.  Апартаменты
небольшие, зато на редкость разностильные, состоят из  пятнадцати  комнат,
по пяти на каждом этаже, - и все это венчают  обшитые  панелями  мансарды.
Главный зал - белый с золотом - выдержан в  стиле  Людовика  XV.  Арабская
комната украшена гипсовыми арабесками тонкой работы, на которых еще  можно
прочесть изречения из Корана, хотя позолота и яркие краски вязи везде  уже
облупились.
  В двухстах  метрах  от  "замка"  возвышается  удивительное  строение  в
готическом стиле - нечто среднее между  миниатюрной  сторожевой  башней  и
кукольной крепостью. Маленький мостик  перекинут  через  ров,  заполненный
водой. На каждом камне высечено название одного из произведений Дюма. Весь
первый этаж занимает одна комната, лазурный потолок  ее  усыпан  звездами.
Стены обтянуты голубым сукном, над резным  камином  -  рыцарские  доспехи.
Сундуки в стиле средних веков, стол,  вывезенный  из  трапезной  какого-то
разоренного аббатства. Здесь Дюма почти  не  мешали  работать.  Спиральная
лестница вела в келью, где он  иногда  проводил  ночь.  Дозорная  площадка
позволяла  ему  наблюдать  за  гуляющими  по  парку  гостями.  Все  вместе
производило впечатление лилипутского величия.
  Леон Гозлан был в восторге.

  "Я могу сравнить эту жемчужину архитектуры, -  писал  он,  -  только  с
замком королевы Бланш в лесу Шантийи  и  домом  Жана  Гужона...  У  здания
усеченные углы, каменные балконы, витражи, свинцовые оконные рамы, башенки
и флюгера... Оно не принадлежит к определенной эпохе - его нельзя  отнести
ни  к  античности,  ни  к  средневековью.  В  нем,  однако,   есть   нечто
возрожденческое, и это придает  ему  особое  очарование...  Дюма,  который
лучше, чем кто бы то ни было,  знает  талантливых  людей  своего  времени,
заказал все статуи,  украшающие  замок,  Огюсту  Прео,  Джеймсу  Прадье  и
Антонену Миму... По фризу первого этажа он распорядился расположить  бюсты
великих драматургов всех веков, в том числе и своего..."

  Гозлан рассыпался в  похвалах  тунисским  скульпторам  за  "тонкость  и
изящество  работы,  какую  увидишь  разве  что  на  мавританских  плафонах
Альгамбры  сложный резной узор кажется роскошным кружевом... Я вне себя от
восхищения... В Трианоне нет ни  одного  плафона,  равного  тому,  который
тунисец создал для "Монте-Кристо". С центрального балкона открывается  вид
еще более прекрасный, чем тот, которым мы  наслаждаемся  с  высоты  террас
Сен-Жермена..."
  Гозлан здесь выказывает себя больше Монте-Кристо, чем сам Монте-Кристо.
На самом деле "замок" был всего-навсего причудливой, нелепой  и  маленькой
виллой, где Дюма, однако, жил как знатный вельможа.
  На новоселье (25 июля  1848  года)  Дюма  пригласил  к  обеду  шестьсот
гостей.  Обед  заказали  в   знаменитом   ресторане   ("Павильон   Генриха
Четвертого" в  Сен-Жермене),  столы  накрыли  на  лужайке.  В  курильницах
дымились благовония. Повсюду красовался  девиз  маркизов  де  ля  Пайетри:
"Ветер  раздувает  пламя!  Господь  воспламеняет   душу!"   Сияющий   Дюма
расхаживает среди приглашенных. На сюртуке его сверкают кресты  и  ордена.
Поперек блестящего жилета перекинута массивная золотая цепь.  Он  обнимает
хорошеньких женщин и всю  ночь  напролет  рассказывает  чудесные  истории.
Никогда в жизни он не был так счастлив.

