оторые  она
так любила. Когда она умирала, у нее из всех украшений оставались лишь два
браслета, одна коралловая брошь, хлысты и два маленьких пистолета.  Эдуара
Перрего, пришедшего навестить ее, она не приняла.  Она  умерла  3  февраля
1847 года, в самый разгар  карнавала,  за  несколько  дней  до  масленицы,
которую Париж в те времена бурно праздновал. Шум веселья врывался  в  окна
маленькой квартирки, где лежала в агонии  Мари  Дюплесси.  Викарий  церкви
святой  Магдалины  пришел  причастить  ее,  затем,  перекусив,  отправился
восвояси.  "На  ветчину  для  священника,  -  записала  в  книге  расходов
горничная, - два франка".
  5  февраля  1847  года  толпа  любопытных  следовала  за   погребальным
катафалком, "украшенным белыми венками". За дрогами, обнажив  головы,  шли
лишь двое из прежних друзей Мари Дюплесси: Эдуар Перрего и Эдуар Делессер.
Мари похоронили временно на Монмартрском кладбище, потом,  16  февраля,  в
жирный  четверг,  тело  ее  эксгумировали  и  предали  земле  на  участке,
приобретенном Эдуаром Перрего за 526 франков в вечную собственность.
  В этот день "низко нависшее небо  было  темным  и  мрачным,  к  полудню
небеса разверзлись и потоки ливня хлынули на маскарадное шествие, а  ночью
во всех уголках Парижа сотни разбушевавшихся оркестров с помпой  провожали
карнавал".
  Дюма-сын, путешествовавший по Алжиру и Тунису, ничего не знал о  долгой
агонии своей бывшей возлюбленной. Возвращаясь во Францию, он много думал о
Мари. Он никогда не переставал любить эту редкую и  трогательную  женщину.
"Куда бы я ни шел, воспоминания о наших ночах преследовали меня", -  писал
он. Что, впрочем, отнюдь не мешало ему не отказываться от тех приключений,
которые выпадали на его долю во время путешествия. Из Туниса он вернулся в
Алжир, чтобы встретить  там  Новый  год.  3  января  1847  года  пассажиры
"Велоса" ("Стремительного")  пересели  на  пакетбот  "Ориноко",  4-го  они
прибыли в Тулон, на следующий день - в Марсель. Оттуда Дюма-отец  поспешил
в  Париж,  куда  его  призывали  дела   Исторического   театра.   Дюма-сын
соблазнился гостеприимством д'Отрана, Мери и возможностью закончить  вдали
от Парижа плутовской роман "Приключения четырех женщин и одного  попугая",
о выходе которого уже объявил издатель Кадо.
  О смерти Мари он узнал в Марселе. Это известие повергло его в грусть  и
раскаяние. Нельзя сказать, что он плохо поступил с Мари,  но  он  обошелся
слишком сурово, а значит, и несправедливо с  бедной  девушкой,  чья  жизнь
была столь тяжелой, что ее ни в чем нельзя винить. Недовольный  собой,  он
решил с жаром взяться за работу и расплатиться со всеми долгами. Но  такую
клятву гораздо легче дать, чем сдержать. Когда он возвратился в Париж, ему
в глаза бросилось объявление, возвещавшее о посмертной  продаже  мебели  и
"предметов  роскоши"  в  доме   _11  по  бульвару  Мадлен.  Лиц,  желающих
что-нибудь приобрести, приглашали посетить квартиру, где  была  выставлена
вся движимость. Дюма-сын помчался туда. Он вновь  увидел  мебель  розового
дерева, бывшую некогда свидетельницей  его  короткого  счастья,  тончайшее
белье, облекавшее  нежное  и  прелестное  тело,  платья  покойницы,  право
обладать которыми будут оспаривать так называемые порядочные  женщины.  Он
был потрясен и, возвратившись домой, написал свое лучшее стихотворение:

  Расстался с вами я, а почему - не знаю,
  Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
  К другому скрыли вы... О суета земная!
  Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?

  Потом я вам писал о скором возвращенье,
  О том, что к вам приду и буду умолять.
  Чтоб даровали вы мне милость и прощенье.
  Я так надеялся увидеть вас опять!

  И вот примчался к вам. Что вижу я, о Боже!
  Закрытое окно и запертую дверь.
  Сказали люди мне: в могиле черви гложут
  Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь.

  Один лишь человек с поникшей головою
  У ложа вашего стоял в последний час.
  Друзья к вам не пришли. Я знаю: только двое
  В последнем шествии сопровождали вас.

