ся  на  части.  "Замок  мечты"  Бомарше  был
построен по этим особым правилам. Я не брежу, когда пишу  об  этом.  Бомарше
хотел стать хозяином дома, "на который ссылаются".  На  него  ссылались.  Он
сразу же стал достопримечательностью Парижа. Едва успели разобрать леса, как
люди устремились, чтобы на него посмотреть. Это был  самый  удивительный  из
дворцов, самая  дорогостоящая  фантазия,  скажет  потом  Наполеон,  который,
будучи молодым офицером, попросил, видимо, как и все остальные, билет, чтобы
иметь право прогуляться во владениях  г-на  де  Бомарше.  Самое  невероятное
здесь то, что первые годы после завершения  строительства  владелец  "забыл"
переехать в свою новую резиденцию и продолжал жить на улице Вьей дю  Тампль.
Его мавзолей долго стоял пустым. На что же он был  нужен,  если  не  на  то,
чтобы свидетельствовать о своем хозяине?
     В 1787 году Бомарше купил у города Парижа  гектар  земли  в  "спокойном
месте", в районе предместья Сент-Антуан. Вместе с послушным исполнителем его
затей архитектором Лемуаном он перевел сперва свою мечту на  бумагу  и  стал
строить по этим планам. Точно так же как для издания сочинений Вольтера,  он
для своего нового дворца потребовал  лучших  мастеров  и  лучшие  материалы.
Вскоре мечта претворилась в реальность. Находя,  видимо,  что  купленный  им
участок слишком обычного рельефа, Бомарше  принялся  изменять  его,  насыпая
террасы, прокладывая аллеи и насаждая десятки рощиц. Как  только  посетитель
проходил в ворота, у него возникало ощущение, что он попал в какой-то другой
мир, границы которого невидимы.  За  поворотом  аллеи  или  миновав  рощицу,
посетитель вдруг обнаруживал то водопад, то часовню, то какую-то беседку или
целую группу памятников в честь знаменитых  людей.  Читать  надписи  на  них
входило в ритуал осмотра парка. Два стиха украшали бюст Пари-Дюверне.

                     Он просветил меня, и я его должник
                     За то немногое, чего достиг.

     Сомнительного качества александрийский стих,  вырубленный  на  фронтоне
миниатюрного храма, прославлял Вольтера:

                 Он с глаз народов снял завесу заблужденья.

     На памятной колонне в честь председателя  суда  Дюпати  была  начертана
краткая надпись:

                       И мы, как все, скорбим о нем!

     Статуи Платона и раба, играющего на цимбале, Бомарше поставил рядом.  И
объединил великолепным двустишием:

                Кто мыслит, тот велик: он сохранит свободу;
                Раб мыслить не привык, он пляшет вам в угоду.

     Подобно Вольтеру, Бахус тоже получил право на отдельный храмик, к  тому
же окруженный колоннадой.  Поскольку  в  этом  храме  можно  было  выпить  и
закусить, хозяин сочинил на кухонной латыни приглашение к столу:

                          "Erexi tamplum a Bachus
                          Amicisque gourmandibus {*}.

                          {* Я воздвиг храм Бахусу
                          И друзьям, любителям попировать (искаж. лат.).}

     На цоколе статуи Эрота - в этом сельском Пантеоне боги стояли бок о бок
с писателями, судьями и  финансистами  -  Бомарше  как  хороший  отец  велел
изобразить надпись:

                    Не раз ты нарушал спокойствие семей;
                    Судьбу счастливую дай дочери моей!

     Себя он, впрочем, тоже не забыл. Под железной решеткой  в  форме  свода
лежал обвитый зеленью простой камень, наполовину врытый в землю. Любопытный,
наклонившись над камнем и раздвинув ветки, мог прочитать печальное  послание
исполненного разочарования владельца парка:

                        Прощай, былое, - сновиденье,
                        Что утром тает, как туман!
                        Прощайте, страсть и наслажденье,
                        Любви губительный дурман!

                        Куда ведет слепец могучий
                        Наш мир - мне это все равно;
                        Удача, Провиденье, Случай -
                        Я в них изверился давно.
                        Устал вершить я беспрестанно

                        Свой бег бесплодный наугад
                        Терпим, и чужд самообмана,
                        И, как  Мартин, покою рад,
                        Здесь, как Кандид в конце романа,
                        Я свой возделываю сад.