  Бальзак - Еве Ганской, 2 августа 1848 года:
  "Ах, Монте-Кристо" - это одно из  самых  прелестных  безумств,  которые
когда-либо делались. Он - самая царственная из всех бонбоньерок на  свете.
Дюма уже израсходовал 400 тысяч франков, и ему понадобится еще  100  тысяч
франков, чтобы закончить замок. Но он во что бы  то  ни  стало  осуществит
свой замысел. Вчера мне удалось  узнать,  на  какой  земле  построен  этот
маленький замок. Земля эта принадлежит крестьянину, который продал ее Дюма
по  устной  договоренности  так,  что  в  любую  минуту,  если  ему  вдруг
вздумается  распахать  свое  поле  и  сажать  на  нем  капусту,  он  может
потребовать снести замок. Это дает вам некоторое представление о характере
Дюма!  Строить  этакое  чудо,  ибо  замок  -   поистине   чудо,   хотя   и
незавершенное, на чужой земле, не имея никаких документов,  подтверждающих
твои  права!  Крестьянин   может   умереть,   а   его   дети,   пока   еще
несовершеннолетние, не захотят сдержать слово, данное их отцом!..
  Если бы вы увидели этот замок, вы бы тоже пришли в восторг от него. Это
очаровательная вилла, она куда красивее виллы Пампили, потому  что  с  нее
открывается вид на террасы Сен-Жермена, и, помимо всего прочего, она стоит
у  воды!..  Дюма  обязательно  ее  достроит.  Она  такая  же  красивая   и
изысканная, как портал Анэ, который вы видели в  Музее  изящных  искусств.
Планировка прекрасная - одним словом, безумная роскошь времен Людовика XV,
но в  стиле  Людовика  XIII  с  элементами  украшении  эпохи  Возрождения.
Говорят, постройка уже обошлась  Дюма  в  500  тысяч  франков  и  что  ему
необходимо еще 100  тысяч  франков,  чтобы  завершить  свой  замысел.  Его
ограбили, как на большой дороге. Он вполне мог бы уложиться  в  200  тысяч
франков..."

  Очень забавно читать, как Бальзак распекает Дюма за безрассудные  траты
и поучает его искусству бережливости.
  Так началась неповторимая жизнь в "замке" "Монте-Кристо".  Хозяин  дома
поселился в микроскопической крепости   над  своим  рабочим  кабинетом  он
оборудовал келью, где стояли только  железная  кровать,  стол  некрашеного
дерева и два стула. Там он работает с утра до вечера, а часто с  вечера  и
до утра. На нем лишь рубашка и тиковые панталоны. Он очень  растолстел,  и
его огромный живот упирается в стол, а между  тем  он  ест  самую  простую
пищу: пантагрюэлевские пиры он задает гостям. В "Монте-Кристо"  он  держит
открытый дом. В "Монте-Кристо" радушно принимают всех, кто бы  ни  пришел.
Дюма протягивал гостю левую руку, правой продолжая писать, и приглашал его
к обеду. Повар то и дело получал указание поджарить еще  несколько  котлет
по-беарнски. Иногда Дюма, который сам был отличным кулинаром,  приготовлял
какое-нибудь блюдо по своему рецепту и с увлечением стряпал соусы.
  Любой писатель, любой художник, стесненный в деньгах, мог поселиться  в
"Монте-Кристо".  Там  постоянно  жило  множество  дармоедов,  с   которыми
амфитрион даже не был знаком. Содержание этих людей стоило ему  нескольких
сот тысяч франков в год. Уже не говоря о женщинах...
  В "замке" "Монте-Кристо" одна любимая султанша быстро сменяла другую: в
их числе была и Луиза Бодуэн, которую величали  Аталой  Бошен,  дебютантки
Исторического театра,  женщины-писательницы.  Фавориткой  1848  года  была
Селеста   Скриванек,   очаровательная   актриса,   совсем   еще    молодой
дублировавшая  Дежазе  и  с  большим  изяществом  исполнявшая  куплеты   в
водевилях. Любовница, друг и секретарь Дюма,  она  хотела  играть  в  этом
непостоянном семействе еще и роль матери.

  Селеста Скриванек - Дюма-сыну:
  "Мой дорогой Александр, я на верху блаженства: я не расстанусь с  вашим
отцом. Он согласился взять меня с собой. Я буду путешествовать с вами  под
видом мальчика: портной только что снял с меня мерку. Ах, я схожу с ума от
счастья! Простите меня, мой милый, добрый друг, за то, что я  не  сообщила
вам обо всем этом раньше ( ic!)  изо дня в  день  я  собиралась  поболтать
хоть несколько минут с вами, но в последний момент мне  всегда  что-нибудь
мешало. Ваш отец заставляет меня много работать, я пишу под его  диктовку,
и  я  очень  горда  и  счастлива  тем,  что  могу  быть  секретарем  этого
универсального человека. Я надеюсь через месяц увидеть вас здесь,  но  тем
временем все же черкните мне несколько дружеских слов.
  Мы выполнили все ваши поручения. Сейчас я подрубаю ваши  галстуки   как
только портной закончит ваши брюки, мы вышлем все вместе. Сегодня  вечером
мы отправляемся в Версаль и пробудем там целых три дня. Прощайте, напишите
мне поскорее.
  Ваша преданная маленькая мама, С.Скриванек".

