много  огорчений.  Служители
правосудия ополчились на добродушного великана.  Обычная  жизнерадостность
ему изменила. Государственный переворот подоспел очень кстати  он дал Дюма
возможность  ускользнуть  от  кредиторов  и  от  суда,  не  уронив  своего
достоинства. Он эмигрировал в Бельгию подобно Виктору  Гюго   однако,  как
говорили тогда, Гюго бежал от произвола и притеснений тирана, Дюма же - от
повесток   и   предписаний   судебных   исполнителей.   Суждение   слишком
поверхностное. Хотя покинуть Париж  Дюма  вынуждали  прежде  всего  личные
интересы, отношения его с  новым  властителем  оставляли  желать  лучшего.
Поначалу, когда принц Бонапарт стал президентом, Дюма,  как  Виктор  Гюго,
как Жорж Санд, возлагал известные надежды на бывшего  карбонария.  Позднее
он решительно осудил государственный переворот. В  Брюсселе  он  до  конца
оставался самоотверженным другом изгнанников. Не принадлежа к их числу, он
мог, когда ему заблагорассудится, наезжать из Брюсселя  в  Париж,  где  он
оставил свою  новую  юную  подопечную  -  Изабеллу  Констан,  по  прозвищу
Зирзабель.  Но  всякий  раз  он  оставался  во  Франции  ненадолго,  чтобы
кредиторы не успели его настичь.
  5 января 1852 года обстановка квартиры, которую Дюма занимал  в  Париже
(и которую тщетно пытался перевести на имя своей дочери  Мари,  тогда  еще
несовершеннолетней),  была  продана  по  "иску  владельца,  в   возмещение
задержанной квартирной платы". Выручка от аукциона превысила  сумму  долга
всего на 1870 франков 75 сантимов.  Это  был  в  то  время  весь  наличный
капитал семейства Дюма.
  20 января 1852 года "Александр Дюма, писатель, которому  постановлением
апелляционного суда города Парижа от 11 декабря 1851 года присвоено звание
коммерсанта",  представил  i   a e tia  [заочно  (лат.)]   через   своего
поверенного   господина   Шерами   список   долгов.   Он   был    объявлен
несостоятельным должником.
  Документы, относящиеся к этой  драме  в  духе  Бальзака,  по  сей  день
хранятся в архивах округа Сены. В списке долгов не значатся  ни  кредиторы
Исторического театра, ни издатели-заимодавцы. Многие старые долги помечены
там  лишь  "для  памяти",  без  указания  суммы,  как,  например,   "долг,
взыскиваемый  госпожой  Крельсамер,  улица  Клиши,  42-бис"  [эта  госпожа
Крельсамер - мать Мари Дюма]. Хотя банкротство Исторического театра - лица
юридического - и несостоятельность Александра Дюма -  лица  физического  -
были зарегистрированы порознь, объявленный пассив достигал 107215 франков,
а  рубрика,  обозначенная  словами  "Общий  актив,  помеченный  здесь  для
памяти", так и осталась пустой: временный посредник не смог  проставить  в
ней ни единой  цифры.  Этот  посредник  просит  гражданский  суд  "считать
недействительной якобы произведенную Александром Дюма в 1847 году  продажу
с правом обратного выкупа  его  сочинений  и  авторских  прав".  Посредник
рассматривает этот акт как скрытую форму залога и добавляет: "Поскольку не
были соблюдены  формальности,  предусмотренные  законом  для  такого  рода
сделок, залог нельзя считать действительным. Следовательно,  гонорары,  на
которые предъявляют  претензии  преемники  г-на  Александра  Дюма,  должны
входить  в  имущество  должника".  Эксперт  отмечает,  что  эти   гонорары
составляют  "значительные  элементы  актива,  ибо  общеизвестно,  что  г-н
Александр Дюма - автор  большого  числа  пьес   кроме  того,  он  заключил
множество  договоров  с  книгоиздателями  и  газетами  на  публикацию  его
литературных произведений..." Это было неоспоримо.
