ды?

  Дюма-сын - Жорж Санд,  7  января  1865  года:  "Когда  я  получил  этот
красивый сосуд, все  вокруг  спрашивали:  "Кто  мог  это  прислать?  Какая
красивая штуковина!" Но я сказал: "Бьюсь об заклад, что это от матушки..."

  Получив наконец право афишировать свое отцовство, Дюма-сын делал это  с
упоением. Его  письма  к  Жорж  Санд  изобилуют  упоминаниями  о  Колетте,
восхитительном и щедро одаренном ребенке. В возрасте пяти  лет  она  знала
французский, русский и немецкий языки. Вечернюю молитву она  повторяла  на
трех языках.

  28 марта 1865 года: "Колетта чувствует себя  великолепно.  Она  еще  не
способна оценить свою бабушку, но это придет".

  21 августа 1865 года Санд потеряла Мансо,  своего  любовника-секретаря,
давно болевшего туберкулезом легких. Кому, как не Маршалю,  было  заменить
его?  Жорж  привязалась  к  нему  и  преследовала  его  избытком  лестного
внимания.

  Жорж Санд - Шарлю Маршалю  "Дорогой малыш! Я ни разу не видела "Орфея в
аду", а говорят, что это забавно и красиво.  Я  не  решаюсь  обратиться  к
Оффенбаху, несмотря на его любезность. Поскольку ты, должно  быть,  знаешь
эту вещь наизусть, я не обрекаю тебя на то, чтобы еще раз смотреть  ее  со
мной... Сбереги время и желание, чтобы  посмотреть  со  мной  какую-нибудь
пьесу, которая тебя позабавит или по крайней мере будет тебе внове.  Целую
тебя... Знаешь ли ты, что г-жа  Дюма  разрешилась  от  бремени?  Завтра  я
навещу ее. Сегодня я  была  в  Палезо...  [у  Надежды  незадолго  до  того
случился выкидыш на пятом месяце беременности] Г-жа Плесси  вчера  сказала
мне, что  постарается  достать  нам  два  хороших  места  на  "Влюбленного
льва"..."

  Другое письмо:  "Слушал  ли  ты  "Дон-Жуана"  в  Лирическом  театре?  Я
заказываю два билета на вторник. Не хочешь ли взять один из них? Если  да,
пообедаем вместе, где ты пожелаешь Если нет, давай где-нибудь  встретимся,
чтобы я обняла и благословила тебя, прежде чем уеду в Ноан.  Из  Парижа  я
уезжаю в четверг, но еще раньше -  в  понедельник  -  отбываю  из  Палезо.
Пришли мне в понедельник ответ на улицу Фельянтин, чтобы я  отдала  второй
билет на. "Дон-Жуана" какому-нибудь другому приятелю, если ты  почему-либо
не сможешь им воспользоваться. Как ты поживаешь, мой жирный  кролик?  Я  -
хорошо. Только здесь дует  восточный  ветер,  он  меня  раздражает.  Целую
тебя... О, смотри, какая я глупая!.. Я отложу на день свой отъезд, если ты
меня предупредишь  заранее.  Постарайся  освободиться.  Правда,  ты,  быть
может, уже видел "Дон-Жуана". Поступай как  знаешь,  но  напиши  мне  хоть
словечко..."

  Но Мастодонт упорно держался за свою независимость.  В  его  мастерской
ему позировали  обнаженными  красивые  и  доступные  девушки.  Когда  Санд
неожиданно приходила к нему, она наталкивалась на закрытую дверь.  Тем  не
менее он охотно обедал у Маньи с  нею,  Дюма-сыном  и  Ольгой  Нарышкиной,
которая к восемнадцати годам похорошела и стала  очень  красивой.  Надежда
(которую  ее  супруг  перекрестил  в  Надин),  еще   не   оправившись   от
преждевременных родов на пятом месяце, томилась в Марли, где готовилась  к
тяготам новой беременности, ибо чета желала иметь Дюма-внука.

