Бомарше  в  связи  с
делом Гезмана; этот  упрек  высказывал  даже  доброжелательный  Лагарп.  Тут
Грандель оправдывает своего героя  с  помощью  смелого  афоризма:  "Истинное
мерило  благородства  -  чувство  неловкости,  которое  человек  испытывает,
совершая неблаговидный поступок".
     Чрезмерная увлеченность новой идеей сказывается и в  попытках  Гранделя
повысить политическую значимость Бомарше как правительственного  агента.  По
мнению автора, все  заграничные  поездки  Бомарше  имели  "двойное  дно",  о
котором мы ничего не знаем.  Успех  этих  тайных  миссий  и  определял,  как
кажется Гранделю, неизменное доверие  правительственных  верхов  к  Бомарше.
Разумеется, автор имеет право на гипотезу, но в увлечении  своем  не  должен
пренебрегать фактами. Между тем Грандель  словно  забывает  некоторые  факты
биографии Бомарше - прежде всего, итоги его испанского путешествия 1764-1765
гг. Грандель высказывает предположение, что "все  началось  в  Испании".  "К
моменту возвращения в Париж положение нашего героя не только не пошатнулось,
но, напротив, упрочилось -  как  в  глазах  Пари-Дюверне,  так  и  в  глазах
правительства", - пишет он в  другом  месте.  Этот  тезис,  вопреки  прямому
обещанию автора, так и не получает ни одного конкретного подтверждения. Зато
Грандель  считает  несущественным  провал  всех  известных   нам   испанских
начинаний Бомарше и вовсе не упоминает резолюцию, которую наложил на  рапорт
Бомарше министр иностранных дел герцог де Шуазель, изображаемый автором  как
покровитель Бомарше.  Резолюция  гласила:  "Никогда  не  использовать  этого
человека, особенно в Испании".
     Вообще, 1760-е годы  -  наименее  удавшаяся  Гранделю  часть  биографии
Бомарше. Это также связано с позицией автора. Для Гранделя Бомарше - бунтарь
и герой, а в 60-е годы он таковым не предстает. "Бомарше создали Гезманы", -
пишет Грандель; то, что было до Гезманов, ему  не  столь  интересно.  1760-е
годы в его книге - это живо написанная хроника, отражающая  в  большей  мере
внешнюю канву событий, чем их внутреннюю  соотнесенность.  Здесь  появляются
легкие, но необязательные формулировки,  например:  "Чтобы  забыть  об  этой
обиде  Бомарше   стал  лесником".  На  самом  деле  Бомарше  купил
Шинонский лес, конечно, не затем, чтобы забыть о неверности возлюбленной,  а
затем, чтобы обрести для себя и для семьи  надежный  источник  дохода  после
ряда коммерческих неудач.
     Между тем 1760-е годы - важнейший период становления личности  Бомарше.
Именно в этот период определяются все пути, которыми пойдет  его  дальнейшая
жизнь, окончательно обрисовываются мироотношение и система ценностей. Каждый
биограф  понимает,  что  знакомство   с   банкиром   Пари-Дюверне,   будущим
компаньоном и наставником, поездка в Испанию, вхождение  в  литературу  были
событиями первостепенной важности в жизни Бомарше, но глубокая реконструкция
внутреннего смысла этих событий по-прежнему  остается  задачей  будущего.  И
дело здесь не только в скудости источников, но и в направленности  интересов
биографа. Для Гранделя, например,  куда  важнее  проанализировать  итоговые,
вершинные самопроявления своего героя, чем устанавливать их связь  со  нсеми
прочими фактами его жизни, зачастую гораздо  менее  значительными,  а  то  и
вовсе несоотносимыми (по видимости) с его подлинной сутью. На уровне хроники
в книге Гранделя присутствует почти вся жизнь Бомарше, на уровне концепции -
далеко не вся. Но это обусловлено не творческой  слабостью  автора  (которую
Грандель признает возможной),  а  уязвимостью  избранной  им  позиции  (чего
Грандель не признает).
     Скрытый драматизм книги Гранделя как раз и состоит в  том,  что  автор,
стремясь пробиться к более  глубокому  пониманию  личности  героя,  отвергая
предрассудки и шаблоны восприятия, сам в какую-то  минуту  преграждает  себе
путь к цели. Причина - чрезмерная зависимость авторского взгляда от антитезы
"клевета-реабилитация". Поскольку отстраненность от  Бомарше  и  клевета  на
Бомарше почти равны  для  Гранделя,  непредвзято-аналитическое  отношение  к
герою крайне затруднено. Борьба с клеветой заставляет  усматривать  в  любой
неоднозначности  героя  компрометирующий  материал,   который   может   быть
использован  клеветниками.  Поэтому  психологическая  сложность  героя  либо
признается скороговоркой, либо  отрицается  как  злонамеренный  домысел,  но
редко  анализируется  с  должной  исторической  глубиной.  Из  самых  благих
побуждений Грандель  хочет  превратить  Бомарше  в  предмет  безоговорочного
почитания, парадоксальным образом воскрешая в сегодняшних  условиях  позицию
"викторианского биографа". Желая противостоять клевете, автор на деле  порой
противоречит самой природе современной биографии как жанра, основой которого
является, конечно, не клевета, но проблемность.
     Никто не  запрещает  нам  помечтать  и  представить  себе  некую  новую
биографию Бомарше, основанную на сопоставлении жизненного  пути  Бомарше  со
всем спектром вариантов построения жизни  в  ту  эпоху,  привлекающую  новый
материал для  историко-психологических  реконструкций,  выясняющую  характер
воздействия на жизнь Бомарше некоторых  художественных  образцов  (например,
романов Лесажа, Мариво и Ричардсона), подробно прослеживающую  все  сквозные
темы  и  мотивы  жизни   Бомарше   -   как   социально-типические,   так   и
индивидуально-неповторимые...
     Но,  в  ожидании  такой  биографии,  останемся   благодарны   Фредерику
Гранделю.  Его  книга  позволяет  нам  соприкоснуться  с  жизнью  Бомарше  и
задуматься об этой жизни. Что же касается авторской позиции, то в  ней  есть
одно неоценимое качество, сближающее автора с героем: Грандель  идет  против
течения. На этом пути почетны как успехи, так и  неудачи.  Пройдя  до  конца
путь "реабилитации Бомарше", Грандель приближает нас  к  новому  взгляду  на
героя. Пройдя до конца путь "похвального жизнеописания", он приближает нас к
лучшему пониманию границ и возможностей современней биографии.