  Благословляю их. Они одни посмели
  С презреньем отнестись к тому, что скажет свет,
  Умершей женщине не на словах - на деле
  Отдав последний долг во имя прошлых лет.

  Те двое до конца ей верность сохраняли,
  Но лорд ее забыл, и князь прийти не мог.
  Они ее любовь за деньги покупали
  И не могли купить надгробный ей венок.

  Чарльз Диккенс присутствовал на аукционе. "Там собрались все  парижские
знаменитости, - писал он графу д'Орсэ. - Было много великосветских дам,  и
все это избранное общество ожидало  торгов  с  любопытством  и  волнением,
исполненное симпатии и трогательного сочувствия к судьбе девки... Говорят,
она умерла от разбитого сердца.
  Что до меня, то я,  как  грубый  англосакс,  наделенный  малой  толикой
здравого смысла, склонен думать, что она умерла от скуки и  пресыщенности.
Глядя  на  всеобщую  печаль  и  восхищение,  можно  подумать,   что   умер
национальный герой или Жанна д'Арк. А  когда  Эжен  Сю  купил  молитвенник
куртизанки, восторгу публики не было конца".

  Диккенс, несмотря на свою сентиментальность, был, как он сам признавал,
слишком англосаксом,  чтобы  его  могла  тронуть  участь  женщины  легкого
поведения. Дюма же купил "на память" золотую цепочку Мари. Распродажа дала
80917 франков, что с  лихвой  покрыло  пассив  наследства.  Мари  Дюплесси
завещала деньги, которые останутся после уплаты долгов, своей  нормандской
племяннице (дочери ее сестры Дельфины и ткача  Паке),  поставив  условием,
чтобы наследница никогда не приезжала в Париж.
  Жизнь и смерть Мари Дюплесси сыграли решающую роль в моральной эволюции
Дюма-сына. Его отец, как и все романтики, воспевал права страсти,  но  сам
очень скоро  перестал  следовать  этим  идеалам.  Любовницам  типа  Мелани
Вальдор он предпочитал снисходительных и непостоянных  девиц.  Его  сын  с
двадцати лет тоже пристрастился к необременительным увлечениям, но  пример
матери показал ему,  к  каким  печальным  последствиям  приводят  подобные
связи  судьба Мари окончательно убедила его, что  комедия  удовольствия  в
жизни, увы, часто оборачивается трагедией.
  В мае 1847 года он отправился на прогулку в Сен-Жермен и  вспомнил  тот
день, когда он скакал по лесу с Эженом Дежазе. Оттуда друзья отправились в
Варьете, что положило начало его роману с Мари. Александр снял  комнату  в
отеле "Белая лошадь", перечитал письма Мари и  написал  о  ней  роман  под
названием "Дама с камелиями". С начала века  у  поэтов  вошло  в  привычку
описывать в стихах свои  увлечения.  Гюго,  Санд,  Мюссе  и  даже  Бальзак
романтизировали   таким   образом   свои   связи.   Книга   Дюма-сына   не
автобиография, хотя, конечно, в основе этой истории лежит роман  автора  с
Мари  Дюплесси,  которая  в  книге  получила  имя   Маргариты   Готье.   В
действительности Дюма сразу отказался от мысли возродить грешницу к  новой
жизни. В романе Арман Дюваль пытается вернуть ее на стезю добродетели.

  "Я убежден в одном: женщине, которую с детства не  научили  добру.  Бог
открывает два пути, ведущие к нему, - путь страдания  и  путь  любви.  Они
трудны: те, кто на них вступает, стирают до крови  ноги,  раздирают  руки,
зато они оставляют украшения порока на придорожных колючках и  приходят  к
цели в той наготе, в которой не стыдно предстать перед Господом".