     В этом зачарованном парке были  и  другие  развлечения  попроще.  Дети,
например,  могли  покататься  на  маленьком  озере  в  прелестно  украшенных
лодочках, а влюбленные - скрыться в желанной полутьме зеленого грота. Что до
философов всех возрастов, то  китайский  мостик,  перекинутый  через  речку,
призывал их к медитации. Я абсолютно убежден, хоть и не могу этого доказать,
что на какой-нибудь лужайке к якорю был привязан странный  и  величественный
монгольфьер или какой-нибудь другой  летательный  снаряд,  словно  приглашая
отправиться в воздушное путешествие.
     Где-то в парке, скрытая  камнями  и  зеленью,  была  потайная  дверь  в
подземный ход, ведущий на  улицу  Па-де-ля-Мюль.  Как-то  раз  в  1792  году
Бомарше пришлось им воспользоваться, что спасло его от верной гибели.
     Главное здание дворца с полукруглым фасадом было окружено колоннадой  и
насчитывало двести больших окон. Самые  современные  строительные  новшества
были использованы в устройстве  дворца,  в  частности  сделано  великолепное
центральное отопление.  Внутреннее  убранство  здания  отличалось  небывалой
роскошью. Мрамор, красное  дерево  были  главными  отделочными  материалами.
Особое восхищение у посетителей вызывали размеры биллиардного зала с  рядами
кресел,  как  в  соборах,  искусно  скрытое  освещение  большого  салона   и
роскошество обстановки жилых покоев. Они не уставали подыматься и опускаться
по  спиральным  лестницам,  соединяющим  разные  этажи.  Любителям  живописи
Бомарше демонстрировал коллекцию прославленных мастеров.  Некоторые  авторы,
правда, утверждают, что все это великолепие  было  тем  не  менее  на  грани
дурного вкуса. Впрочем, поскольку сам дворец и  все  окружающие  его  службы
были разрушены во времена  Реставрации,  как  нам  составить  об  этом  свое
собственное мнение? От всего музейного богатства,  от  всех  этих  сокровищ,
собранных Бомарше, его наследникам удалось сохранить только его  секретер  с
инкрустациями великолепной работы. Можем ли мы по  этой  единственной  вещи,
как  это  сделал  Кювье,  восстановивший  по  одному  позвонку  весь  скелет
ископаемого, восстановить интерьер дворца Бомарше? Боюсь, что нет.  Но  этот
редкостный секретер дает нам хотя бы  представление  об  изысканности  вкуса
хозяина дома. Ведь сумел же поставить этот выскочка в свой кабинет секретер,
которому позавидовал бы сам король.
     В непосредственной близости от дворца Бомарше - на этот раз, муравей  в
нем одолел стрекозу - построил несколько доходных домов.  Вот  их  описание,
сделанное присяжными поверенными Батаром и Шиньяром: "1.  Дом  для  найма  с
входом в ворота с улицы Антуан Амело,  двор,  конюшни,  сараи,  семь  полных
квартир и две маленькие. 2. Восемь лавок с задними помещениями,  антресолями
и  витринами,  выходящими  на  улицу  Сент-Антуан,  между  улицей  Амело   и
бульваром. 3. Помещение для  сдачи  в  наем,  выходящее  на  бульвар,  между
воротами дома и улицей Сент-Антуан, состоящее из первого этажа и антресолей,
и т. д.".
     Про человека, который строит себе резиденцию, шутки ради  говорят,  что
он разорится. Так говорили о  Демарше.  По  изначальному  подсчету  Лемуана,
стоимость строительства всех объектов  должна  была  обойтись  в  300  тысяч
франков, а, чтобы довести все работы до конца, Бомарше пришлось истратить  в
шесть раз большую сумму. В 1789 году выставлять напоказ эти внешние признаки
богатства было не очень-то дальновидно.
     Я уже говорил, что Бомарше, чтобы построить свой дворец,  выбрал  тихий
квартал.  В  самом  деле,  из  его  окон  было  видно  только  одно  здание,
находящееся неподалеку: Бастилия.

        ^T17^U
        ^TПОСЛЕДНЯЯ АВАНТЮРА^U

                                           Я слышу шаги... они приближаются.
                                           Вот решающая минута.

