иклась  бы  ко  мне
презрением, попытайся я это сделать. Среди мужчин, ее окружающих, у Вас лишь
один враг - это Вы сами.  Ущерб,  который  Вы  нанесли  самому  себе  своими
последними буйствами, указует Вам, на какой путь следует стать, чтобы занять
достойное место среди ее истинных друзей... Плохое здоровье не позволяет  ей
приблизить к себе мужчину в ином качестве. Вместо того  чтобы  создавать  ей
адскую жизнь, объединим наши усилия и  окружим  ее  милым  обществом,  чтобы
сделать ей жизнь приятной. Вспомните все, что я говорил Вам на этот счет,  и
хотя бы ради нее верните Вашу дружбу  тому,  у  кого  Вы  не  смогли  отнять
уважения к себе. Если это письмо не откроет Вам глаза, я буду  считать,  что
выполнил полностью  свой  долг  по  отношению  к  другу,  коего  никогда  не
бесславил и об оскорблениях коего позабыл, я обращаюсь  к  Вам  в  последний
раз, предуведомляя, что, если и это не принесет результата,  я  буду  отныне
придерживаться холодного, сухого и твердого уважения, коим обязан  вельможе,
в чьем характере жестоко ошибся".
     Герцогу, отнюдь не склонному к дележу,  послание  Бомарше  пришлось  не
слишком по вкусу. Он не любил, чтобы ему резали правду в глаза. И  поскольку
к поединку на  бумаге  потомок  де  Люиня  расположения  не  чувствовал,  он
ухватился за шпагу. Но мне не  хотелось  бы  ускорять  события  и  без  того
стремительные, чтобы вы не упустили ни  минуты  достопамятного  дня,  точное
описание которого дошло до нас. Поэтому начнем с самого начала.
     Рано утром 11 февраля Тон входит в спальню Менар с обнаженной шпагой  в
руке и натыкается на милейшего Гюдена, который сидит на краешке постели.
     Герцог, разочарованно:
     - Как, это всего лишь вы? Гюден, примирительно, вскочив:
     - Займите мое место, господин  герцог,  оно  принадлежит  вам!  Герцог,
заглядывая под кровать, открывая шкапы:
     - Где он? Я убью его.
     - Но кого вы ищете?
     - Бомарше, которого я должен немедленно убить.
     Менар разражается рыданиями.  При  виде  слез,  о  причине  которых  он
догадывается, Шон разъяряется еще пуще и выбегает, испуская страшные вопли.
     Наш  бравый  Гюден,  забыв  обо  всем,  кроме  дружеских  обязанностей,
покидает в свою очередь  апартаменты  Менар,  которую  приводят  в  чувство,
поднося ей соли, и мчится на улицу Конде предупредить Бомарше.  По  счастью,
он натыкается на его экипаж на улице Дофин, неподалеку от перекрестка  Бюси.
Отважный Гюден бросается наперерез лошадям и вскакивает на подножку:
     - Сейчас же поезжайте ко мне, я должен поговорить с вами  о  неотложном
деле.
     - Не могу, я еду в егермейстерство, у меня сейчас судебное присутствие;
я приеду к вам после заседания.
     - Будет слишком поздно!
     - Но почему?
     - Вас разыскивает, чтобы драться с вами, Шон. Он хочет вас убить.
     - Я сам его взгрею!
     При этих словах Бомарше толкает кучера в  спину  набалдашником  трости,
лошади трогаются. Гюден растерянно глядит вслед  удаляющейся  карете,  потом
отправляется пешком к себе домой, на площадь Дофина.
     На ступенях Нового моста он сталкивается нос  к  носу  с  Шоном,  силач
поднимает его, "как хищная  птица",  и  бросает  в  фиакр,  шторки  которого
задернуты.
     Герцог кучеру:
     - На улицу Конде! Гюдену:
     - Я вас не отпущу, пока не поймаю этого мошенника.
     - По какому праву, господин герцог, вы посягаете на мою свободу?
     Шон величественно:
     - По праву сильного! Вы мне найдете Бомарше, или...
     - Господин герцог, при мне нет оружия, и, надеюсь, вы меня не убьете.
     - Нет, убью я только Бомарше, и когда я воткну в него мою шпагу,  когда
зубами вырву его сердце, эта Менар может проваливать ко всем чертям!
     Гюден, гордо:
     - Знай я даже, где сейчас Бомарше, я не сказал бы вам, пока вы в  такой
ярости.
     - Будете мне противиться, получите оплеуху.        -
     - Я тотчас верну ее вам.