  Роль отца Дюваля,  его  визит  к  Маргарите  Готье,  решение  Маргариты
продать лошадей  и  драгоценности,  чтобы  любовью  искупить  свои  грехи,
героическое самоотречение куртизанки, жертвующей собой, чтобы не повредить
любимому  человеку,  -  все  это  придумал  Дюма,  точно  так  же  как   и
душераздирающие письма покинутой, разоренной, умирающей Маргариты.  Нельзя
представить, чтобы Дюма-отец мог устроить в жизни подобную сцену Маргарите
Готье. В его привычках было скорее завоевывать куртизанок, чем защищать их
добродетель.
  Роман  имел  огромный  успех.  Все  женщины  -  содержанки  или  просто
согрешившие - были глубоко растроганы. "Туберкулез и  бледность  приобрели
теперь мрачное очарование". Через несколько дней после выхода книги в свет
автор встретил драматурга Сиродена, и тот сказал ему: "Почему  бы  вам  не
сделать драму из вашего романа?  Ведь  это,  мой  дорогой,  -  плодородная
почва, ее не следует оставлять невозделанной".
  Дюма-сын  поговорил  с  отцом.  Отец  в  ту  пору  единовластно  правил
Историческим  театром,  открывшимся  21  февраля  1847  года   постановкой
"Королевы Марго".  Создавая  этот  театр,  Дюма,  как  всегда,  носился  с
грандиозными прожектами. Он хотел повторить на сцене то, что уже  совершил
в своих романах, - воспроизвести национальную  историю,  создав  пьесы  на
манер греческих трагедий и хроник Шекспира.
  Спектакль получился блестящий и - бесконечно  долгий.  Он  начинался  в
шесть часов вечера и кончался только к трем часам утра.

  "Да, - писал на следующий день в своей рецензии Теофиль Готье,  -  Дюма
совершил чудо, сумев удержать публику натощак девять часов кряду на  своих
местах. Правда, ближе  к  концу,  в  коротких  антрактах,  зрители  начали
поглядывать друг на друга так, будто они на  плоту  "Медузы",  и  те,  кто
пожирней, уже начинали тревожиться за свою судьбу. Слава Богу, нам все  же
не пришлось оплакивать ни одной жертвы каннибализма  но на  будущее,  если
дирекция еще собирается ставить драмы в пятнадцати картинах с  прологом  и
эпилогом, ей следует добавлять на афишах: "Большой выбор блюд..."

  Десять тысяч зевак собрались на улице перед театром, чтобы поглазеть на
зрителей и на фасад. Узкое  здание  торжествующе  вздымалось  между  двумя
огромными домами на бульваре Тампль. Оно казалось оригинальным, потому что
в отличие от большинства тогдашних театров не походило ни на "биржу, ни на
храм, ни на гауптвахту, ни на  музей.  Архитектору,  а  возможно  и  Дюма,
пришла в голову мысль стилизовать подмостки, на которых играли в  бродячих
театрах, заменив две  бочки  двумя  кариатидами,  поддерживающими  балкон.
Теофиль Готье хвалил  архитектора  Сешана  за  то,  что  тот  не  поддался
искушению построить вместо театрального здания Парфенон.
  "Только подчеркивая  целевое  назначение  здания,  -  указывал  Теофиль
Готье,  -  и  максимально   используя   полезные   элементы,   современная
архитектура найдет те новые формы, которые она тщетно  ищет".  На  фресках
внутри  помещения  были  изображены  все  старые  друзья   Дюма:   Софокл,
Аристофан, Эсхил, Еврипид, Корнель, Расин, Мольер, Мариво, а  кроме  того.
Тальма и мадемуазель Марс. Дюма,  подобно  древним,  любил  окружать  себя
своими богами.
  Герцог   Монпансье    и    молоденькая    пятнадцатилетняя    герцогиня
присутствовали на премьере, которая затянулась далеко за полночь. Беатриса
Персон, которую Дюма-отец в ту пору жаловал своим вниманием,  играла  роль
королевы-матери Екатерины Медичи.  Девятнадцатилетняя  актриса  была  явно
молода для этой роли, но любовь великих людей возлагает  короны  на  самые
неподходящие головы. "Королеву Марго" на афишах сменил "Гамлет",  странный
"Гамлет", адаптированный Дюма, который, сочтя развязку слишком мрачной, не
стал, в отличие от Шекспира, убивать принца Датского.
  Дюма-сын надеялся, что вслед за драмами его отца на сцене Исторического
театра появится "Дама с камелиями".
  - Нет, - сказал Александр Первый, - сюжет "Дамы с камелиями" не годится
для театра, я бы никогда не смог ее поставить.
  Сына  задели  слова  отца,  тем  более  что   многие   профессиональные
драматурги предлагали ему переделать его роман в пьесу. "А почему  бы  мне
не взяться за это самому?" - подумал он. И скрылся на восемь дней в  своем
маленьком домике в Нейи. Так как у  него  не  было  времени  выйти  купить
бумаги, он писал на любых клочках, какие только попадались ему  под  руку.
Закончив пьесу, он тут же помчался к отцу. Тот, по-прежнему  убежденный  в
нелепости этой затеи, из родительских чувств все же согласился  прослушать
пьесу. После  первого  акта  он  сказал:  "Очень  хорошо!"  После  второго
Александру Второму пришлось отлучиться по неотложному делу. Вернувшись, он
застал Александра Первого, только что закончившего чтение пьесы, в слезах.
  "Мой дорогой мальчик, - сказал он, обнимая сына,  -  я  ошибался.  Твоя
пьеса принята Историческим театром".
  Но дни Исторического театра были уже сочтены. Франция стояла на  пороге
драм  куда  более  реальных,  чем   те,   которые   создавали   Дюма-Маке.
Господствующая монархия катилась  к  гибели.  Господствующая  литературная
школа дряхлела. В феврале 1847 года скончался Фредерик Сулье, автор первой
"Христины". Парижане толпами стекались  на  его  похороны:  он  был  очень
популярен, его "Хуторок  Женэ"  имел  шумный  успех.  Массы,  бурлившие  в
предвкушении грядущей революции, хранили верность тем, кто  говорил  им  о
надежде и милосердии:  Ламартину,  Гюго,  Мишле,  Дюма,  Санд,  Сулье.  На
кладбище Виктор Гюго произнес речь. В  ту  самую  минуту,  когда  отзвучал
последний залп над открытой могилой, в толпе раздались  крики:  "Александр
Дюма! Александр Дюма!"
  Дюма вышел вперед, хотел заговорить, но слезы душили  его.  Впрочем,  и
сами по себе они были достаточно красноречивы. "Седой гривой он походил на
старого барана, огромным брюхом - на быка", -  записал  Рокплан.  Фредерик
Сулье был одним из его  первых  друзей-литераторов.  Это  он,  призвав  на
помощь пятьдесят столяров со своей фабрики, спас  "Христину"  от  свистков
партера. Ветеран романтической школы, он умер  молодым  и  разочарованным.
"Париж, - писал он, - это бочка Данаид: вы кидаете  туда  иллюзии  юности,
замыслы зрелых лет, раскаяние старости - он поглощает все и ничего не дает
взамен". Дюма-сын, сопровождавший отца, услышал в толпе такой разговор:
  - Ну и народу собралось!
  - На похоронах Беранже будет еще больше. Придется  пускать  специальные
поезда.
  А через месяц, 20 марта, пришел черед мадемуазель  Марс.  Ей  одной  из
живых выпала честь быть изображенной на фресках  Исторического  театра.  В
день открытия кто-то сказал: "Мадемуазель Марс попала в компанию  мертвых:
теперь она  долго  не  протянет".  Пророчество  сбылось.  Гюго  пришел  на
отпевание, которое состоялось на кладбище Мадлен.
  Огромную толпу, собравшуюся у входа в церковь, освещало  яркое  солнце.
Гюго, прислонившись к колонне, остался  стоять  под  перистилем  вместе  с
Жозефом Отраном и Огюстом Маке.