  Письмо Дюма-сына: "Г-жа Дюма обречена семь месяцев  лежать  в  постели,
если она действительно  хочет  произвести  на  свет  нового  Александра  -
потребность в нем ощутима, несмотря на то, что первые двое еще в  расцвете
сил и в зените славы...  Да!  Натворил  я  здесь  дел!  Проклятые  морские
купанья всегда приводят к этому. Фи!.."

  Возраст и красота юной  Ольги  ставили  ее  по  отношению  к  матери  в
щекотливое положение: любовнице,  только  что  вступившей  в  новый  брак,
неприятно иметь дочь на выданье. Так как  доктор  Девилье  прописал  Надин
пребывание на свежем воздухе, Дюма попросил у своего старого друга  Левена
разрешения занять его дом в Марли и поместил там свою больную  супругу,  в
то время Как  Ольга,  чтобы  не  прерывать  занятий,  оставалась  в  Нейи.
Приехавшие из Москвы соотечественники  взяли  на  себя  миссию  просветить
"Малороссию", ставшую, в свою очередь,  "Великороссией",  относительно  ее
юридического положения. Она спрашивала себя, не причинил ли ей  серьезного
ущерба роман ее матери, заставив жить вдали от феерического двора, где она
приходилась бы родней Романовым.

  Записная книжка Жорж Санд,  3  февраля  1866  года:  "Я  отправляюсь  к
Маршалю. В половине седьмого мы идем обедать к Жоберам: там - родственники
мужа и жены, Леман, отец и сын Дюма, несколько друзей дома. Весь обед,  от
супа до салата, приготовил папаша Дюма!  Восемь  или  десять  превосходных
блюд. Пальчики оближешь! После  обеда  мы  с  ним  беседуем   в  общем  он
очарователен... Маршаль провожает меня.
  4 февраля 1866 года: Александр приехал в два часа. Я читала ему  "Жана"
[пьеса Мориса и Санда и Жорж  Санд   в  окончательном  виде  была  названа
"Деревенские донжуаны"]. Ах, какое счастье! Он доволен  всем  в  целом!  И
читаю я не слишком плохо. Он дал мне три превосходных совета.  Как  быстро
он все подмечает и как хорошо умеет исправить! Я рада  за  Були  [прозвище
Мориса Санда] и пишу ему, не сходя с места... Александр узнает, не возьмут
ли пьесу на улице Ришелье  если нет - то устроит ее в Жимназ. Иду  обедать
к Маньи, погода собачья. Невесело... В  Одеоне  -  "Жизнь  богемы".  Какая
прекрасная пьеса, душераздирающая и очаровательная!..
  6 февраля 1866 года: Демарне только что сообщил мне, что  у  г-жи  Дюма
преждевременные роды и наш обед в четверг не состоится. Он  ведет  меня  к
Маньи, где я обедаю и затем нанимаю карету, чтобы ехать на проспект  Нейи
у меня умопомрачительная мигрень. Кучер пьян, лошадь тоже. Но все-таки  мы
молодцы, нам удается найти  дом.  Г-жа  Дюма  спокойна  и  бодра,  она  не
страдает. Но как она будет чувствовать себя завтра? Родит ли она?  Ребенок
жив и готов появиться на  свет.  Это  странно...  Александр  с  ней  очень
ласков. Возвращаюсь к себе на той же лошади - она спотыкается,  с  тем  же
кучером - он спит. Но мигрень моя прошла...
  9 февраля 1866 года: Мне  удалось  немного  поработать,  урвать  час  у
гостей и писем. Г-жа Дюма пережила свои преждевременные  роды  болезненно,
но благополучно... Я отправляюсь обедать к Маньи пешком...
  11 февраля 1866 года: Еду в Нейи. Ночью это  настоящее  путешествие,  и
стоит оно десять  франков!  Г-жа  Дюма  настрадалась.  Ей  придется  месяц
лежать. Александр и Ольга от нее не отходят..."