     - Оплеуху мне - герцогу и пэру!
     Наглость Гюдена показалась Шону до того непомерной, что  он  решил  его
наказать, выдрав ему волосы, однако в руке у герцога остался  только  парик.
Опомнившись от изумления,  он  вернул  поэту  накладные  волосы  и  принялся
"раздирать ему ногтями шею, уши и подбородок". Гюден вопил, что его убивают.
Пытке пришел конец, когда фиакр прибыл на улицу Конде.  Герцог  выскочил  из
экипажа, чтобы постучаться в дверь врага, а невинная жертва, обезумевшая  от
страха, воспользовалась этим, чтобы ускользнуть.
     В это время Бомарше, облаченный в судейскую тогу, сидя "на  королевских
лилиях", судит в Лувре браконьеров и полевых расхитителей.

                   Быть грозным Миносом охотничьих угодий
                   И в Лувре утром, при любой погоде,
                   Скучать, читая приговор,
                   Чтоб бледный заяц или вор
                   Разбойничать не смели на свободе.

     Шон без труда получил желанные сведения от слуг на улице  Конде  -  ему
достаточно было появиться, чтобы перепугать  их  до  смерти.  Четверть  часа
спустя он ворвался в зал заседаний и,  пренебрегая  почтенностью  сих  мест,
прервал судоговорение, обратясь к Бомарше:
     - Сударь, вы должны немедленно выйти,  мне  необходимо  срочно  с  вами
поговорить.
     - Я не могу этого сделать, господин  герцог,  общественные  обязанности
вынуждают меня соблюсти приличия и довести до конца начатое дело.  Гвардеец,
подайте стул господину герцогу де Шону.
     Герцог садится, но тут же вскакивает:
     - Сударь, я не могу сидеть, я жажду...
     - Гвардеец, принесите господину герцогу стакан воды.
     - Я жажду вашей крови. Мне необходимо сейчас же убить вас  и  разорвать
ваше сердце.
     - А, только и всего! Простите, господин герцог, делу  время,  а  потехе
час.
     - Я выцарапаю вам глаза перед всеми, если  вы  сейчас  же  со  мной  не
выйдете!
     - Это вас погубит, сударь. Не забывайте, где вы  находитесь  и  кому  я
здесь служу.
     На минуту утихомирившись, герцог садится. Судоговорение возобновляется.
Но вскоре герцог снова вскакивает,  расхаживает  большими  шагами  по  залу,
прерывает  свидетелей,  требуя,  чтобы  они  говорили  покороче.  Его  опять
заставляют сесть.
     Бомарше в надежде на передышку продолжает заседание. Шон,  не  в  силах
молчать ни минутой дольше, обращается к графу Марковилю, заседателю суда:
     - Я сейчас удушу его.
     Гвардейцы угрожают вмешаться, но Бомарше по знаку Марковиля приказывает
им не трогаться с места. Наконец последняя речь в защиту  некоего  ответчика
по имени Рагонде, фермера, нарушившего статью 24 королевского  ордонанса  от
1669 года и т. д. Герцог подымается и, встав перед адвокатом, спрашивает:
     - Долго вы там еще?
     Проходит четверть часа. Бомарше читает приговор. Рагонде присуждается к
уплате штрафа в размере 100 ливров, и Бомарше заключает, как велит обычай:
     "Решено  и  вынесено  мессиром  Пьером-Огюстеном  Кароном  де  Бомарше,
кавалером, советником короля,  старшим  бальи  Луврского  егермейстерства  и
большого охотничьего двора Франции, правившим суд в таком-то зале заседаний,
дано в Луврском замке в четверг 11 февраля 1773 года".
     По окончании заседания Бомарше, уже в цивильном платье, находит герцога
стоящим на страже у  его  кареты  и  уже  успевшим  собрать  своими  криками
небольшую толпу.
     Бомарше спрашивает, каковы его претензии.
     - Никаких объяснений, - отвечает герцог, - мы сейчас же  едем  драться,
или я закачу скандал прямо здесь!
     - Надеюсь, вы все же позволите мне заехать домой за шпагой.  У  меня  в
экипаже только никудышная шпага на случай траурных  церемоний,  вы  ведь  не
потребуете, чтобы я защищался против вас ею?
     - Мы заедем к графу де Тюрпену, он ссудит вас шпагой, и я  попрошу  его
быть секундантом.
     С этими словами герцог первым садится в экипаж Бомарше и  велит  кучеру
побыстрее ехать в особняк де Тюрпена.