     14 июля 1789 года Бомарше, как и Людовик XVI, мог бы записать  в  своем
дневнике: "Ничего". Самое удивительное, что событие, ими же  подготовленное,
нередко застает людей врасплох! Точно острота интуиции притупляет  трезвость
оценки положения. В течение всего своего царствования Людовик  XVI  опасался
революции.  Добросовестные  историки  не  могут   поставить   под   сомнение
прозорливость королями тем не менее 14 июля 1789 года он  не  ощущал  особой
тревоги: "Ничего", не так ли? Вот и Бомарше, который,  как  мы  видели,  был
зачинателем  грандиозного  переворота  и  не   переставал   писать   о   его
неотвратимости,  оказался  ошеломлен  неожиданностью,  когда  события  вдруг
подтвердили его собственную правоту. Людовик XVI  боялся,  Бомарше  -  желал
"взятия Бастилии", но оба они именно  потому,  что  это  событие  неотступно
занимало их воображение, видели его как бы вне  времени.  Таков  жребий  тех
немногих, чей  глас  вопиет  в  пустыне:  они  предвидят,  но  не  видят.  А
впоследствии филистеры _и_ глупцы учиняют суд над ними. Вернемся, однако,  к
Бомарше, если мы его покинули...
     2 апреля того же 1789 года, в  первые  месяцы  которого  свирепствовали
жестокие морозы, Бомарше выиграл в парламенте процесс против Бергаса. Однако
в глазах  народа  его  победа  была  победой  богача,  тесно  связанного  с,
существующим строем, над "неподкупным". Для  многих  Бомарше  стал  символом
ненавистного общества, а  для  некоторых  -  и  человеком,  с  которым  пора
покончить. На стенах  его  дома  появляются  оскорбления  и  угрозы,  кто-то
разбивает кариатиды Жермена  Пилона,  украшающие  ворота  особняка.  Однажды
вечером на пустынной улице сторонники Бергаса даже пытаются  убить  Бомарше.
Он  защищается  с  чертовской  отвагой  и  обращает  нападающих  в  бегство.
Любопытное дело, если его творческие  способности  с  возрастом  мало-помалу
слабеют, то мужество, характер и нервы с годами  не  перестают  крепнуть.  В
непрестанной борьбе со смертью вырабатываются  привычки,  хорошие  привычки:
Бомарше не обороняется, он -  нападает.  Но  его  противники  неистощимы  на
выдумки - не удалась физическая  расправа,  они  затевают  снова  хитроумную
кампанию, чтобы подорвать его репутацию и сломить морально.
     1789 год, начавшийся в холоде, продолжается в голоде. Весной не хватает
хлеба. Государство  разваливается,  безработица  и  разбой,  охватившие  всю
страну, серьезно подрывают ее экономику, еще  недавно  цветущую.  Перебои  в
снабжении  Парижа,  как  обычно  в   подобных   обстоятельствах,   позволяют
"коммерсантам" фантастически наживаться на всеобщей нужде.  В  революционные
годы внешние проявления богатства раздражают народ,  как  красная  тряпка  -
быка, вызывают возмущение. Богач - становится синонимом вора. Это не  всегда
соответствует истине. В действительности спекулянты и  те,  кто  нажился  на
революции, по большей части дождутся одни Директории, другие империи,  чтобы
открыто изменить свое социальное положение. Но беднякам дела нет до подобных
тонкостей, и стоит ли этому удивляться? Богатство Бомарше  слишком  лезло  в
глаза,  чтобы  выглядеть  нажитым  честно.  Владельца  дворца  в  предместье
Сент-Антуан не замедлили обвинить в том, что он прячет там  солидные  запасы
зерна и муки. Как раз тогда же толпы голодных  разграбили  и  сожгли  жилища
Ревейона и Анрио, чересчур  роскошные,  чтобы  не  заподозрить,  что  в  них
вложены барыши от спекуляций на лишениях парижан. Напрасный труд: хлеба  там
не оказалось. Вот тут-то и прошел  слух,  будто  его  прячет  Бомарше.  Весь
парижский  хлеб  явно  залеживался  в  его  фараоновых  подвалах.   Бомарше,
предупрежденному об опасности, хватило ума и осторожности  предложить  своим
обвинителям обыскать дом вместе с жителями квартала. Эта "операция  открытых
дверей", как мы сказали бы сегодня,  на  некоторое  время  восстановила  его
доброе  имя  в  глазах  народа  Парижа,  который  вообще  склонен  скорее  к
восхищению и почитанию _прекрасных  произведений_,  нежели  к  погромам.  Не
народ, а буржуазия XIX века привела в упадок и запустение Версаль.