                                                                   С. Козлов

                         Посвящается Эрве Бромберже


                                     Вот необычайное стечение обстоятельств!
                                     Как все это произошло? {*}

     {* Все цитаты из, трилогии Бомарше даются в  переводе  Н.  Любимова  по
изданию: Бомарше. Драматические произведения: Мемуары. М., 1971.}

        ^TПРЕДИСЛОВИЕ^U

     "...Вот необычайное стечение  обстоятельств!  Как  все  это  произошло?
Почему случилось именно это, а не что-нибудь другое?  Кто  обрушил  все  эти
события на мою голову? Я должен был идти дорогой, на которую я вступил,  сам
того не желая, и я усыпал ее цветами настолько, насколько мне это  позволяла
моя веселость.  Я  говорю:  моя  веселость,  а  между  тем  в  точности  мне
неизвестно, больше ли она моя, чем все остальное, и что такое, наконец, "я",
которому уделяется мною так много внимания..." (в  первой  редакции  Бомарше
написал:  "...которому  уделяется  мною   так   много   _пренебрежительного_
внимания").
     Все биографы Бомарше - а я не последний, кто завербуется в этот легион,
- с полным основанием видят в монологе Фигаро поразительное резюме жизни его
создателя. Мы позволили себе пространную цитату и не  преминем  вернуться  к
этому тексту еще не раз, поскольку он представляется нам чрезвычайно важным.
Но мало процитировать, нужно еще прочесть.
     Из всех французских писателей у Бомарше, пожалуй, самая  дурная  слава.
Не так давно один известный университетский профессор, с которым я поделился
своим замыслом, сказал мне примерно следующее:  "Напрасно  вы  интересуетесь
этим субъектом, он - низкий человек".
     Что до клеветы, у нас во Франции "по этой части есть такие  ловкачи..."
Странней всего, что биографам Бомарше,  в  том  числе  и  тем,  которые  его
действительно любили, так и не удалось разрушить легенду, а может, они и  не
отважились положить ей конец. Или легенда  упрямей  фактов?  Инстинктивно  -
такова уж черта нашего национального характера - мы ищем дерево, за  которым
не видно леса, а  если  такое  не  находится,  мы  его  сажаем  и  ревностно
заботимся, чтобы оно выросло и изменило пейзаж. На малой  земле  французской
литературы нет  недостатка  в  отменных  садовниках  такого  рода.  Интерес,
который клеветники не устают питать к Бомарше, пропорционален, возможно, его
презрению к ним. Ничто не меняется под  солнцем  в  мире  литературы,  нравы
этого сераля установлены раз и навсегда.
     В чем только не обвиняли Бомарше!  Каких  только  преступлений  ему  не
приписывали, пусть он даже и  не  отравил  своих  жен.  Кого  только  он  не
обворовал? Или не предал? И чем, скажите, он занимался  в  то  время,  когда
бедняга Гюден, его верный "негр", писал за  него  "Севильского  цирюльника"?
Поищем же хорошую сторону этой мерзкой натуры, иголку в стоге сена,  короче,
грех, в котором он неповинен. Я уже приготовился, довольный собой,  написать
слово "содомия", да вовремя припомнил шевалье д'Эона.
     Все ложь, но подозрение остается. Неприятный душок.  Я  ощутил  его  во
всех  книгах,  посвященных,  если  можно  так   выразиться,   Бомарше.   Да,
разумеется, в основном справедливость по отношению к нему восстановлена.  Но
некоторым  адвокатам  дело  Бомарше,   должно   быть,   показалось   слишком
изнурительным, коль скоро они не довели его защиту до конца.  Смыв  основную
грязь, они сочли за благо не касаться мелких пятнышек, уж не  для  того  ли,
чтобы все выглядело "более естественно", как  знать?  Например,  хищничество
Бомарше, его неуемное стяжательство. В этом конкретном  -  капитальном,  как
следовало бы  выразиться  -  пункте  позиция  всех  исследователей  Бомарше,
похоже, не подлежит пересмотру. Разве он не был крупным  дельцом?  И  т.  д.
Остановимся на минуту. Отрицая эту очевидность, уж не теряю ли я с  места  в
карьер всякую объективность, не пишу  ли  как  автор,  влюбленный  в  своего
героя? И, следовательно, ослепленный! Не пойду ли я на уступки хоть  в  этом
пустяке, не признаю ли, что прибыль и вправду была его главной целью, деньги