     Бомарше в свою  очередь  забирается  в  карету,  она  трогается,  фиакр
герцога следует за ней. Шон проявляет крайнее раздражение,  осыпает  Бомарше
упреками  и  в  конце  концов,  совершенно  выведенный  из  себя   молчанием
противника, показывает ему кулак и кричит в лицо:
     - Ну, на сей  раз  вы  у  меня  не  вывернетесь!  Невозмутимый  Бомарше
отвечает тихим голосом:
     - Я не для того еду за шпагой, чтобы драться сейчас на кулаках.
     Перед этим веским аргументом герцог отступает и пытается сдержать себя,
но его лицо искажено яростью, внутренне он кипит.
     Они прибывают к графу де Тюрпену, когда  тот  выходит  из  дому.  Узнав
карету, Тюрпен подымается на подножку, чтобы поздороваться с Бомарше.
     Тот объясняет ему положение:
     - Герцог везет меня драться, хотя я не знаю из-за чего. Он хочет, чтобы
я перерезал ему горло; но в этой престранной  истории  он  по  крайней  мере
оставляет мне надежду, что вы,  сударь,  соблаговолите  засвидетельствовать,
как вели себя противники.
     Поняв с первого взгляда, в каком состоянии де Шон, который от бешенства
не может  вымолвить  ни  слова,  граф,  занимающий  высокий  пост  и  потому
обязанный не  компрометировать  себя  участием  в  подобных  конфликтах,  не
теряется и отвечает, давая тем самым  время  де  Шону  прийти  в  себя,  что
срочное дело вынуждает его немедленно отправиться в  Люксембургский  дворец,
где он задержится до четырех часов пополудни.
     После ухода де Тюрпена к герцогу возвращается дар речи, и он говорит:
     - Мы поедем ко мне и дождемся там  четырех  часов,  пока  вернется  наш
секундант. Кучер, ко мне!
     - Ну нет! Я не хотел бы встретиться с вами, господин  герцог,  один  на
один в поле, поскольку есть риск, что вы можете обвинить  меня  в  намерении
убить вас, если я буду вынужден защищаться от вашего нападения и  раню  вас,
но точно так же не поеду я и к вам, где вы хозяин и где непременно поставите
меня в ложное положение. Кучер, на улицу Конде!
     - Если вы выйдете из кареты, я заколю вас у дверей вашего дома.
     - Значит, вы доставите себе это удовольствие, поскольку  я  не  намерен
ждать часа, когда мне станут ясны ваши намерения, нигде, кроме  собственного
дома.
     Пока карета добирается до улицы Конде, Шон осыпает его оскорблениями.
     Бомарше, примирительно:
     - Послушайте, господин герцог,  когда  человек  хочет  драться,  он  не
болтает попусту. Зайдите в дом, отобедайте у меня, и  если  мне  не  удастся
привести вас в чувство до четырех часов  и  вы  все  еще  не  откажетесь  от
намерения поставить меня перед альтернативой - либо драться,  либо  лишиться
чести, - пусть все решает оружье.
     Карета прибывает на улицу Конде.  Бомарше  выходит,  Шон,  по-видимому,
принявший приглашение к обеду, следует за ним.
     Бомарше   отдает   приказания   слугам,   успокаивает   отца,    весьма
встревоженного видом  герцога.  Прибывает  курьер  с  письмом,  адресованным
Бомарше. Герцог выхватывает письмо из его рук  и  тут  же  рвет  на  клочки,
сопровождая  свои  действия  невообразимыми  ругательствами.  Тем   временем
Бомарше продолжает успокаивать отца, которого поведение де  Шона  все  более
беспокоит, уверяя г-на Карона, что все это шутка.  Тот  смотрит  на  сына  с
явным недоверием. Воспользовавшись керотким  затишьем,  Бомарше  приказывает
лакею отнести обед к нему в кабинет и просит де  Шона  подняться  на  второй
этаж. На лестнице он спрашивает у следующего за ним лакея, где его шпага.
     - Она у оружейника, - отвечает лакей, мертвый от страха.
     - Ступайте за ней и, если она не готова, принесите мне другую.
     Тон на всякий случай ошеломленному лакею:
     - Не смей выходить из дому, не то я тебя убью. Бомарше оборачивается  -
они все еще на лестнице - и, улыбаясь, говорит герцогу:
     - Значит, вы переменили свои намерения? Хвала богу, без шпаги я ведь не
смог бы драться.
     Тем не менее он делает  слуге  знак;  тот,  не  дожидаясь  продолжения,
стремглав летит вниз и бежит к оружейнику.
