ндельштам и где автор рассказа  был  годом  раньше".  Шаламов  читал  свой
рассказ на первом вечере памяти Мандельштама, прошедшем 13 мая 1965 г. в МГУ
под председательством И. Г.  Эренбурга.  Н.  Я.  Мандельштам  была  на  этом
вечере.
   С. 453 ... разгромом вузов с начала двадцатых годов. - Декретом "О высших
учебных заведениях" от 2  сентября  1921г.  всякая  автономия  высшей  школы
ликвидировалась, наркоматом просвещения назначались ректор  и  другие  члены
вузовского руководства. Декрет был подписан В. И. Лениным сразу  по  решении
дела о "Петроградской боевой организации", среди расстрелянных по  которому,
вместе с Н. Гумилевым и другими, была профессорская группа и в ней проректор
(фактически ректор)  Петроградского  университета  Н.  И.  Лазаревский  ("по
убеждениям  сторонник  демократического  строя",  записано   в   официальном
обвинении).
   С. 454 ...детские стихи о Распятии. - Стихотворение "Неумолимые  слова...
" 1910 г.:

   ... И царствовал, и никнул Он,
   Как лилия в родимый омут,
   И глубина, где стебли тонут,
   Торжествовала свой закон.

   ...автор повести о  нашей  жизни...  -  Повести  "Хранитель  древностей",
напечатанной в 1964 г. в журнале "Новый мир" (№ 7, 8).
   С. 455... видел Мандельштама в период "странной войны"...- Т. е. в первые
девять месяцев Второй мировой войны, считая с сентября 1939г., названные так
по бездействию английских и  французских  сил  на  европейском  театре.  Раз
навигация на Охотском море, по словам Ю. Домбровского, уже открылась, то его
предполагаемая встреча с О. Мандельштамом была в конце указанного периода  -
в мае 1940 г.
   С. 460 Стояла сухая  погода...  -  По  сведениям,  полученным  из  архива
Пулковской обсерватории, 14 октября 1938г. во Владивостоке  резко  поднялась
температура воздуха - с 4 до 12-15°С, что значительно  выше  средней.  Такая
температура держалась до конца месяца (8 ноября уже ниже нуля).
   О последних днях Мандельштама рассказал еще Давид  Исаакович  Злотинский.
Содержание его  письма  к  И.  Г.  Эренбургу  не  отражено  в  книге  Н.  Я.
Мандельштам, и здесь это письмо приводится полностью.
   "23/II-1963 г.
   Уважаемый Илья Григорьевич!
   Давно уже - почти два года - собираюсь  вам  написать  по  поводу  одного
места в 1-м томе ваших воспоминаний . Люди,  годы,  события".  Речь  идет  о
судьбе О. Мандельштама. Вы пишете (со слов брянского агронома В.  Меркулова,
посетившего вас в 1952 году) о том, что О. Мандельштам  в  конце  1938  года
погиб на Колыме. Уже находясь в заключении, в тяжелейших условиях Бериевской
Колымы, О. Мандельштам - по словам В. Меркулова - сохранил бодрость  духа  и
преданность музе поэзии: у костра он читал  своим  товарищам  по  заключению
сонеты Петрарки. Боюсь, что конец Мандельштама был менее романтичен и  более
ужасен.
   О. Мандельштама я встретил в конце лета или в начале осени (то  ли  конец
августа,  то  ли  середина  сентября)  1938  года  не  на   Колыме,   а   на
Владивостокской "пересылке" Дальстроя, т. е. управления Колымских лагерей.
   На этой пересылке оседали только отсеянные медицинской  комиссией  (вроде
меня). Остальные, - пробыв некоторое время на  пересылке,  -  погружались  в
пароходы и отправлялись в Колыму. На наших глазах  проходили  десятки  тысяч
людей.
   Я и мои друзья, любящие литературу, искали в потоке новых и новых  порций
прибывающих с запада зеков - писателей, поэтов и, вообще, пишущих людей.  Мы
видели Переверзева, Буданцева, беседовали с ними. В сыпнотифозном больничном
бараке, куда я попал в декабре 1938 года,  мне  говорили,  что  в  одном  из
отделений барака умер от сыпняка Бруно Ясенский.
