ого,  были  людьми,
стоявшими  у  кормила  власти.  Кроме  того,  этот  текст  бросает  свет  на
республиканские взгляды Бомарше, одушевляемые свойственным ему  уважением  к
порядку, защитой всех свобод и любовью к отчизне. Некоторая  высокопарность,
которой грешит Бомарше всякий раз, когда заводит речь о Франции, неотделима,
как мы уже могли заметить, от глубокой искренности чувства.  Наконец,  чтобы
покончить с этой трапезой, о  меню  которой  Бомарше  нам  не  рассказывает,
необходимо уточнить, что в силу обстоятельств  она  сделалась  исторической.
Несколько  недель  спустя  часть  мужей,  принимавших  участие  в  застолье,
отправила другую часть на  каторгу  в  Кайенну.  18  фрюктидора,  как  писал
трясущийся от страха Гюден, "члены  Директории  восстали  друг  на  друга  с
оружием в руках; депутаты народа были похищены со своих священных  скамей  и
заключены в клетки на колесах, а затем брошены скопом  в  трюмы  кораблей  и
отвезены в самые гиблые места Южной Америки". Еще  одно  слово,  прежде  чем
открыть дверь в банкетный зал,  где  сквозь  скатерть  проступает  кровь,  -
обратите  внимание  на  тень,  вырисовывающуюся  позади  стула,  занимаемого
молодым Келлерманом. Это - продолжение Истории, следующая глава,  из  списка
действующих лиц которой Бомарше уже исключен. Итак, к столу!
     "Вчера я был на банкете, воспоминание о котором долго не изгладится  из
моей памяти, столь избранное общество собрал генерал Матье Дюма за столом  у
своего  брата.  В  былые   времена,   когда   мне   доводилось   обедать   у
государственных  сановников,   меня   неизменно   шокировало   это   сборище
разномастных людей, коим одно только их происхождение позволяло  быть  среди
приглашенных.  Аристократические  дурни,  высокопоставленные  тупицы,  люди,
кичащиеся своим богатством, манерные щеголи, кокетки и т. д.  Если  не  Ноев
ковчег, то по меньшей мере скопище сброда; вчера же среди  двадцати  четырех
сотрапезников я не видел ни одного, кто не занимал бы своего  поста  в  силу
высоких личных достоинств. Это был, если можно так выразиться,  великолепный
экстракт Французской республики, и я молча  глядел  на  них  всех,  воздавая
каждому по заслугам, поднявшим его так высоко. Вот их имена:
     Генерал Моро, победитель при Биберахе и т. д., осуществивший  известное
великое отступление.
     Министр внутренних  дел  Бенезек,  призванный  гласом  народа  в  члены
Директории.
     Буасси д'Англас, честь переизбрания которого оспаривали двадцать четыре
департамента, недавно вновь переизбранный.
     Петье, военный министр, почитаемый всей армией.
     Лебрен, один из сильнейших людей в Совете старейшин.
     Симеон, крупнейший юрисконсульт Совета пятисот.
     Тронсон дю Кудре, член Совета старейшин, один  из  самых  красноречивых
заступников обездоленных.
     Дюма де Сен-Фюлькран, у которого мы обедали, один  из  самых  уважаемых
руководителей военного снабжения.
     Лемере, член Совета старейшин, одна из опор конституции в борьбе против
анархистов.
     Генерал Совьяк, великий военачальник, который превознес заслуги Вобана.
     Пасторе, красноречивый, отважный защитник принципов в Совете пятисот.
     Министр национальной полиции Кошон, один из могущественных людей, лучше
других  владеющий  искусством  поставить  на  службу  народу  это   нелегкое
министерство.
     Воблан, член Совета пятисот, защитник колоний от всех узурпаторов.