  В августе 1866 года Жорж Санд отправилась навестить Дюма-сына в  Пюи  -
маленькую рыбачью деревушку  неподалеку  от  Дьеппа,  где  он  купил  дом,
довольно безобразный и не вполне удобный, зато в восхитительном месте.

  Записная книжка Жорж Санд: "У Алекса  в  Пюи  ( ic!),  воскресенье,  26
августа 1866 года: Чудесный край! Дивная погода.  Очаровательные  хозяева.
Лавуа уезжает,  Амеде  Ашар  здесь  уже  давно,  г-жа  де  Беллейм  только
приехала. Прелестные дети. Хозяйка дома очень любезна,  но  не  в  должной
мере хозяйка. Беспорядок немыслимый! Из ряда вон выходящая неаккуратность,
ставшая привычной. Для мытья служат ваза и салатница, а вода есть,  только
если за нею сходишь сам! Окна не закрываются! Собачий холод  в  постели...
Но день великолепный. Мы идем гулять в лес и к морю. Эти лесистые берега -
сущий рай. Море - жемчужное, с голубыми бликами, и белый  песчаный  берег,
усеянный кремневой галькой в форме полипов. Белые  меловые  утесы.  Все  в
нежных и блеклых тонах. В  казино  -  детский  бал.  Разряженные  женщины,
довольно-таки уродливые. Дома - превосходный обед, однако в  восемь  часов
мадам плохо себя чувствует, и Александр отправляется спать. Не знаешь, как
читать при одной-единственной свече! Ночью поднимается буря. Потоки дождя,
стужа. Я кашляю, надрывая горло.
  У Алекса,  Пюи,  понедельник,  27  августа:  Погода  сырая,  но  вокруг
красиво. Я остаюсь послушать предисловие и два акта. Они  очень  хороши  и
очень изящно написаны. Обед чертовски вкусный. После обеда все улизнули, а
я осталась с г-жой Беллейм! Жизнь, которая замирает в  восемь  часов,  мне
совсем  не  по  душе!  Да  еще  спать  приходится  идти  с   переполненным
желудком... Сколько мучений с одеваньем и тому подобным! Господи, до  чего
же здесь скверно!.. И, все-таки очень красиво..."

  Из Пюи Жорж Санд поехала в Круассе,  к  Флоберу,  где  нашла  "отличные
удобства, чистоту, воду,  предупредительность  -  все,  что  только  можно
пожелать". Мать Флобера, очаровательная старушка,  была  лучшей  хозяйкой,
чем "Великороссия".
  Но Дюма любил Пюи до такой степени, что вскоре приобрел  там  еще  одну
виллу.  Вокруг  него  образовалась  небольшая  колония.  Феликс  Дюкенель,
навестивший Дюма, увидел однажды, как  к  нему  явился  какой-то  рыбак  с
бородой, высокого роста,  сутуловатый,  но  крепкого  сложения.  В  куртке
табачного цвета, фланелевой рубашке и грубошерстных панталонах он выглядел
великолепно и держался непринужденно. "Добрый день, сосед, - сказал рыбак,
- как поживаете?" - "Прекрасно, ваша светлость. А вы?" - "Я себя чувствую,
как Новый мост. Так ведь, кажется, у вас говорят?" У рыбака был английский
акцент.  Когда  он  ушел,  Дюкенель  спросил:  "Почему  вы  его  величаете
светлостью?" - "Потому что это маркиз Сэлсбери. Он очутился здесь случайно
и сам нанес мне первый визит: "Нельзя требовать от Александра Дюма,  чтобы
он кому-то представлялся. Позвольте мне представиться самому. Кроме  всего
прочего,  я  ваш  должник.  Читать  романы  вашего  отца  -  мое   любимое
времяпрепровождение и лучший отдых для ума".
  Знаменитый сын все еще пользовался покровительством отца.
  Провал "Друга  женщин"  на  какое-то  время  отдалил  Дюма  от  театра.
Сложности  супружеской  жизни  с  ноющей  женщиной,  "то  равнодушной,  то
неистовой", усилили его женоненавистничество. Беременная Надин погружалась
в сонное оцепенение, здоровая - страдала припадками  ревности.  Когда  она
видела Александра в окружении толпы поклонниц, то сравнивала его с  Орфеем
среди вакханок. С того момента, как госпоже Дюма  исполнилось  сорок  лет,
она подозревала в кокетстве всякую молодую женщину, даже собственную дочь.
Издерганные  нервы  "Великороссии"   сделали   ее   как   спутницу   жизни
невыносимой. В это время Дюма-сын вступил в  активную  переписку  с  одним
морским офицером, капитаном второго  ранга  Ривьером,  который  был  также
одаренным  писателем.  В  письмах  к  нему  Дюма  изливал   свое   мрачное
настроение:

  Дюма-сын - Анри Ривьеру: "Дорогой друг!.. Я в - восторге оттого, что Вы
снова ведете жизнь моряка. Давно пора вернуться к ней и  вырваться  из-под
власти чувств  низшего  порядка,  совершенно  недостойных  ума,  подобного
Вашему. Лучше открытое море со всеми его  штормами,  чем  бури  в  стакане
воды, - ведь женщины убедили нас,  будто  мы  непременно  должны  быть  их
жертвами. Поверьте человеку, который не раз  спасался  вплавь  и  в  конце
концов приплыл к надежному берегу: истина в  работе  и  в  солидарности  с
человечеством, на которое люди умные, как  Вы  и  я,  оказывают  и  должны
оказывать влияние. Лучше командовать хорошим экипажем или написать хорошую
пьесу, чем быть любимым, даже искренне,  самой  обворожительной  женщиной.
Аминь.
  ...Вы созданы для того, чтобы бодрствовать от полуночи до четырех часов
утра на капитанском мостике корабля, а вовсе не в будуаре  г-жи  Канробер.
Женщина - это стихия, которую надо изучить с детства, как я,  чтобы  уметь
управлять ею неутомимо и уверенно, а все эти красивые богини издергали Вам
нервы, не дав ничего нового, ибо они пусты, как погремушки... Море наводит
на меня грусть, я люблю его, только когда ощущаю его под собой. В этом оно
для меня схоже с женщинами. Эта несколько фривольная  шутка  покажет  Вам,
что его величество мое тело чувствует себя немного лучше, хотя оно не  так
уж часто пускается в сие рискованное плавание,  как  может  показаться  из
моих слов... Пока что я работаю благодаря привычке или тренировке и терплю
разочарования, неотъемлемые от этой странной профессии, которая превращает
мысль в льнотеребилку..."

  Пессимизм Дюма-сына распространялся не только на женщин, но и  на  весь
род людской. Когда капитан Ривьер был ранен в голову веслом, Дюма  написал
ему:

  "Вы, мой друг, вменяете в заслугу Провидению, что оно  убило  Вас  лишь
наполовину, словно мы здесь, на земле, всего лишь глиняные фигурки в  тире
для стрельбы из пистолета... Куда лучше, дорогой мой, крепко вбить себе  в
голову, пока на нее не опустилось весло, что все это комедия, в которой мы
исполняем свои роли, не ведая ни  развязки,  ни  автора   суфлер  меняется
ежеминутно, и единственно ценное в этой  комедии  -  любовь  и  дружба.  В
особенности дружба".

  Одна-единственная   женщина,   оптимистка,   по-прежнему   пользовалась
расположением Злопамятного - это была Жорж Санд. Дюма изумило, как  быстро
она воспряла духом после смерти Мансо.