   А О. Мандельштама я нашел, как я уже писал, задолго до этого  -  в  конце
лета или в начале осени. Клопы выжили нас из бараков, и мы проводили  дни  и
ночи в зоне в канавах (водосточных). Пробираясь вдоль одной канавы, я увидел
человека в кожаном пальто, с "хохолком" на лбу. Произошел обычный "допрос":
   - Откуда?
   - Из Москвы...
   - Как ваша фамилия?
   - Мандельштам...
   - Простите, тот самый Мандельштам? Поэт? Мандельштам улыбнулся:
   - Тот самый...
   Я потащил его к своим друзьям... И он - в водосточной канаве - читал  нам
(по памяти, конечно) свои стихи, написанные  в  последние  годы  и,  видимо,
никогда  не  издававшиеся.  Помню  -  об   одном   стихотворении,   особенно
понравившемся нам, он сказал:
   - Стихи периода Воронежской ссылки. Это - прорыв... Куда-то прорыв...
   Он приходил к нам каждый день и читал, читал. А мы его просили: еще, еще.
   И этот щупленький, слабый, голодный, как и все мы, человек  преображался:
он мог читать стихи часами. (Конечно, ничего записывать мы  не  могли  -  не
было бумаги, да и сохранить от обысков невозможно было бы. )
   А дальше идет вторая часть - очень тягостная и горькая. Мы  стали  (очень
быстро) замечать  странности  за  ним:  он  доверительно  говорил  нам,  что
опасается смерти - администрация лагеря его хочет отравить.  Тщетно  мы  его
разубеждали - на наших глазах он сходил сума.
   Он уже перестал читать стихи и шептал нам "на ухо" под большим секретом о
все новых и  новых  кознях  лагерной  администрации.  Все  шло  к  печальной
развязке...  Куда-то  исчезло  кожаное  пальто...  Мандельштам  очутился   в
рубищах... Быстро завшивел... Он уже не мог  спокойно  сидеть  -  все  время
чесался.
   Однажды утром я пошел искать его по зоне - мы решили повести его (хотя бы
силой) в медпункт - туда он боялся идти, т. к. и там - по его словам  -  ему
угрожала смерть от яда. Обошел всю зону - и не мог его найти.  В  результате
расспросов удалось установить, что человека, похожего на него,  находящегося
в бреду, подобрали в канаве санитары и увезли в другую зону в больницу.
   Больше о нем мы ничего не слышали и решили, что он погиб.
   Вся эта история тянулась несколько дней.
   Может  быть,  он  окреп,  выздоровел,  и   его   отправили   на   Колыму?
Маловероятно. Во-первых,  он  был  в  очень  тяжелом  состоянии;  во-вторых,
навигация закончилась в 1938 году очень рано - кажется, в конце сентября или
в начале октября - из-за неожиданно вспыхнувшей эпидемии сыпного тифа.
   Невольно  настораживает  фамилия  и  инициалы  "брянского  агронома"   В.
Меркулова...
   В числе  нашей  группы  любителей  литературы  был  Василий  Лаврентьевич
Меркулов - ленинградский физиолог. Но на Колыме он не был -  его  вместе  со
мной и другими, оставшимися в живых после эпидемии,  направили  в  Мариинск,
где мы и пробыли до освобождения - сентября 1946 г.
   Наш Меркулов ничего не мог знать о колымском периоде жизни  Мандельштама,
если тот действительно туда  попал.  Какой  же  Меркулов  вам  это  сообщил?
Однофамилец?  Или  наш,  решивший  приукрасить  события  и  придать   смерти
Мандельштама романтический ореол?
   Вот все, дорогой Илья  Григорьевич,  что  я  считал  себя  обязанным  вам
сообщить.
   С глубоким уважением -Д. Злотинский".
   В постскриптуме автор письма  просит  И.  Эренбурга  держать  его  имя  в
секрете: "И культа нет, и повеяло другим ветром,  а  все-таки  почему-то  не
хочется "вылезать" в печать с этими фактами. Могу только заверить  вас,  что
все написанное мною -  правда,  и  только  правда".  Письмо  было  тогда  же
передано И. Эренбургом Н. Я. Мандельштам. Оно сохранилось у составителя этих
примечаний.