     Молодой Келлерман, который, будучи раненым, доставил нам двадцать  пять
знамен от Бонапарта.
     Генерал  Мену,  увенчавший  себя  бессмертной  славой,  отказавшись   в
вандемьере стрелять по согражданам.
     Генерал Дюма, член Совета старейшин; это имя ныне уже  не  нуждается  в
прославлении.
     Леок, который был нашим полномочным посланником в Швеции.
     Зак-Матье, опора конституции, как и все его друзья в Совете старейшин.
     Порталис, член Совета старейшин, мужественное  красноречие  которого  '
неоднократно предотвращало черные замыслы внутренних врагов  и  от  которого
завтра  ждут  доклада,  направленного  против  клеветы  и   злоупотреблений,
неизбежных при свободе печати.
     Матье, генеральный комиссар армии генерала Моро.
     Бодо, бригадный генерал, адъютант генерала Моро.
     Луайель, его второй адъютант.
     Рамель, полковник гренадеров, охраняющих наш законодательный орган.
     И последний,  самый  неприметный  из  приглашенных,  я  -  наблюдатель,
наслаждавшийся от леей души.
     Обед был поучительным, отнюдь  не  шумным,  весьма  милым  и,  наконец,
таким, какого я не припомню за всю мою жизнь".
     Как вы прочли, за генералом Келлерманом уже вырисовывается божественная
тень. Старик Бомарше уже догадался, какое блестящее будущее ждет  Бонапарта,
этого юного героя, собравшего воедино куски меча. Нет сомнений, что  Бомарше
пытался встретиться с  победителем  при  Арколе  и  Риволи.  Подружившись  с
блестящим Дезе, товарищем по оружию Матье Дюма, он тут же, как это было  ему
свойственно, поспешил поделиться с молодым генералом своим желанием повидать
Бонапарта  и,  разумеется,  служа  ему,  -   послужить   Франции.   Бомарше,
рассказывает Гюден, "безудержно восторгался великой идеей завоевания Египта,
ибо это завоевание покорило бы Франции Средиземное и Краснре  моря,  дав  ей
тем самым возможность оспаривать  у  Англии  господство  над  Вест-Индией  и
мировую торговлю". Но  Бомарше  явно  не  довелось  побеседовать  с  будущим
консулом, несмотря на все его многократные авансы Бонапарту, вплоть до того,
что, отчаявшись в успехе, он посвятил восходящей  звезде  стихотворение.  Не
рассматривайте это как лесть или низость, Бонапарт в  ту  пору  не  был  еще
Наполеоном, он не был еще даже на  подступах  к  власти.  Но  старый  Фигаро
мгновенно учуял в нем своего нового Альмавиву.
     Мы уже обратили внимание на дату письма Бомарше к Евгении -  5  мая,  -
сказав, что это был его день славы. И  действительно,  именно  в  этот  день
"Комеди Франсэз" торжественно возобновила "Преступную, мать", и Париж воздал
ее творцу почести  триумфатора,  как  некогда  Вольтеру.  Зал,  стоя,  долго
аплодировал драме, и автор против своей воли был вынужден  выйти  на  сцену:
"Меня изнасиловали на  первом  спектакле,  как  юную  девицу;  мне  пришлось
появиться между  Моле,  Флери  и  г-жой  Конта...  Мне,  который  всю  жизнь
отказывался уступить этому требованию публики, на этот раз пришлось сдаться;
долгие аплодисменты заставили  меня  пережить  совершенно  неведомые  дотоле
чувства..." Как ни странно, "Преступная мать" возвращает  нас  к  Бонапарту,
который, как мы уже  отмечали,  настолько  же  восхищался  последней  частью
трилогии о Фигаро, насколько недооценивал две первых. Полагая, что  его  час
настал, Бомарше накропал дурные вирши и адресовал их генералу. Вот  наименее
скверное из четверостиший:
     "Шуточное послание старика, который сожалеет, что не встретился с ним:

                На новый лад хочу я, как француз примерный,
                Заслуженную дань воздать Бонапарт_е_.
                Родись я в Лондоне, ему б желал, наверно,
                Чтоб в адском жарился костре".

     Если Бомарше акцентировал конечное "е" Бонапарте, то вовсе не  в  угоду
дурному вкусу парижан, которые в ту пору развлекались тем, что  калечили  на
разные лады это корсиканское имя, ему просто нужна была хоть какая-то  рифма
к "в костре". Впрочем, у меня нет твердой уверенности, возможно,  он  сделал
это и нарочно! Год спустя Бомарше доверил генералу Дезе  послание  совсем  в
другом стиле. Нуждаясь в деньгах и разыскивая покупателей на свой дворец, он
решил, что им может быть Бонапарт (на этот раз без  "е").  Вот  выдержка  из
любопытного письма, найденного Брианом Мортоном.
                                                "Париж, 25 вантоза, VI года.
                                                         Генералу Бонапарту:
     Гражданин генерал,
     сельская  усадьба  в  центре  Парижа,  единственная   в   своем   роде,
выстроенная с голландской простотой и афинской чистотой стиля,  предлагается
Вам ее владельцем.
     Если бы в  своем  огорчении  от  продажи  дома,  выстроенного  в  более
счастливые для его хозяина времена, этот последний мог бы чем-то  утешиться,
то лишь сознанием, что  сей  дом  пришелся  по  вкусу,  человеку,  столь  же
удивительному, сколь скромному, коему он имеет удовольствие его  предложить.
Не говорите, генерал, нет, прежде  чем  не  осмотрите  внимательно  усадьбу.
Возможно, она в своем радужном  уединении  покажется  Вам  достойной  питать
порой Ваши высокие раздумья...".
     Гражданин генерал дом, очевидно, осмотрел, поскольку нам известно,  что
он нашел его нелепым. Ответил он  Бомарше,  не  касаясь  сути  дела,  весьма
лапидарно, но  я  нисколько  не  сомневаюсь,  что  тот  спрятал  драгоценное
послание в свой бумажник:
                                              "Париж, 11 жерминаля, VI года.
     Генерал Дезе  передал  мне,  Гражданин,  ваше  любезное  письмо  от  25
вантоза. Благодарю Вас  за  него.  Я  с  удовольствием  воспользуюсь  первым
представившимся случаем, чтобы познакомиться с автором "Преступной матери".
                                                            Приветствую Вас.
                                                                  Бонапарт".
     Случай не представился: Бонапарт и Бомарше так и не встретились.  Стоит
ли сожалеть об этом? Конечно, для  биографов  дипломатического  курьера  это
обидно. Но что общего было у генерала и цирюльника? Ничего, если не  считать
любви  к  отечеству  и.  отвращения  к  Англии.   Я   забываю   о   главном:
обстоятельства рождения могли бы отбросить их обоих во  мрак  неизвестности,
не аннексируй Франция Корсики и не обратись Карон-отец в католичество... Вот
и все о Наполеоне.

     Другой персонаж первой величины сыграл свою роль в последнем акте жизни
Бомарше. Кто? Талейран. Хромоногий черт выскочил из своей  бутылки  18  июля
1797 года; унаследовав кресло Делакруа, он воцарился в кабинете Верженна.  У
министра иностранных дел  Шарля-Мориса  де  Талейран-Перигора  был  выбор  -
принять, снести или отвергнуть услуги человека, с которым  он  делил  черный
хлеб и чечевичную похлебку в Гамбурге и  политические  способности  которого
были ему, естественно, известны. Он их отверг. Талейран - не Верженн, далеко
не Верженн, да и Бомарше уже, возможно не тот,  что  прежде.  Тем  не  менее
Талейрана и Бомарше связывала Америка, оба они  предвидели.  ее  необычайную
судьбу. А франко-американские отношения  складывались  донельзя  плохо,  оба
правительства были в обиде друг на друга. Бомарше счел, что снова пробил его
час. Кто как не он мог добиться согласия между двумя республиками? Он  нашел
уместным обласкать  Талейрана,  воспев  назначение  того  на  пост  министра
иностранных дел. Вот - увы! - этот панегирик,  писанный  в  тот  же  или  на
следующий день после вступления Талейрана в должность. Я рад был бы избавить
вас от этих жалких виршей, изобилующих намеками,  неясность  которых  вполне
под пару их тяжеловесности, но, повторяю, наш герой,  отлит  не  из  чистого
металла - к золоту подмешан подчас темный свинец:
     "Гражданину Талейран-Перигору  в  связи  с  его  вступлением,  на  пост
министра внешних сношений, 30 мессидора V года.

                      Мой мудрый друг, настал Ваш час.
                      Да, кое-кто теперь в унынье.
                      Но, как Нафанаил, отныне
                      Я чту достойнейшим лишь Вас.

                      А Санта-Фе сластолюбивый,
                      - Он верит ли, как я, Гризон,
                      Что нами будет заключен
                      С Америкой союз счастливый?

                      Коль Вам сегодня вручены
                      Бразды правления страны,
                      Наш мир с народами Европы
                      Прочнее сделать Вы должны,
                      Чем рукоделье Пенелопы!
                                           Аминь".