  Процедура так называемого "предъявления долговых обязательств", начатая
12 июня 1852 года, была  закончена  лишь  18  апреля  1853  года  актом  о
"принятии долговых обязательств". Нет  ничего  удивительного  в  том,  что
тщательная  проверка  долговых  документов  длилась  десять  месяцев,  ибо
"физическому лицу" по имени Дюма  вчинили  иск  пятьдесят  три  кредитора.
Список этих  Эриний  позволяет  понять,  куда  утекли  гонорары  за  "Трех
мушкетеров" и "Графа Монте-Кристо":

  Аде, красильщик  Газовое управление  Бако, цветочник   Буссен,  столяр
Буррелье,  стекольщик   Беше,  мастер  по  укладке   изразцов    Бондвиль,
скульптор  Брюно, жестянщик  Байони,  плотник   госпожа  Шазель,  торговка
кашемировыми шалями  Шаррон, кровельщик  Куапле, угольщик  Катали, медник
Клоар, обойщик в Париже  Дюме, виноторговец   Делольн,  сапожник   Дюбьеф,
торговец модными товарами  Дютайи,  торговец  скобяным  товаром   Дагоннэ,
продавец семян  Девисле, оружейный мастер   Деми-Дуано,  владелец  фабрики
ковров  Дюфлок, поставщик дров  Денье, портной  Феньо и Леруа,  часовщики
Гандильо, дорожные товары  Жильбер, поставщик дров  Гуэз, шорник   госпожа
Гиршнер, бакалейщица   Гюбетта,  печник   Эртье,  торговец  обоями   Амон,
булочник  Лоран, разносчик с рынка  Лемассон  и  Шеве,  съестные  припасы
Лоран, портной  Левефр, виноторговец  Леви, белошвейная мастерская   Лион,
цветочник  Марле, ювелир  Мишель, сапожник  Муэнзар,  каретник   Марион  и
Бургиньон,  ювелиры   Мареско,  обойщик  в   Париже    Пуассо,   садовник
Потаж-Иворэ, маслоторговец   Пети,  маляр   Пьер  и  Водо,  шитье  ливрей
Планте, антрепренер  Руссо, слесарь  Санрефю, обойщик в Сен-Жермене   Сук,
прачечная   Той,  торговец   фарфоровыми   изделиями    Труйль,   слесарь
мадемуазель Вероника, портниха  Вассаль, обойщик в Париже  госпожа  Вайян,
торговка цветами, и т.д. и т.п.

  Французские изгнанники в Брюсселе - Гюго, Этцель,  Дешанель,  полковник
Шарра, Араго, Шелькер - образовали в начале 1852 года  группу  воинственно
настроенных людей,  гордившихся  своими  лишениями  и  мытарствами.  Гюго,
которому  жена  недавно  прислала  триста  тысяч  франков  во  французских
процентных бумагах, спал на убогой койке и столовался в харчевне. Дюма,  у
которого не было ни процентных бумаг,  ни  капитала,  нанял  два  дома  на
бульваре Ватерлоо,   _73,  велел  пробить  разделявшую  их  стену,  снести
внутренние перегородки и создал необыкновенно красивый особняк с  аркой  и
балконом. Пушистые ковры покрывали ступени лестницы  ванная  комната  была
облицована  мрамором   на  темно-синем  потолке  большой  гостиной  горели
золотые звезды, а занавеси были  сшиты  из  кашемировых  шалей.  Все  -  в
кредит. "В Брюсселе, - говорил Шарль Гюго, - Дюма пока что удерживается  в
колеснице Фортуны, которая его так часто выбрасывала".
  Он взял в секретари стойкого республиканца, изгнанного  из  Франции,  -
Ноэля Парфе. "Ни одного человека еще не называли так удачно:  имя,  данное
при крещении, означает веселье,  фамилия  -  благонравие"  [слово  "ноэль"
( oel) означает по-французски  праздник  Рождества   возгласом  "ноэль"  в
старину французы приветствовали всякое радостное  событие   слово  "парфе"
( arfait) означает - безупречный]. Этот славный малый с  жидкой  бородкой,
всегда одетый в черное, но оттого вовсе не казавшийся мрачным,  приехал  в
Брюссель с женой и  двумя  детьми.  Дюма  предложил  гостеприимство  всему
семейству. В благодарность Парфе принял на себя заботу о  его  делах  и  с
утра до ночи  переписывал  романы,  мемуары,  комедии,  которые  их  автор
производил   на   свет   куда   быстрее,   чем   успевали   воспроизводить
переписчики-профессионалы.