  Дюма-сын - Анри Ривьеру. "Я много раньше ответил  бы  на  Ваше  письмо,
если бы мне не пришлось все эти дни посвящать свое время г-же Санд - у нее
большое горе. Она потеряла Мансо, который в  течение  пятнадцати  лет  был
спутником и  распорядителем  ее  жизни.  Он  умер  после  четырех  месяцев
тягчайших страданий, в маленьком домике в Палезо, где они  жили  вместе...
Три дня тому назад мы его похоронили и пытались  отвлечь  его  подругу  от
горестных мыслей... Она обладает большой энергией и большой волей. Вот ум,
способный унизить наш пол, ибо не многие из нас были бы в состоянии каждые
десять лет начинать  свою  жизнь  заново  после  таких  потрясений,  какие
пережила эта женщина... Поскольку жизнь приносит одни  огорчения,  с  этим
надо свыкнуться раз  и  навсегда  и  стараться  смотреть  на  происходящие
события таким же равнодушным взглядом,  каким  быки,  пасущиеся  на  лугу,
смотрят на проезжающие по дороге экипажи. Уподобьтесь Минерве -  богине  с
бычьими глазами. Этот эпитет, для многих непостижимый, по-видимому, должен
выражать бесстрастность наивысшей мудрости, которая, несомненно,  есть  не
что иное, как предельное безразличие...
  Дружба представляется мне единственным чувством,  ради  которого  стоит
жить..."

  Поскольку безотчетный страх мешал ему в ту пору писать для  театра,  он
работал над романом "Дело Клемансо". В нем он дал  волю  затаенной  ярости
против женщин. Это была исповедь убийцы, умертвившего некогда обожаемую им
жену - не только за то, что она его обманывала, но и за то, что  она  была
воплощением лжи и фальши под маской самой совершенной  красоты.  Скульптор
Пьер Клемансо был, разумеется,  внебрачным  сыном  и,  конечно  же,  сыном
белошвейки. Вся  первая  часть  книги  в  значительной  мере  походила  на
автобиографию. Женщина, на которой женился герой, Иза  Доброновская,  была
полька  (что  позволяло  автору  косвенно  взять  реванш   у   "вероломных
славянок"). Дюма сообщает нам, что образ Изы  восходит  к  госпоже  Джеймс
Прадье - его первой любовнице.

  Дюма-сын - Жорж Санд, 26 мая 1866 года: "Эта штука - "Дело Клемансо"  -
начинает меня раздражать.  Я  очень  скоро  брошу  ее  и  вернусь  к  моим
маленьким пьесам, где можно не ломать голову над стилем, если не  хочется.
Я все еще плутаю в последних главах. Удар  ножом  никак  не  получается...
Жизнь не всегда бывает веселой. До двадцати лет еще куда ни шло   потом  -
конец! Будем же любить друг друга  в  ожидании  лучшего  и  строчить  свои
рукописи, ибо это единственное, на что мы способны..."
  5 июня 1866 года: "Дорогая матушка! Только в  четверг,  в  шесть  часов
двадцать  минут  вечера,  Иза,  наконец,  скончалась,  искупив   по   всей
справедливости те гнусности, которые она совершила. До  этого  момента  ее
убийца, имеющий честь быть Вашим сыном, работал, как  негр,  как  один  из
тех, от кого он ведет свое происхождение по отцовской линии.  Уф!  У  меня
нет никаких угрызений совести, но я так измотан, словно они у меня есть, и
я еще чуть-чуть больше восхищаюсь Вами  за  то,  что  Вы  создали  столько
шедевров и создали их так быстро..."