     Гражданин  Талейран  прекрасно  понял,  к  чему   клонит   Гризон,   но
сластолюбивый Санта-Фе - почему Санта-Фе? - сухо отказал  Бомарше  во  всем,
даже в визе.  Фарж  отыскал  в  1885  году  в  архивах  Ке-д'Орсе  резолюцию
министра. Она кратка: "Паспорт выдан быть не может".
     Бомарше попросил объяснений. Ему дали понять, ничего  не  смягчая,  что
главное препятствие - его глухота. Санта-Фе считал, что посол Франции прежде
всего должен быть остер на ухо. Бомарше возмутился и в результате обрел свой
обычный стиль:
     "Посланник могущественной республики  нисколько  не  нуждается  в  том,
чтобы переговоры об ее интересах велись  шепотом,  секретность,  необходимая
королевским посредникам, недостойна ее высокой дипломатии".
     Но, повторяю, Талейран не Верженн. Если он  и  был  остер  на  ухо,  то
проявил странную недальновидность,  когда  дело  зашло  об  оценке  душевных
качеств.
     Натолкнувшись на неумолимость Талейрана, старый дипломатический  курьер
обратился к Ревбелю и Рамелю  -  первый  был  членом  Директории,  второй  -
министром финансов. Лентилак приводит выдержку  из  письма  Бомарше  Рамелю,
которое по тону напоминает его послания Людовику XVI:
     "...я, возможно, единственный француз, который ничего и ни  у  кого  не
просил при обоих режимах, а между  тем  в  ряду  своих  важных  заслуг  я  с
гордостью числю и то,  что  более  любого  другого  европейца  способствовал
освобождению Америки, ее избавлению от английских  угнетателей.  Сейчас  эти
последние делают все возможное, чтобы превратить Америку в нашего врага. Мои
дела призывают меня туда, я могу открыть им глаза на эти происки, ибо,  если
американцы даже мне и не  платят,  то,  во  всяком  случае,  питают  ко  мне
уважение,  и  Ревбелю,  всегда  хорошо  ко  мне  относившемуся,   достаточно
выслушать меня по этому делу в  течение  четверти  часа,  чтобы  он  захотел
предоставить мне возможность послужить там моему отечеству. Я предлагаю свои
услуги, которые ничего не будут стоить, ибо я  не  желаю  ни  должности,  ни
вознаграждения".
     Он не учел Талейрана. Но, отвергнутый родиной, Бомарше получил  горькое
удовлетворение  -  к  нему  обратилась  Америка.  Я  не  шучу.  Американская
делегация, присланная в Париж с  миссией  уладить  недоразумения,  возникшие
между Штатами и Францией и возобновить прерванные отношения,  избрала  своим
посредником Бомарше. Невероятный поворот! Талейрану  пришлось  аккредитовать
того, кому он еще полгода назад  отказал  даже  в  заграничном  паспорте.  В
переговорах с американскими депутатами Бомарше выказал, большую  ловкость  и
послужил с высочайшей преданностью  министру  внешних  сношений,  тем  самым
лишний раз - Франции.
     Санта-Фе отблагодарил его на свой манер. Глумлением. Зависть? Не  знаю.
Когда  до  Бомарше  дошли  разговоры,  которые  вел   в   свете   его   друг
Талейран-Перигор, утверждавший, будто он ни на что не годен и что его  легче
легкого облапошить, Бомарше  отомстил,  воспользовавшись  своим  излюбленным
оружием - дерзостью. Поставьте себя на место Талейрана, откройте это  письмо
и прочтите:
     "...я улыбнулся вчера вечером,  когда  до  меня  дошла  высокая  хвала,
которую  Вы  мне  воздаете,  распространяясь,  будто  меня   легче   легкого
облапошить. Быть облапошенным теми, кому оказал услугу - от  венценосцев  до
пастырей, - значит быть жертвой, а  не  простофилей.  Даже  ради  сохранения
всего того, что отнято у меня неблагодарной низостью,  я  не  согласился  бы
хоть раз вести себя иначе. Вот  мой  символ  веры.  Личные  потери  меня  не
слишком трогают, но урон, наносимый славе и благоденствию отчизны,  изнуряет
все мои чувства. Когда мы совершаем ошибку, я по-детски злюсь,  и,  пусть  я
даже ни на что не годен и меня  никак  не  используют,  это  не  мешает  мне
строить по ночам планы, как исправить глупости,  содеянные  нами  днем.  Вот
почему мои друзья утверждают, что меня легче легкого облапошить, ведь в наши
дни, как уверяют, всякий заботится только о себе самом. Какая безнадежность,
будь это и в самом деле правдой по отношению ко всем! Но я  убежден,  твердо
убежден в обратном. Когда желаете ознакомиться с моей лавчонкой  простофили?
Вы не останетесь недовольны  -  Вам  будет  чем,  поживиться  для  прошлого,
настоящего и будущего, но будущее - единственное, что для  нас  существенно!
Пока рассуждают о первом и втором - они уж далеко, очень далеко. Неизменно к
Вам привязанный
                                                                   Бомарше".
     Забавнее всего, что биографы, цитирующие  полностью  или  частично  это
язвительное  послание,  не  разглядели  в   нем   ничего,   кроме   наивного
самоуничижения! _О нетленная слепота!_