     14 июля 1789 года семейство Бомарше вместе с друзьями наблюдает из окон
его дворца - двести окон по фасаду - взятие Бастилии, точно так же, как ныне
некоторые любуются из зданий, расположенных  на  Елисейских  полях,  военным
парадом в честь первого республиканского праздника. Как я  уже  сказал,  наш
герой, подобно большинству своих современников, не  оценил  всей  значимости
этого события.  Лето  1789  года  для  Бомарше  отмечено  в  первую  очередь
завершением кельнского издания Вольтера. Книгоиздатель и  книготорговец,  он
занят мыслями о выпуске в свет монументального  собрания  сочинений  другого
"пророка", Жан-Жака Руссо,  и  заботами  о  распространении  своего  издания
Вольтера. Бомарше, впрочем, далеко не  единственный,  кто  продолжает  жить,
словно не происходит ничего из ряда вон выходящего,  свидетелем  тому  некий
г-н Лостен, президент палаты торговых пошлин в  Ретель-Мазарен,  в  Шампани,
недовольный  подписчик,  имевший  неосторожность  направить  наглое   письмо
издателю, у которого,  естественно,  нашлось  время  ответить  ему  в  своей
обычной манере:
                                     "Париж, сего августа 4 числа 1789 года.
     Вы, господин президент,  возможно,  единственный  человек,  не  знающий
того, о чем мы оповестили всю Европу почти год тому назад через  иностранные
газеты, поскольку доступ во французские нам тогда был закрыт: а именно,  что
издание сочинений Вольтера полностью завершено и находится  в  рассылке,  за
исключением последнего тома, содержащего  биографию  и  оглавление,  который
будет разослан отдельно.
     Вы, сударь, возможно, единственный человек, не знающий также, что  нами
были публично проведены, тому вот уже более трех лет назад,  две  бесплатные
лотереи  -  подарок  стоимостью  в  200000  франков,  сделанный  нами  нашим
подписчикам, что выигрыши пали на все билеты, содержащие в  номере  цифру  4
для издания ин-фолио или цифру 6 для второго издания ин-кварто, и  что  оные
выигрыши,  в  денежной  сумме  или  в  экземплярах  издания,   выплачиваются
владельцам билетов по мере того как они являются за получением.
     И, наконец, сударь, Вы, возможно, единственный человек, не знающий, что
подписчикам на издание ин-кварто предстоит получить 24 тома, а не 13.  Всего
этого, конечно, можно и не знать, живя в Ретель-Мазарен,  в  Шампани,  и  не
читая газет, но, - где бы человек ни жил, сударь,  ему  должно  знать,  что,
прежде чем учить добропорядочности других, следует задуматься, не нуждаешься
ли  сам  в  нескольких  уроках  сдержанности  и  учтивости,  ибо  мало  быть
президентом палаты торговых пошлин в Ретель-Мазарен, в Шампани, нужно прежде
всего быть воспитанным человеком - с этим никто не станет спорить.
     Поскольку Вы, однако, несмотря на все  Ваше  обоснованное  негодование,
милостиво удостоили почтить меня выражением Ваших самых совершенных  чувств,
назвавшись моим слугой, позвольте и мне, чтобы не отстать,  заверить  Вас  в
том, что я преисполнен изысканнейшей благодарности за преподанные мне  уроки
и остаюсь, господин  президент  палаты  торговых,  пошлин  и  т.  д.,  Вашим
нижайшим и т. д.
                                                           Карон де Бомарше,
                             солдат-гражданин Парижской буржуазной гвардии".