  Одиннадцать опусов, то есть тридцать два тома, в четырех экземплярах  -
для Брюсселя, Германии, Англии и Америки. Никто на свете, кроме  Дюма,  не
мог бы столько написать  никто, кроме Парфе - переписать.  Экономя  время,
Дюма никогда не ставил  знаков  препинания.  Парфе  расставлял  запятые  и
проверял даты. Кроме того, он играл роль министра  финансов  и  силился  в
доме  расточителя  свести  концы   с   концами.   Ноэль   Парфе   требовал
своевременной выплаты авторских гонораров, добился возобновления на  сцене
"Нельской башни", опубликовал все, что осталось от "Путевых  впечатлений",
и сберег  последние  луидоры  за  "Монте-Кристо".  С  преданной  скупостью
защищал он деньги Дюма от самого Дюма. Монте-Кристо искал у себя  в  ящике
деньги, но никогда не находил их. Дела его пошли несколько  лучше.  Однако
он чувствовал себя под контролем, а значит - стесненно.  Он  восклицал  со
своей добродушной, сердечной улыбкой: "Удивительное дело! С тех пор как  в
доме моем поселился безупречно честный человек, я чувствую себя как нельзя
хуже!"
  Несмотря на такого сурового управителя (и благодаря ему),  Дюма  жил  в
Брюсселе на широкую ногу. Многие изгнанники - среди них Виктор  Гюго  -  у
него обедали. Он охотно принимал бы их как гостей, но они, дабы не уронить
своего достоинства, предложили ему ту же плату, что в харчевне, - 1  франк
15 сантимов. Дело решил Парфе:  1  франк  50  сантимов.  Однако  еда  была
чересчур обильной, и чрезмерное хлебосольство  принесло  дефицит  в  сорок
тысяч франков. Дюма устраивал у  себя  празднества  в  духе  Монте-Кристо
одному из них он сам дал название: "Сон из Тысячи и  одной  ночи".  Сешан,
декоратор театра Ла Монне, соорудил  сцену.  В  зимнем  саду  был  устроен
роскошный буфет. Пьетро Камера поставил испанские танцы.  После  спектакля
Дюма роздал гостям индийские кашемировые шали, которые служили  занавесом.
Гюго не пришел (уважающий себя изгнанник не мог  плясать  на  карнавале  у
Дюма), но в его честь был провозглашен тост.
  Весь этот тарарам не мешал радушному хозяину с утра до ночи работать за
столом  из  некрашеного  дерева  на  верхнем  этаже   особняка.   Любовные
приключения - бесчисленные и одновременные - закружили  его  в  водовороте
интриг. Если к этому  прибавить,  что,  неизменно  отважный  и  готовый  к
услугам, он предоставил себя в распоряжение своих политических друзей, что
он взял на себя труд отвозить письма Виктора Гюго к его жене, остававшейся
в Париже, и доставлять ему ответы Адели, то нельзя не восхищаться тем, что
этот загнанный, переутомленный человек вынашивал более обширные творческие
планы, чем когда бы то ни было. Чтобы удовлетворить его аппетит под  стать
Гаргантюа, понадобилась бы история целой планеты. Вот  какое  удивительное
письмо написал он издателю Маршану:

  "Что сказали бы Вы о грандиозном романе, который начинается с Рождества
Христова и кончается гибелью последнего человека на земле,  распадаясь  на
пять отдельных романов: один разыгрывается при Нероне,  другой  при  Карле
Великом, третий при Карле IX, четвертый при Наполеоне и пятый в будущем?..