- его страстью? Нет. Поскольку, согласившись  с  этим,  я  вынужден  был  бы
обойти молчанием дело его жизни - борьбу за независимость Соединенных Штатов
Америки.
     Ведь именно тут он якобы показал себя человеком  корыстолюбивым,  можно
сказать, опьяненным возможностью ворочать миллионами. Но что им руководило -
жажда  наживы  или  глубокое  убеждение?  Или  же  -  посмотрим   трезво   -
необходимость заработать на жизнь? И защитить свои идеи? Вот - не так ли?  -
главный вопрос. Я выбрал этот пример - есть и другие, но преимущество  этого
в его наглядности. Если вести этот процесс честно, ответ должен  быть  ясен.
Существуют три возможных приговора, четвертого не дано:  невиновен,  виновен
или виновен, но со смягчающими  обстоятельствами.  Так  вот,  насколько  мне
известно, ни один суд еще не вынес оправдательного приговора.  Удивлю  ли  я
кого-нибудь,   добавив,   что   большинство    склонялось    к    смягчающим
обстоятельствам? Мы же понимаем! Всякому, кто старше пяти лет, известно, что
человек двойствен, что в металле, из которого он отлит, есть всякие примеси.
Прекрасно.  Но  действительно  ли  двойственность  -  ключ  ко  всем   нашим
поступкам? Неужели мы так уж никогда и  не  монолитны,  так  уж  никогда  не
невинны? Полно! Вернемся к фактам.  В  данном  случае  они  сокрушающи.  Для
обвинения. Все непреложно подтверждает, что в этом существеннейшем  для  его
жизни деле Бомарше ни одного дня не руководствовался собственными интересами
и, напротив, пожертвовал своим состоянием, довольно солидным, во  имя  своих
идей. И все же,  повторяю:  только  смягчающие  обстоятельства,  которые  не
снимают сомнений. Думаете, я преувеличиваю? Возьмем Андре Moруа, человека по
натуре мягкого и умеренного, о котором мне никогда  не  доводилось  слышать,
чтоб он выступил как лжесвидетель или проявил склонность  к  доносительству.
Что же пишет он в своей "Истории Соединенных  Штатов"?  "В  Лондоне  Бомарше
познакомился с одним американцем, Артуром Ли, который рассказал ему о нуждах
своих соотечественников и о том, с какой легкостью эта страна может оплатить
табаком и другими товарами то,  что  она  закупит.  Артур  Ли  был  любитель
приврать,  но  Бомарше,  не  знавший  этого,  тотчас   углядел   возможность
комбинаций, которые принесут ему славу и доход". Пожалуйста -  материал  для
обвинения! Десятью строками дальше Андре Моруа пишет как ни в чем не бывало:
"...  [Бомарше]  проявил  невиданную  активность,  он  поставил  американцам
военное снаряжение, достаточное для экипировки двадцати пяти тысяч  человек,
за что  ему  так  никогда  и  не  было  уплачено.  Недоразумение  так  и  не
разъяснилось при жизни Бомарше,  он  умер  в  нищете..."  Вот  -  смягчающие
обстоятельства! Я докажу с помощью документов, давно опубликованных и вполне
доступных  любому  историку,  что   действия   Бомарше   были   продиктованы
исключительно  политическими  мотивами  и  что  он   как   человек   истинно
благородный всегда ставил честь выше прибыли. Ну и что?
     А то, что Фигаро - лакей! А  то,  что  Бомарше  -  драматург,  вдобавок
драматург, который смешит! А то, что он повсюду сует свой нос!  Так  мы,  во
Франции, говорим о людях многосторонних. Лакей, комический писатель,  суется
во все - тут попахивает шельмой! Великое дело, что этот шельма  противостоял
королям  и  министрам,  не  опустил  головы  перед  Комитетом  общественного
спасения, решившим его обезглавить, великое дело, что  этот  лакей  послужил
Франции не хуже Верженна, великое дело, что этот комик шесть раз  попадал  в
тюрьму за свою любовь к истине, великое  дело,  что  этот  человек,  повсюду
совавший свой нос, совался в некоторые вещи не менее успешно,  чем  Леонардо
да Винчи, он ведь "авантюрист", "низкий человек"!
     Я не уверен, что смогу вас убедить. Это дело везения  или  таланта.  Но
если даже меня постигнет неудача,  поверьте,  можно  написать  прекраснейшую
книгу о Бомарше, который был отнюдь не таким, как о нем говорят. И не таким,
как он говорил о себе сам, поскольку был человеком веселым  и  не  принимает
себя всерьез.