     В кабинете Бомарше кладет траурную шпагу на стол и садится подле своего
бюро:
     - Я прошу у вас извинения, Шон, но мне необходимо написать одно срочное
письмо.
     Ни слова не говоря, герцог вырывает из его рук  и  вышвыривает  в  окно
перо.
     - Господин герцог, гость в моем доме неприкосновенен,  и  я  не  нарушу
законов гостеприимства, если не буду к тому принужден подобными эксцессами.
     Герцог бурчит  что-то  невнятное.  Бомарше  пытается  его  урезонить  в
надежде, что тот поймет все безумие  своего  поведения.  Вместо  ответа  Шон
хватает траурную шпагу и, скрежеща зубами,  бросается  на  Бомарше.  Герцог,
вооруженный теперь двумя шпагами, объявляет противнику, что сейчас прикончит
его. Бомарше не остается ничего иного, как сцепиться с герцогом врукопашную,
чтобы не дать тому пустить в ход оружие. Пока  гигант  размахивает  траурной
шпагой над головой Бомарше, тот пытается оттеснить его к камину,  где  стоит
колокольчик. Герцог упирается, царапая свободной левой рукой глаза  Бомарше,
и раздирает ему в кровь лицо.  Бомарше  все-таки  ухитряется  позвонить,  на
помощь сбегаются слуги.
     - Обезоружьте этого безумца, - приказывает Бомарше.
     Слуги со всех сторон вцепляются в Шона, словно  лилипуты,  повисшие  на
Гулливере. Но Шон их отшвыривает. Тогда повар,  который,  как  заверяет  нас
Бомарше, был скроен не менее крепко,  чем  сам  герцог,  хватает  полено  из
камина и собирается размозжить герцогский череп. Бомарше  останавливает  его
криком:
     - Разоружите его, но не причиняйте ему вреда; он потом скажет, что  его
в моем доме убивали.
     Из руки герцога вырывают траурную шпагу, но никому не приходит в голову
отобрать у него ту, которая в ножнах. Когда позднее, слуг будут допрашивать,
они объяснят, что "полагали это непочтительностью, могущей повлечь за  собой
дурные последствия для них". Странное время. Поразительные табу! На  допросе
повар будет стоять на своем: он мог стукнуть герцога поленом по  голове,  но
дотронуться до герцогской шпаги не смел.
     Однако пока еще до допроса далеко! Сейчас  Шон,  который,  как  мы  уже
видели, имеет обыкновение таскать за волосы, выдирает их  у  Бомарше  целыми
прядями. Поскольку на этот раз он имеет дело не с париком, жертва, не  помня
себя от боли, залепляет ему с маху кулаком по физиономии.
     И вторично герцог изрекает свою неподражаемую сентенцию:
     - Несчастный! Ты ударил герцога и пэра!
     (Бомарше   рассказывает:   "Признаюсь,   этот   возглас,    столь    не
соответствующий минуте, в другое время рассмешил бы меня; но так как  герцог
был сильнее и держал меня за горло, я думал только о своей защите".)
     Сражение продолжается, ужасающее и грандиозное. Фрак и рубашка  Бомарше
разорваны в клочья, лицо  залито  кровью.  Прибежавший  г-н  Карон,  который
отважно "бросился наперерез", получает свою долю "извозчичьего  остервенения
герцога и пэра". Слуги вновь накидываются  на  де  Шона,  восстанавливая  до
некоторой  степени  равновесие.  Под  давлением  превосходящих   сил   зверь
отступает к лестнице, но, забыв, что она у него за спиной, скатывается  вниз
по ступенькам, увлекая за собой слуг и Бомарше. Все  оказываются  на  первом
этаже. Шон поднимается первым и от этого несколько приходит в себя.
     В дверь звонят. Шон как ни в чем  не  бывало  идет  открыть.  При  виде
Гюдена, которого он хватает и отшвыривает вместе со слугами, гнев его  вновь
разгорается, закипает, достигает апогея, он заявляет:
     - Никто отсюда не выйдет и сюда не войдет без моего приказа, пока я  не
разорву на куски господина де Бомарше.
     На шум к дверям дома сбегаются люди. Одна из горничных открывает окно и
кричит в толпу, что буйный помешанный убивает ее господина.
     Это правда или почти правда: герцог выхватывает оставленную ему шпагу и
бросается на Бомарше, чтобы  протиснуть  его.  На  гиганте  повисают  восемь
человек, им удается  его  обезоружить.  Последняя  схватка  пополняет  число
жертв: у лакея рассечен лоб, у кучера отрезан нос, что до  главного  повара,
то ему герцогская шпага пронзила кисть руки - высокая честь.