  Что касается Лолы Монтес, то  хотя  она  и  провела  несколько  дней  в
"Монте-Кристо",  нам  представляется   маловероятным,   чтобы   она   была
любовницей Дюма, так как, став милостью своего любовника короля Людвига  I
Баварского всемогущей графиней Ландсфильд, она писала в "Монте-Кристо":

  Мюнхен, 14 апреля 1847 года:
  "Мой  дорогой  господин  Дюма!  Для  меня  было  большим  удовольствием
получить ( ic!) несколько дней назад ваше письмо. Если вы к вам  приедете,
я ногу  вас  заверить,  что  как  будет  оказан  прием,  достойный  такого
талантливого и прославленного писателя,  как  вы.  Его  величество  король
просит меня передать вам его благодарность за  те  лестные  слова  по  его
адресу, которые содержались в письме ко мне, а также сказать вам, что  ему
доставит огромное удовольствие увидеть вас в Баварии.  Я  считаю,  что  вы
должны приехать к нам, не теряя времени. Все здесь  в  восторге  от  ваших
прекрасных произведений, и я уверена, что вас примут по-царски. Я пишу вам
обо всем этом  для  того,  чтобы  вы  обязательно  приехали  повидаться  с
королем. Я думаю, что вы останетесь довольны друг другом. Не  смею  дольше
отнимать ваше драгоценное время, так как хорошо знаю, что письмо от  столь
скромной особы, как я, не может  заинтересовать  вас.  Но  разрешите  мне,
дорогой господин Дюма, навсегда остаться одной из самых восторженных ваших
поклонниц.
  Лола Монтес".

  Лола Монтес, баварская графиня,  была  ирландкой,  выдававшей  себя  за
испанку. Из письма видно, что  она  писала  с  грубыми  синтаксическими  и
орфографическими ошибками. Но содержание письма говорит о том, что Лола не
была  любовницей  Дюма,  хотя  официальный  тон  мог  быть  продиктован  и
осторожностью.
  В  "Монте-Кристо"  безраздельно  правил  итальянский  мажордом   синьор
Раскони. Садовник Мишель, мастер на  все  руки,  большой  знаток  "Словаря
естественных наук", приводил Дюма в восторг, называя по-латыни растения  и
животных. Был там  еще  и  маленький  негритенок  Алексис,  которого  Мари
Дорваль однажды принесла Дюма в корзинке с цветами.
  -  Я  не  могу  его  прокормить,  -  сказала  очаровательная   актриса,
обремененная долгами, - и поэтому дарю его тебе, мой славный пес.
  - Откуда он родом?
  - С Антильских островов.
  - На каком языке говорят на Антильских островах, мой мальчик?
  - На креольском.
  - А как будет по-креольски: "Здравствуйте, сударь"?
  - Здравствуйте, сударь.
  - Ну что ж, тогда все ясно,  мой  мальчик.  Отныне  мы  будем  говорить
по-креольски... Мишель! Мишель!..
  Вошел садовник.
  - Вот вам, Мишель, новый гражданин, который теперь будет жить с нами.
  Был в "Монте-Кристо" еще один слуга, приставленный к псарне, и другой -
к вольерам, потому что эти джунгли были  населены  зверями,  которым  Дюма
посвятил очаровательную книгу "История моих животных". В  доме  жили  пять
собак, три обезьяны, из них одна - мартышка (которых  он  назвал  в  честь
знаменитого писателя, знаменитого переводчика и популярной  актрисы),  два
попугая, золотой фазан, окрещенный Лукуллом,  петух,  прозванный  Цезарем,
кот по  кличке  Мисуф  и  гриф  Югурта,  вывезенный  из  Туниса,  которого
переименовали в Диогена с тех пор, как он поселился в бочке.
  Монте-Кристо хорошо работалось под писк и гомон зверинца.  На  столе  у
него всегда лежала стопка бумаги - голубые листки для романов,  розовые  -
для статей и желтые, предназначенные для  поэм  одалискам.  Его  поглощали
мысли об Историческом театре, для которого он  переделывал  в  пьесы  один
роман за другим  он был бы счастлив, если бы его сын согласился  войти  на
паях в фирму "Александр Дюма и Кo". Пожелай он только  играть  роль  Маке,
говорил отец, он мог бы легко заработать от  сорока  до  пятидесяти  тысяч
франков в год.
  "Это вовсе не трудно, поверь мне... Я бы тебе  все  объяснил.  Если  бы
тебе что-нибудь не понравилось, ты мог бы мне возражать".
  Дюма-сын, несмотря на успех своего романа, очень нуждавшийся в деньгах,
в конце концов согласился, хотя и не слишком охотно, собрать и  обработать
для отца кое-какие исторические материалы.