   В  марте  1989  г.  из  Магадана  пришло  в  Москву   "личное   дело   на
заключенного... О. Э. Мандельштама". Документом  удостоверено,  что  великий
поэт умер 27 декабря 1938г. в 12ч. 30 м. в больнице пересыльного лагеря  под
Владивостоком.
   Смерть  последовала  "от  паралича  сердца".  В  больницу  был  доставлен
накануне.
   22 февраля 1991 г. в  "Известиях"  появилось  письмо  Юрия  Илларионовича
Моисеенко, лагерника с десятилетним сроком. В пересыльный лагерь  на  Второй
речке  его  этап  прибыл  14  октября  1938г.,  на  день   позже   этапа   с
Мандельштамом. Там они познакомились, оказавшись соседями на  третьем  ярусе
нар в 11-м бараке.
   Вот это письмо.
   "Я, бывший узник архипелага ГУЛАГ, прочел в вашей газете (№  7  с.  г.  )
краткое сообщение о том, что на окраине Владивостока  найдена  могила  Осипа
Мандельштама...
   Как  прямой  свидетель   смерти   знаменитого   поэта   хочу   поделиться
дополнительными подробностями.
   Более десяти тысяч заключенных, мужчин разных возрастов со всей страны  -
Москвы  и  Ленинграда,  Ростова  и  Киева,  Одессы  и  Смоленска,  Минска  и
Казахстана - были свезены на окраину города и заточены в бараках и  палатках
на   вершине   голых,   каменистых   сопок.   Все   -   приговоренные    "за
контрреволюционную деятельность" к длительным срокам заключения, от 8 до  25
лет, которыми была заменена смертная казнь.
   Лагерь назывался "Спец-пропускник СВИТЛага",  то  есть  Северо-Восточного
исправительного  трудового  лагеря  НКВД  (транзитная   командировка),   6-й
километр, на II-й речке. Здесь подолгу узников не  задерживали.  На  морских
судах "Джурма" и "Дальстрой", с четырехярусными нарами в  трюмах,  размещали
страдальцев. Семь суток плыли  до  бухты  Нагаево,  где  тогда  уже  строили
Магадан. Рассказывали, что многие умирали в пути. Этих просто  выкидывали  в
Охотское море, кормить рыб. Родным об их смерти не сообщали.
   Осенью 1938 года во Владивостоке стояли солнечные прохладные  дни,  синие
звездные ночи. Дули северо-восточные ветры. Наступал голод. Воду  к  нам  по
крутым каменистым тропам заносили ведрами "бытовики" (осужденные) и  сливали
в бочку у порога барака.
   В ноябре нас стали заедать породистые  белые  вши,  и  начался  тиф.  Был
объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со  мной  спали
на третьем этаже Осип Мандельштам, Володя Лях (это -  ленинградец),  Ковалев
(Благовещенск), Иван Белкин (молодой парень из Курска).
   Сыпной тиф проник, конечно, и к нам. Больных уводили, и больше мы  их  не
видели. В конце декабря, за несколько дней до Нового года, нас утром  повели
в баню, на санобработку. Но воды там не было  никакой.  Велели  раздеться  и
сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения, в
одевалку, где было еще холоднее. Пахло серой, дымом. В это  время  и  упали,
потеряв   сознание,   двое   мужчин,   совсем   голые.   К   ним   подбежали
держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели  каждому
из мертвецов бирки и на них написали фамилии: "Мандельштам  Осип  Эмильевич,
ст. 5810, срок 10 лет". И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с  теми  же
данными. Затем тела облили сулемой.  Так  что  сведения,  будто  Мандельштам
скончался в лазарете, неверны...
   Трупы накапливали в ординаторской палатке,  а  потом  партиями  вывозили.
Мертвые тела втаптывали в каменный ров, в одну могилу. Копать их было  очень
тяжело...
   Я тогда был молод, всего 24 года.  Тоже  осужден  за  "контрреволюцию"...
Срок полностью отбыл. Повидал "виды"... Вот такая выпала на мою долю  эпоха,
эпоха социалистического реализма.
   Ю. Моисеенко.
   Осиповичи, Могилевская область".