  "Там были люди в блузах, - писал Гюго, - которые  высказывали  живые  и
верные мысли о театре, об искусстве, о поэтах...  Наш  народ  нуждается  в
славе. И когда нет ни Маренго, ни Аустерлица, он любит Дюма и Ламартинов и
окружает их славой... Александр Дюма пришел со своим сыном.  Толпа  узнала
его по взлохмаченной шевелюре и  стала  выкрикивать  его  имя...  Катафалк
тронулся, мы пешком  следовали  за  ним.  Собралось  добрых  десять  тысяч
человек. Казалось, что этот мрачный поток толкает перед собой катафалк, на
котором развевались гигантские черные плюмажи... Дюма  дошел  до  кладбища
вместе с сыном... Актрисы Французского театра, в  глубоком  трауре,  несли
огромные букеты фиалок  они бросили их на гроб мадемуазель Марс".

  Самым большим был букет Рашель, соперницы покойной.
  Но хотя парижане почитали и чествовали Дюма, кредиторы не оставляли его
ни на минуту в покое  директор  журнала  затеял  против  него  процесс  за
нарушение контракта. Сын защитил его в великолепном стихотворении:

  Мыслитель и поэт! Отец мой! Значит, снова
  Литературные гнетут тебя оковы,
  И вынужден ты вновь, свой продолжая путь,
  Других обогащать, - они всегда на страже
  А твой удел таков, что ты не смеешь даже
  В конце недели отдохнуть.

  В окне твоем всегда - и вечером, и ночью,
  И в час, когда петух зарю уже пророчит, -
  Я вижу лампы свет, извечный свет труда.
  Да! К каторге тебя приговорил твой гений:
  За двадцать долгих лет ночных трудов и бдений
  Свободы обрести не мог ты никогда.