  Дюма-отец - Дюма-сыну:
  "Посылаю тебе пятьсот франков. Постарайся закончить третий том к  концу
месяца. Это даст тебе две тысячи франков..."

  Иногда Дюма-сын под натиском какой-нибудь красотки обращался за помощью
к Ипполиту Остену,  оборотистому  молодому  человеку,  которого  Дюма-отец
сделал директором Исторического театра:

  "Мой дорогой Остен! Бедней церковной мыши
  Покорный ваш слуга. Увы, с трудом он дышит:
  Ему фиакр не по карману, а Дюлон
  Сам без гроша сидит. (Так утверждает он.)
  Порше, как я узнал, в таком же положенье
  И денег мне не даст... Так вот об одолженье
  Хочу вас попросить: могли бы вы сейчас
  Мне триста франков дать? Не разорю я вас,
  А мне окажете услугу вы... Засим
  Жду с нетерпением ответа.
  Дюма-сын".

  Но и этот жалкий источник вскоре иссякнет.



Глава третья
РАЗОРЕНИЕ МОНТЕ-КРИСТО

  Дырявая корзина, говорите вы? Это
  правда, но не я проделал в ней дыры.
  Александр Дюма

  Первый сезон в Историческом театре был очень удачным: сборы дали 707905
франков. Второй открылся триумфом Дюма - Маке -  "Шевалье  де  Мезон-Руж",
драмой, в которой трогательная любовная  история  развертывается  на  фоне
великих  событий   революции.   Пьеса   кончается   последним   пиршеством
жирондистов  и  песней  "Умереть  за  родину"...  7  февраля   1848   года
Исторический театр ввел смелое новшество: драма "Монте-Кристо" должна была
идти два вечера кряду. Первая часть, кончавшаяся побегом  Эдмона  Дантеса,
длилась с шести часов вечера до полуночи.

  "Все расходились, - писал  Готье,  -  с  твердым  намерением  вернуться
завтра. Ночь и следующий день казались всего-навсего досадно  затянувшимся
антрактом. На втором вечере зрители уже здоровались, знакомились, вступали
в разговоры...  Каждый  старался  устроиться  поудобнее,  расположиться  с
комфортом - словом,  чувствовал  себя  жильцом,  а  не  зрителем...  Когда
занавес упал в последний раз,  из  груди  всех  присутствующих  единодушно
вырвался вздох сожаления: "Как, уже? Расстаться так скоро,  пробыв  вместе
всего два дня? Неужели великий Александр Дюма и неутомимый Маке  так  мало
верят в нас?.. Да мы бы отдали им всю неделю..."