  Читатели, знакомые с семейной жизнью скульптора Прадье, узнали героиню.
Критик журнала "Ревю де Де Монд" писал:  "Эту  женщину,  которая  позирует
своему мужу-скульптору, женщину, для которой стыдливость  существует  лишь
как светская условность и которой не дают спать лавры Фрины, - эту женщину
мы знаем или полагаем,  что  знаем,  и,  пожалуй,  обозначение  "чудовище"
слишком сильно для этой прекрасной язычницы XIX века..."  Иза  -  "грязная
душа в мраморном теле, рожденная для  того,  чтобы  наслаждаться  и  чтобы
лгать, куртизанка с головы до пят,  одно  из  тех  экзотических  растений,
которые опьяняют и убивают",  -  обезоруживает  критика.  Он  обвиняет  не
столько ее, сколько ее мужа. Зачем он любил ее, когда с первых же дней  ее
порочная натура была очевидна? Затем, что для Пьера Клемансо, так  же  как
для Дюма-сына и для всех его героев, любовь всегда была только  физическим
желанием. Без этой исходной точки сладострастная  и  трагическая  развязка
(Пьер последний раз спит с Изой и затем убивает ее) была бы невозможна.
  Современного читателя не может не удивлять, что в 1866 году этот  роман
превозносили как образец самого смелого реализма. "Все правдиво, жизненно,
красноречиво, и когда г-н Дюма вступает врукопашную  с  действительностью,
то перед нами два атлета, равных по силе... Г-н Дюма  перешел  от  пьес  к
роману,  так  как  возможности,  предоставляемые  прозой,  позволяли   ему
поставить более сильные акценты, дать более осязаемое ощущение плоти.  Это
удалось ему..." Сцены лепки обнаженного тела и  объятий  нагих  любовников
посреди  реки  были  сочтены  "экспериментальной  литературой",  смелой  и
дерзкой. Говорили, что роман г-на Дюма  в  полной  мере  современник  г-на
Тэна, который, кстати, им сильно восхищался. Флобер был сдержан, но принял
книгу всерьез.

  "Я не вполне разделяю Ваш энтузиазм по поводу "Дела Клемансо", хотя  во
многом это самое сильное произведение Дюма. Но напрасно он испортил  книгу
длинными рассуждениями и общими местами.
  Романист,  по-моему,  не  имеет  права  высказывать   свое   мнение   о
происходящем.  В  акте  творения  он  должен  уподобиться  Богу,  то  есть
создавать и молчать.  Концовка  этой  книги  представляется  мне  в  корне
фальшивой:  мужчина  не  убивает  женщину  после   после  ощущаешь  полную
расслабленность,  чуждую  какой  бы  то  ни  было  энергии.  Это   большая
оплошность - физиологическая и психологическая..."

  Все только и говорили, что о "Деле Клемансо". Толстяк Маршаль рассказал
Гонкурам историю одной главы.

  29 сентября 1866 года, Сен-Грасьен: "Маршаль сегодня вечером  рассказал
нам, что однажды около четырех часов утра он удил рыбу  в  Сент-Ассизе,  у
г-жи де Бово. И вдруг заметил  двух  купающихся  девушек:  одну  брюнетку,
другую рыжую. Восходящее солнце ласкало  их  резвящиеся  в  Сене  тела,  и
красота их сияла в розовом свете. Маршаль рассказал об этом Дюма   тот  на
следующее утро пришел взглянуть на девушек и, чтобы сыграть с ними  шутку,
уселся на их сорочки. Отсюда - сцена купанья в "Деле Клемансо"..."

  Что касается Дюма-сына, то он был удовлетворен своим  успехом,  хотя  и
изнурен напряжением.

  Дюма-сын - капитану Ривьеру: "Вы увидите по моему почерку,  что  имеете
дело с изможденным человеком. Перо не слушается меня - так я злоупотреблял
им в течение двух месяцев. Но в конце концов эта тварь  мертва  и  уже  не
воскреснет. Только что я два часа спал  нынешней ночью я спал  одиннадцать
часов. Больше я ни на что не способен. Г-жа Дюма спит не меньше.  Если  мы
будем вдвоем отдыхать от книги, которую я  писал  один,  то  надеюсь,  что
через месяц я буду в силах начать снова..."

  Он в самом деле начал и вернулся к драме. Удивительно, что этот  гигант
чувствовал себя таким  измученным,  написав  совсем  короткий  роман.  Это
объясняется силой страст