Главные  герои  таковы:  Вечный  Жид,  Иисус  Христос,  Клеопатра,  Парки,
Прометей,  Нерон,  Поппея,  Нарцисс,  Октавиан,  Карл   Великий,   Роланд,
Вндукинд, Велледа, папа Григорий VII, король Карл  IX,  Екатерина  Медичи,
кардинал Лотарингский, Наполеон, Мария-Луиза,  Талейран,  Мессия  и  Ангел
Чаши.
  Это покажется Вам безумным, но спросите Александра, который  знает  эту
вещь от начала до конца, каково его мнение о ней..."

  Неизвестно, каково было мнение сына, но отец был уверен в  себе.  Разве
не мечтал он с ранних  лет  написать  полную  историю  Средиземноморья?  И
почему эти сверхчеловеческие планы должны вызывать улыбку? Другой  гигант,
Бальзак, тоже любил носиться с титаническими замыслами. "Я мерил  будущее,
заполняя его своими сочинениями, - говорил Бальзак и прибавлял: -  Оседлав
свою мысль, я скакал по свету, и все было мне  подвластно".  Дюма  даже  в
зрелые годы сохранил этот божественный огонь. Разница состоит в том, что у
Бальзака не было потребности претворять свои мечты в действительность.  Он
грезит о любовницах, но  в  глубине  души  счастлив,  когда  они,  подобно
Эвелине Ганской, его "Полярной звезде", остаются на другом  конце  Европы.
Дюма хочет, чтобы они были рядом  с  ним,  во  плоти.  Бальзак  мечтает  о
грандиозных спекуляциях  Дюма спекулирует,  строит,  обольщает.  Отсюда  -
нагромождение обязательств. Поистине приходится выбирать что-нибудь  одно.
Нельзя жить сразу в двух мирах - действительном и воображаемом. Кто  хочет
и того и другого, терпит фиаско.
  Во время пребывания в Брюсселе Портос  еще  выдерживает,  не  сгибаясь,
огромную тяжесть, которая обрушилась на  него.  Кредиторы  загнали  его  в
глубь пещеры  глыба долгов вот-вот сломает ему хребет   женщины  гроздьями
виснут у него на шее. Выполнить обязательства, которые он принял  на  себя
по отношению к издателям, не под силу не  то  что  одному  -  десяти,  ста
человекам, а у этого неустрашимого  великана  есть  только  одно  желание:
затевать все новые и новые дела. Он готовит  "Мемуары",  пишет  пьесы  для
театра, задумывает основать газету, покоряет  новых  женщин,  не  оставляя
прежних. Дюма брюссельского периода словно говорит: "Я обременен  долгами,
связан договорами, и вот - я творю". Есть что-то благородное и подкупающее
в силе этой уверенности, в облике этого стареющего человека,  сохранившего
иллюзии и безрассудство молодости. Монте-Кристо уже давно бы сдался, а его
двойник Дюма ушел в партизаны. Он продолжал героически сражаться.
  Он взял с собой в  Бельгию  свою  дочь  Мари  (двадцати  одного  года),
намереваясь сделать ее поверенной в своих любовных связях, бесчисленных  и
одновременных. Когда он инкогнито наезжал в Париж, то в  промежутке  между
двумя  поездами  писал  дочери  в  Брюссель,  возлагая  на  нее   странные
поручения:

  Дюма-отец - Мари Дюма:
  "Я возвращаюсь с  г-жой  Гиди.  Если  портрет  Изабеллы  снова  в  моей
комнате, прикажи его убрать".

  Правда, он говорил ей и другое: "Я люблю тебя больше  всего  на  свете,
больше самой  любви".  Но  девушка  очень  плохо  относилась  к  отцовским
фавориткам и, притворяясь неловкой,  ухитрялась  вызывать  целые  сражения
между дамами. Это было нетрудно. Анне Бауэр  Мари  говорила,  что  отец  у
госпожи Гиди  госпоже Гиди - что в Париже, в отеле Лувуа,  Дюма  один   на
самом деле там жила с ним больная  Изабелла  Констан.  Нередко  Мари  Дюма
совершала ошибки умышленно. Отсюда вспышки ярости у отца, столь же бурные,
сколь мимолетные. Впрочем, примирение наступало очень быст