     Датированное  4  августа  1789  года,  это  письмо  никак  не  отражает
страстей, обуревавших парижские головы в то достопамятное лето,  но  тем  не
менее  мы  может  почерпнуть  из   него   некоторые   сведения:   во-первых,
Пьер-Огюстен Карон все еще остается де Бомарше, но, во-вторых, он  -  солдат
парижской буржуазной гвардии. Его дворянство,  на  которое  он  всегда  имел
только квитанцию, не дало ему никаких привилегий, если не считать  права  на
беспрепятственный, вход  в  дворцовые  покои.  Ни  ночь  на  4  августа,  ни
Декларация прав человека, провозглашенная 26 числа того  же  месяца,  ничуть
его не удивили. Разве не был он первым, кто  -  с  помощью  Фигаро  -  нанес
решающий удар существующему строю? Разве в монологе, произнесенном  публично
27 апреля 1784 года, он не потребовал - и с какой силой, с какой отвагой,  с
каким красноречием отмены всех привилегий и "не дал ясного определения  прав
человека? Однако насилие, несправедливость, смута отравляли  ему  уже  в  ту
пору все удовольствие. Будучи председателем Избирательного округа Блан-Манто
в квартале Тампль, он использовал свои  скромные  возможности  для  спасения
несчастных, независимо от того, к какому  из  лагерей  они  принадлежали.  В
разгар восстания, 15 июля, он отважился воспрепятствовать убийству одного из
солдат Немецкого полка, уведя  его  к  себе  в  дом  и  снабдив  гражданским
платьем, чтобы  тот  мог  ускользнуть  от  преследователей.  Бомарше  всегда
инстинктивно ощущал себя принадлежащим к лагерю жертв. Он рисковал всем  при
старом режиме, но и при режиме революционном  будет  подвергать  себя  риску
ничуть не меньше.  Прежде  он  боролся  за  права  человека,  теперь  станет
бороться за права личности. Этот агностик неизменно вел себя как христианин.
Неспособный к ненависти, он ни в кем  не  видел  врага,  только  противника.
Столь же неведомо ему было злопамятство, его сердце, его  кошелек,  его  дом
были открыты первому встречному.
     Но в смутные времена _первые встречные_, нежданные ночные  гости  редко
являются с обычным визитом - за ними по пятам следует судебная процедура,  а
то и смерть. Эти две потаскухи не замедлили взять Бомарше на заметку.

     Духовная независимость, сопротивление моде  или  повальному  увлечению,
склонность держаться особняком,  в  стороне  или  в  отдалении  -  качества,
присущие большинству великих писателей. В революционные эпохи такая  позиция
неизменно   наталкивается   на   непонимание,   а   нередко   и    превратно
истолковывается. Альбер Камю стал выражать  вслух  свою  тревогу  по  поводу
излишне широких репрессий еще в конце 1944 года. Нельзя одержать победу  раз
и навсегда, каждый раз приходится начинать  сызнова.  Человек  не  может  не
бунтовать. 14 июля 1789 года, в день своем  победы,  Бомарше  бессознательно
переходит в лагерь оппозиции. "Желая выпрямить наше дерево, - напишет он два
года спустя, - мы согнули его в другую сторону". И это правда.
     Вот два примера того, как Бомарше вступает в противоречие сам с  собой.
В 1789 году, настаивая на своем праве участия в ассамблее округа Блан-Манто,
он объясняет тем, кто отводит его, как аристократа, что отказался, "несмотря
на двадцатилетнюю службу, от получения грамот, подтверждающих  давность  его
дворянства, поскольку ценит только человеческое достоинство и сознает,  что,
не предъявляя сих  грамот  и  тем  самым  теряя  дворянские  привилегии,  он
возвращается в буржуазное сословие". И Бомарше добавляет: "Мое место здесь!"
     Приобретя дворянство в 1763  году,  он  еще  в  1783  году  был  вправе
получить  грамоты,  подтверждающие  давность  его  принадлежности  к   этому
сословию, что позволяло ему передать свои привилегии возможным  наследникам:
он сознательно этого не сделал. Тем не менее  Бомарше  не  желает  вернуться
снова к имени Карон: отмена Учредительным  собранием  дворянских  привилегий
представляется ему такой же нелепостью, как  само  дворянство.  Со  свирепой
издевкой он пишет жене 22 июня 1790 года: "Что с нами будет, дорогая? Вот мы
и утратили все наши звания. У нас остались  только  фамилии,  без  гербов  и
ливрей! О праведное небо! Какое расстройство!  Позавчера  я  обедал  у  г-жи
Ларейньер, и мы обращались к ней как к г-же  Гримо,  коротко  и  без  всяких
условностей.  Его  прео