        ^T1^U
        ^TНЕИЗВЕСТНО ЧЕЙ СЫН^U

                                Какая у меня, однако, необыкновенная судьба!
                                Неизвестно чей сын...

     Со времени отмены Нантского эдикта  протестанты  были  во  Франции  вне
закона. Они не имели права вступать в брак, и  дети,  произведенные  ими  на
свет, жили и  умирали  незаконными.  Им  был  закрыт  доступ  к  большинству
ремесел, в частности к тем, которые зависели от цехов. К примеру, протестант
не мог быть часовщиком.
     Чтобы обеспечить себе права  гражданского  состояния,  основать  семью,
спокойно заниматься ремеслом, кальвинисту приходилось подчиниться закону  и,
следовательно,  отречься  от  своей  веры.   Эмигрировать,   погибнуть   или
притворяться - таков  был  выбор.  Если  для  того  чтобы  покинуть  родину,
требовались материальные средства, чтобы покончить с собой - душевные  силы,
то притворство или приспособление были  доступны  большинству.  Когда  нужно
накормить детей и дать им имя,  иными  словами,  обеспечить  им  возможность
выжить, отец, поверьте, редко колеблется.
     "7 марта 1721 года я дал клятву отринуть кальвинистскую  ересь.  Париж,
церковь Новых Католиков.
                                                         Андре-Шарль Каран".