     Полностью обезоруженный, герцог вырывается и бежит на кухню  за  ножом.
Слуги, последовавшие за ним, спешат спрятать все колющие и режущие предметы,
чтобы безумец не мог воспользоваться ими. Тем временем Бомарше ищет по всему
дому какое-нибудь оборонительное оружие и не находит ничего, кроме  каминных
щипцов в своем кабинете. Вооружившись ими, он  спускается  вниз.  И  тут,  о
неожиданность (я вновь цитирую Бомарше): "Я узнаю новость, которая мгновенно
убеждает меня, что этот  человек  окончательно  спятил:  дело  в  том,  что,
потеряв меня  из  виду,  герцог  отправился  в  столовую,  уселся  в  полном
одиночестве за стол, съел большую тарелку супа, котлеты и выпил два  графина
воды".
     Стук в дверь. Шон с салфеткой в руке бежит открывать и наталкивается на
полицейского комиссара Шеню, вызванного прохожими.
     Комиссар, удивленный кавардаком в доме и всеобщей паникой,  пораженный,
главное,  разодранным  в  кровь  лицом  Бомарше,  спрашивает  у  того,   что
случилось.
     - Случилось то, сударь, что обезумевший негодяй, явившийся в  мой  дом,
чтобы отобедать, едва войдя в кабинет, накинулся на меня и хотел меня  убить
сначала моей собственной шпагой, а потом своей. Вы сами видите, сударь, что,
имея столько слуг, я мог его  уничтожить,  но  тогда  с  меня  взыскали  бы,
изобразив его в лучшем свете, нежели он есть на самом деле. Его родные, хотя
они и счастливы от него избавиться,  тем  не  менее,  возможно,  затеяли  бы
против меня тяжбу. Я сдержал себя  и,  если  не  считать  той  сотни  ударов
кулаком, которые я ему нанес, защищаясь от ущерба, наносимого моему  лицу  и
шевелюре, запретил причинять безумцу зло.
     Герцог в свою очередь берет слово:
     - Мы должны были драться, этот  господин  и  я,  в  четыре  часа,  имея
свидетелем графа де Тюрпена. Но я не  в  силах  был  дождаться  условленного
часа.
     Шеню, остолбенев  от  изумления,  молча  смотрит  на  герцога.  Бомарше
пользуется случаем:
     - Как вам нравится, сударь, этот человек? Учинил чудовищный  скандал  в
моем доме, признается сам перед представителем  власти  в  своем  преступном
намерении  и  компрометирует  высокопоставленного  сановника,  называя   его
свидетелем  дуэли,  чем  уничтожает  всякую  возможность  выполнения  своего
замысла? Подобное малодушие показывает, что он никогда и не думал всерьез  о
поединке. При этих словах герцог вновь взрывается и накидывается на Бомарше.
Противников успевают растащить. Комиссар просит Бомарше остаться в  гостиной
и уводит герцога в другую комнату. По пути герцог угрожает разбить  зеркала.
Тут, на горе, возвращается от  оружейника  лакей  с  новой  шпагой.  Бомарше
вынужден объясниться:
     - Сударь, я не собирался драться  на  дуэли,  я  никогда  бы  этого  не
сделал; но, не принимая вызова этого человека, я предполагал не расставаться
со шпагой, выходя из дому, и оскорби он меня - а откровенность,  с  коей  он
оповещает всех об этой чудовищной истории,  доказывает,  что  именно  он  ее
зачинщик, - клянусь, я избавил бы, если б  мог,  от  него  мир,  который  он
бесчестит своей подлостью.
     Робея перед герцогом, Шеню тем не менее спрашивает Бомарше, приносит ли
тот жалобу.
     - Я не отдал приказа арестовать его сегодня утром в  суде  и  не  хочу,
чтобы его  арестовывали  в  моем  доме.  Между  порядочными  людьми  принято
поступать по-другому; и я буду действовать только так.
     Комиссар, успокоенный, переходит  в  соседнюю  комнату,  где  видит,  к
своему великому изумлению, что колосс бьет себя кулаками по лицу и  рвет  на
себе волосы. Шеню умоляет его успокоиться:
     - Вы слишком сурово себя наказываете, господин герцог!
     - Вы ничего не понимаете, сударь. Моими кулаками движет не раскаяние, а
ярость, ярость, что я не убил его.
     Крайне почтительно  комиссар  убеждает  герцога  вернуться  домой.  Шон
согл