  Но 24 февраля разразилась революция 48-го года. Восстания гибельны  для
театров, и залы опустели. Только Рашель удавалось  еще  делать  аншлаги  в
Комеди Франсез, декламируя Марсельезу в антракте между четвертым  и  пятым
актом трагедии Корнеля или Расина. Читала она превосходно, голос ее звучал
гордо и непреклонно. Однако, несмотря на всю свою преданность  республике,
Дюма предпочел бы немного меньше гимнов и побольше  зрителей.  И  хотя  он
нисколько не жалел о Луи-Филиппе, который всегда относился к нему плохо, в
молодых принцах он терял ценных покровителей. Вполне вероятно, что он, как
и Виктор  Гюго,  приветствовал  бы  регентство  герцогини  Орлеанской.  Но
поскольку на это не было никакой надежды, он решил стать на сторону нового
режима и выдвинуть свою кандидатуру в депутаты.
  "Революционная буря вместе с коронованным  старцем  унесла  и  скорбную
мать и хилого ребенка. Франция  в  эти  дни  бедствий,  -  писал  Дюма,  -
обращается к своим лучшим сыновьям... Мне кажется, я  имею  право  быть  в
числе  тех  достойных  мужей,  которых  она  призвала  на  помощь..."  Это
означало, что он, как Ламартин и Гюго, был намерен заняться политикой.
  Осталось только выбрать департамент, чтобы выставить свою  кандидатуру.
У Гюго не было никаких сомнений  на  этот  счет:  башни  Собора  Парижской
Богоматери образуют "H" - инициал его фамилии -  Hugo   Париж  принадлежит
ему, парижане относятся к нему серьезно. Но парижане никогда бы не выбрали
Дюма: они считали его большим шутником и не принимали всерьез. Может быть,
попытать счастья в департаменте Эн, где он родился? Он боялся, что там его
считают большим республиканцем, чем сама республика. В департаменте Сены и
Уазы, где у него собственность - замок "Монте-Кристо" - и где он командует
батальоном национальной гвардии в Сен-Жермен-ан-Лэ? Увы,  в  те  три  дня,
когда решалась судьба революции 48-го года,  он  предложил  повести  своих
людей на Париж, и они не простили ему "легкомыслия, с которым он готов был
рисковать их жизнью". Эти защитники нации, конечно, хотели защищать нацию,
но только на своей территории, и они потребовали отставки своего не в меру
воинственного командира.
  Молодой человек, которому Дюма оказал кое-какие услуги, убедил его, что
его очень любят в  департаменте  Ионн  и  что  он  непременно  пройдет  на
выборах. Дюма и сам  был  уверен,  что  в  департаменте  Ионн  ан  так  же
популярен, как и в любом  другом  департаменте  Франции,  и  что  ни  один
кандидат не устоит против него. Но он  забыл,  что  французская  провинция
всегда  отдает  предпочтение  землякам.  "Кто  он  такой,  этот  Дюма?   -
спрашивали ионнцы. - Он из здешних? У него есть виноградники? Или,  может,
он виноторговец? Нет?.. - Так, значит, это тот политикан,  да  к  тому  же
друг  герцогов  Орлеанских,  сторонник  регентства?  -  говорили  одни.  -
Аристократишка, маркиз!" - подхватывали другие. Дюма  только  что  основал
газету "Ле Муа" (под скромным девизом "Господь диктует, и я пишу"), там он
выступил с требованием водворить статую герцога Орлеанского на ее  прежнее
место в Луврском дворце. Избиратели упрекали его за верность герцогу. Дюма
ответил им великолепной речью. Он  говорил  о  дружбе  я  признательности,
напоминал о том горе, которое причинила трагическая гибель  юного  принца,
заставил плакать одну половину зала, аплодировать другую и - провалился на
выборах.
  Однако в Париже он все же посадил  перед  Историческим  театром  дерево
свободы,  сказав  директору:  "Остен,  сохраним  любовь   народа.   Принцы
исчезнут, а великий  французский  народ  останется".  Когда  на  одном  из
избирательных митингов в департаменте Ионн какой-то рабочий грубо  прервал
Дюма криками: "Эй ты, маркиз, эй ты, негр!" -  он  ответил  ему  так,  как
ответил бы генерал Дюма - или Портос. Он схватил крикуна за штаны и поднял
над парапетом: "Проси прощения, не то я кину тебя в воду!"  Крикун  принес
извинения. Дюма сказал: "Ладно. Я только хотел тебе  доказать,  что  руки,
написавшие за двадцать лет четыреста романов и тридцать пять драм,  -  это
руки  рабочего..."  Одно  время  он  носился  с  мыслью   выставить   свою
кандидатуру на Антильских островах: "Я пошлю им прядь волос, и они увидят,
что я свой". Но и от этого намерения ему тоже пришлось отказаться,  и  так
как он не  имел  возможности  творить  историю,  он  снова  стал  сочинять
истории.
  Но сколько б драм и романов он ни писал, никаких гонораров не  хватало,
чтобы остановить надвигающуюся лавину его долгов. Исторический театр делал
ничтожные сборы. Пьеса Бальзака "Мачеха" (25  мая  1848  года)  с  треском
провалилась. Несмотря на возобновление "Нельской башни",  театр  стоял  на
пороге банкротства. С первых же  недель  совместной  работы  Дюма  напугал
своей  расточительностью  Остена,   с   которым,   по   отзыву   Марселины
Деборд-Вальмор, "ладить было далеко не так легко, как с нашим поэтом, этим
большим ребенком, которого мы все так любим".  А  бедный  большой  ребенок
обещал все и всем. Он  раздавал  ангажементы  направо  и  налево:  "Актеры
стекались к нему, но всех приводила в ужас неустойчивость его положения  и
та чудовищная роскошь, в которой он жил. Говорили, что  он  сможет  свести
концы с концами, только если  будет  беречь  каждый  грош,  как  Бокаж,  и
поручит  за  этим  следить  господину  Остену..."  Но  даже  Остен  вскоре
отказался быть "здравым смыслом Дюма". В декабре  1849  года  он  подал  в
отставку. Его преемники преуспели в этом не  больше,  чем  он.  Ненасытный
Исторический театр пожирал одну пьесу за другой и почти  не  давал  денег.
Дюма со всех сторон осаждали  кредиторы.  На  "Монте-К