     Успешно завершив свою последнюю политическую миссию и в  очередной  раз
облапошенный министром, которому он оказал услугу, Бомарше сходит со  сцены,
где ему довелось сыграть свою самую крупную роль: роль Истории.
     Мы еще увидим, как он вмешается в два-три серьезных дела, но  случая  и
возможности решать судьбы родины ему больше не выпадет. Из _игры Франции_ он
вышел.
     Вот и старость!
     Появление на свет Пальмиры,  дочери  Евгении,  его,  разумеется,  очень
обрадовало, но еще большей радостью для него было бы рождение  мальчика.  До
самой своей кончины, не выдавая горя, он оплакивал смерть сына. За несколько
недель до смерти Бомарше у Евгении родился наконец  долгожданный  мальчик  -
Шарль-Эдуар Деларю, который  впоследствии  сделал  военную  карьеру  и  стал
бригадным генералом.
     Имя  внука  может  вызвать  недоумение  -  почему  Шарль-Эдуар,  а   не
Пьер-Огюстен? Должно быть, у самого Шарля-Эдуара сердце было чувствительнее,
чем у его матери, - в 1853 году он присоединил имя Бомарше к своему имени.
     Сейчас, когда я заканчиваю эту книгу, прямой  потомок  дипломатического
курьера г-н Деларю де Бомарше назначен послом Франции в Лондоне.
     "Граф. У меня... да, у меня  было  намерение  взять  тебя  в  Лондон  в
качестве дипломатического курьера... однако по зрелом размышлении...
     Фигаро. Ваше сиятельство изволили передумать?
     Граф. Во-первых, ты не знаешь английского языка.
     Фигаро. Я знаю Got-dam {Черт возьми (англ.).}.
     Граф. Не понимаю.
     Фигаро. Я говорю, что знаю Got-dam.
     Граф. Ну?
     Фигаро. Дьявольщина, до чего же хорош английский язык! Знать  его  надо
чуть-чуть, а добиться можно всего. Кто умеет говорить Got-dam, тот в  Англии
не пропадет. Вам желательно отведать хорошей жирной курочки? Зайдите в любую
харчевню, сделайте слуге вот этак (показывает, как вращают вертел), Got-dam,
и вам приносят кусок солонины без хлеба.  Изумительно!  Вам  хочется  выпить
стаканчик бургонского или же превосходного кларета? Сделайте так,  и  больше
ничего. (Показывает, как откупоривают бутылку). Got-dam, вам подают  пива  в
отличной жестяной кружке с пеной до краев. Какая прелесть! Вы встретили одну
из тех милейших особ, которые семенят, опустив глазки, отставив локти  назад
и слегка покачивая бедрами? Изящным движением приложите  кончики  пальцев  к
губам. Ах, Got-dam! Она  вам  даст  звонкую  затрещину,  -  значит,  поняла.
Правда, англичане в разговоре время от времени вставляют и другие  словечки,
однако нетрудно убедиться, что Got-dam составляет основу их языка..."
     Пальмира родилась 6 января 1798 года; в мае, очевидно 9-го, тихо, очень
тихо угасла Мария-Жюли де Бомарше. Этот огонек, уже почти  задутый  смертью,
оставался блестящим до самого конца. За  несколько  часов  до  кончины  Жюли
пропела в слуховой рожок брата на мотив контрданса удивительную песенку:

                           Я продаю себя за грош,
                           Не стану торговаться;
                           Я продаю себя за грош,
                           Всяк покупатель мне хорош.
                           Могу дешевле уступить,