     С этой бумагой в кармане отец Бомарше, которому было двадцать три года,
получил возможность оставить армию - он был драгуном, - обвенчаться с  некой
девицей Пишон, произвести на свет законных детей и открыть на улице Сен-Дени
мастерскую, где в дальнейшем он проявил свои дарования и делал часы, как был
научен своим отцом, владельцем часовой мастерской в Лизи-сюр-Урк, неподалеку
от Mo.
     Все это кажется куда как просто и легко - на бумаге.  Но  кто  и  когда
отрекался под угрозой от своей веры или убеждений не притворно? За  личиной,
навязанной извне, лицо нередко остается прежним.
     7 марта 1721 года Андре-Шарль Карон сознательно смошенничал.  Это  было
известно ему и станет известно его детям, как только они достигнут возраста,
когда человек способен понять и  возмутиться.  К  чему  же  в  таком  случае
соблюдать законность? И стоит  ли  придавать  цену  гражданскому  состоянию,
полученному подобной ценой? Стоит ли держаться за имя Карон? Чем  оно  лучше
Ронака? Или Бомарше?
     Можно ли уважать, принимать  всерьез  такое  общество,  такую  систему,
которая вынуждает разумных людей жить во лжи? И раз уж все равно  приходится
лавировать, разве не соблазнительно поставить на карту самою жизнь, не теряя
ни на минуту душевного веселья, иными словами - не позволить себя  провести?
Бомарше,  как  мы  увидим,  понял  это  очень  рано.  Он  носил  маску,   но
необходимость кем-то казаться никогда не мешала ему оставаться самим  собой,
даже напротив. Среди писателей XVIII  века  Бомарше,  вне  всяких  сомнений,
протестовал больше всех. Будем справедливы, одарен для этого он был щедро.
     Я считаю необходимым с самого начала заверить читателя, что  отнюдь  не
выдумываю некоего Бомарше, удобного для моих целей, и именно поэтому  должен
уточнить: на рабочем столе нашего героя всегда лежала папка с документами  о
"Гражданском состоянии протестантов во Франции", и на протяжении всей  своей
жизни  он  не  переставал  бороться  за  смягчение  судьбы  меньшинств,  как
религиозных, так и расовых. Бомарше никогда не забывал, что, не слукавь  его
отец, он родился бы неизвестно чьим сыном.
     И если на его счет обманывались и продолжают обманываться по сей  день,
причина в том, что ему никогда не изменяло  веселье.  Но  разве  веселье  не
извечное прибежище угнетенных?  Когда  опускалась  ночь,  немецкую  солдатню
поражали смех и пенье за закрытыми ставнями варшавского гетто. Невзгоды учат
ценить комизм, и юмор. Тому, - кому лишь случайно,  вопреки  норме,  удалось
выжить, проскользнув сквозь сеть или отрекшись от веры, поневоле приходится,
если он задумается,  увидеть  смехотворность  жизни.  Чтобы  принимать  себя
всерьез, нужно, вероятно, не пережить ничего серьезного.

     Пьер-Огюстен Карон родился 24 января 1732 года, если не  ошибаюсь,  под
знаком  Водолея,  в  самом  жизнерадостном  из  домов  на  улице   Сен-Дени.
Андре-Шарль, отец мальчика, был  человеком  незаурядным.  По  письмам  можно
судить  о  его  уме,  широте  знаний  и  неунывающем  характере.  Родись  он
дворянином, карьера была бы ему обеспечена. Одаренный  от  природы,  он  был
любознателен,  как  позднее  его  сын,   и   интересовался   вещами   самыми
неожиданными, например, драгами. Нам известно, что он направил записку о чих
мадридскому губернатору, своему другу.  У  этого  скромного  часовщика  были
связи в высших слоях общества, хотя он и не  искал  их.  Кароны  никогда  не
проходили незамеченными. Таких не часто встретишь. В  вечерние  часы,  после
закрытия лавки, в доме на  улице  Сен-Дени  читают  вслух  стихи,  упиваются
новыми английскими романами, музицируют. Семья Каронов - театральная труппа,
камерный оркестр. Так будет всегда. Я убежден, что удивительная  спаянность,
единство этой семьи уходят корнями в те концерты и спектакли, которые  вечер
за вечером разыгрывались  в  домашнем  кругу  над  часовой  мастерской.  Для
истории семьи общность вкусов важнее, чем кровные связи. Впрочем, XVIII  век
чтит семью - и на полотнах Греза и в книгах Дидро. Людям,  которые  судят  о
веке Просвещения поспешно и знают, что такое семья в наши дни, тут есть чему
подивиться! Приходится признать, что в эпоху  энциклопедистов  семья  играла
подрывную роль. Революция 1789 года родилась не на улице,  но  в  буржуазных
салонах, в долгие послеполуденные  часы.  Не  будем  выносить  око