  Работай! Если вдруг ты завтра, обессилев,
  Французский спустишь флаг, которым осенили
  Тебя в стране, где ты добро был сеять рад,
  Лжецы, гордящиеся предками своими,
  Пигмеи-Мирабо, чтоб их узнали имя,
  Обрушат на тебя злых оскорблений град.

  Работай, мой отец! Я у дверей на страже.
  Мне, право, все равно, что эти люди скажут
  О будущем моем: путь изберу я свой
  И обойдусь без них, питомцев лжи и лени.
  Теперь же долг велит спасти от оскорблений
  Отцовской славы блеск: я - верный часовой.

  Отныне сын будет заботиться об  отце,  у  которого  появится  печальная
потребность в помощи сына.




ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. МОНТЕ-КРИСТО

  Глупцы и чудаки более человечны,
  чем нормальные люди.
  Поль Валери

Глава первая
"ГРАФ МОНТЕ-КРИСТО"

  Имя Монте-Кристо - ключ к пониманию как творчества, так и  жизни  Дюма.
Так назвал он свой самый популярный после "Трех мушкетеров" роман,  и  так
же назвал он тот чудовищный дом, который  был  предметом  его  гордости  и
причиной его разорения  это имя лучше всего вызывает в  нашей  памяти  его
извечные мечты о роскоши и справедливости.
  Как родилась у Дюма идея книги? Это произошло  не  сразу.  В  "Беседах"
Дюма рассказывает, что в 1842 году, в бытность свою  во  Флоренции,  Жером
Бонапарт, экс-король  Вестфалии,  поручил  ему  сопровождать  своего  сына
(принца  Наполеона)  на  остров  Эльбу  -  одно  из  самых  священных  для
императорского  дома  мест.  Дюма  было  тогда   сорок   лет,   принцу   -
восемнадцать  однако писатель  оказался  моложе  своего  подопечного.  Они
пристали к Эльбе, исходили остров вдоль и  поперек,  а  затем  отправились
поохотиться на соседний островок Пианозу, где в изобилии водились зайцы  и
куропатки. Их проводник, окинув взглядом вздымавшуюся над морем живописную
скалу, напоминающую по форме сахарную голову, сказал:
  - Если ваши превосходительства соблаговолят посетить этот  остров,  они
смогут там великолепно поохотиться.
  - А как называют этот благословенный остров?
  - Его называют островом Монте-Кристо.
  Это имя очаровало Дюма.
  - Монсеньор, - обратился он к принцу, - в память о нашем путешествии  я
назову "Монте-Кристо" один из романов, который когда-нибудь напишу.
  Вернувшись на следующий год во  Францию,  Дюма  заключил  с  издателями
Бетюном  и  Плоном  договор,  по  которому  обязался  написать   для   них
восьмитомный труд под общим заглавием "Парижские  путевые  записки".  Дюма
намеревался  совершить  продолжительную  прогулку  в  глубины  истории   и
археологии, но издатели сказали ему, что они мыслят этот  труд  совершенно
иначе. Им вскружила головы удача Эжена Сю, чьи недавно вышедшие "Парижские
тайны" имели потрясающий успех  им хотелось бы, чтобы Дюма написал для них
приключенческий роман, действие которого разворачивалось бы в Париже.
  Убедить Дюма было нетрудно, его не пугали  самые  дерзкие  проекты.  Он
сразу же принялся за поиски интриги. А между тем  когда-то,  давным-давно,
он заложил страницу в пятом томе труда  Жака  Пеше  "Записки.  Из  архивов
парижской полиции".  Его  поразила  одна  из  глав  под  названием  "Алмаз
отмщения". "История эта сама  по  себе,  -  писал  потом  Дюма  в  письме,
свидетельствовавшем о его неблагодарности, - была попросту глупой.  Однако
она походила на раковину, внутри которой скрывается  жемчужина.  Жемчужина
бесформенная, необработанная, не имеющая еще никакой  ценности,  -  короче
говоря, жемчужина, нуждавшаяся в ювелире..."
  Сам Пеше когда-то действительно служил в парижской префектуре  полиции.
Из архивных папок он сумел извлечь шесть томов "Записок", которые  и  ныне
могли  бы  послужить  неисчерпаемым  источником  для  авторов   бульварных
романов. Вот та любопытная история, которая привлекла внимание  Александра
Дюма.
  В 1807 году жил в Париже молодой сапожник Франсуа Пико. Он  был  беден,
но очень хорош собой и имел невесту. В один прекрасный  день  Пико,  надев
свой лучший костюм, отправился на площадь Сент-Оппортюн, к  своему  другу,
кабатчику