ают  (лат.).},
поскольку у сударыни  красивые  руки  и  она  наверняка  будет  ими  кое-что
трогать". Выдержки, которые я привожу, чтобы  не  очень-то  вас  шокировать,
написаны в первые месяцы 1777 года. Мария-Тереза только что родила.  Евгении
всего лишь несколько недель, а он пишет г-же  де  Годвиль,  своей  "шлюшке":
"Мама  спрашивает,  как  поживает  наш  проказник?  Я  надеюсь,   что   мама
приготовила теплое гнездышко,  чтобы  его  приютить.  Встретит  ли  она  его
ласково, когда он войдет, покачает ли, чтобы убаюкать?  Мне  не  дает  покоя
этот проказник, который каждый вечер щекочет  меня  и  говорит:  "Как  бы  я
хотел, папочка, месяцев восемь или девять кряду не вылезать  из  мамочкиного
гнездышка". Такая скабрезная литература вызывает,  увы,  только  отвращение,
но, правда, это не основание, чтобы ею пренебрегать. Еще одна цитата,  чтобы
больше к этому не возвращаться: "Надеюсь, мне  повезет,  и  я  смогу  прийти
сегодня вечером и ответить на все остальное, что в твоем письме. Я  надеюсь,
дорогая, что в твоей ступке с того дня ничего  не  толкли,  и  заверяю  тебя
честным словом, что и мой пестик все это время  отдыхал.  Какое  счастье!  Я
только что получил сообщение о прибытии в порт  назначения  одного  из  моих
самых дорогостоящих кораблей. Сегодня вечером ты меня  с  этим  поздравишь".
Сохранились десятки  подобных  писем.  Переписываясь  с  г-жой  де  Годвиль,
Бомарше прибегал, по  его  собственным  словам,  к  "сперматочивому  стилю"!
Однако в конце концов пришлось порвать эту связь, потому что г-жа де Годвиль
стала ревновать к Марии-Терезе.  Она  захотела  быть  одновременно  всем:  и
любовницей и хозяйкой его дома. Он попытался ее вразумить: "Почему Вы хотите
превратить связь, которая  доставляет  удовольствие,  в  мучительный  роман?
Воистину Вы просто дитя... Я не хочу прикипать к Вам сердцем, потому что  не
могу и не должен этого делать". Но все уговоры были напрасны.  Тогда,  чтобы
от нее отделаться, Бомарше решил предложить ее  Гюдену.  Тот  с  готовностью
согласился. Теперь  вы  знаете,  почему  этот  милый  человек  был  так  рад
заточению в Тампль с г-жой  де  Годвиль  -  он  оказался  в  объятиях  своей
любовницы: "У нее я нашел приют и провел время так  прелестно,  как  никогда
еще не проводил человек, которого преследуют".  Как  видите,  стиль  Г.юдена
отнюдь не "сперматочивый". С ним г-жа де Годвиль соединилась надолго.
     "Я не хочу прикипать к Вам сердцем, потому что  не  могу  и  не  должен
этого делать...". Когда Бомарше писал это письмо, он думал только  об  одном
произведении, которое писал своими кораблями на  глади  океанских  вод.  Оно
было тогда его единственной страстью, его безумием. Семья, удовольствия, все
остальные дела, которые он вел, чтобы выжить, и даже "Женитьба", над которой
работал, владели им лишь отчасти, не занимали его души. Душа Бомарше. летала
над океаном рядом с "Гордым Родриго", флагманским кораблем. В  этих  сложных
обстоятельствах, которые его преобразили, Бомарше  удивляет  искренностью  и
совершенно исключительным благородством тона. У нас есть доказательства, что
эти его чувства не предназначены для парада, что он не позирует для Истории.
Доверительные письма,  которые  он  посылает  Франси  в  Америку,  служебные
записки  главы  торгового  дома  одному  из   своих   надежных   сотрудников
показывают, насколько Бомарше был одержим  этой  страстью.  Не  Верженну,  а
своему юному другу, неизвестному Франси, он писал:
     "Невзирая  на  все  неприятности,  новости,  приходящие   из   Америки,
наполняют меня  радостью.  Славный,  славный  народ!  Его  военная  доблесть
оправдывает то уважение, которое  я  к  нему  испытываю,  и  тот  энтузиазм,
который он вызывает во Франции. Короче, мой друг, я хочу получить  обратными
рейсами обещанные грузы только для того, чтобы и впредь служить ему верой  и
правдой, выполнять взятые  на  себя  обязательства  и  иметь  таким  образом
возможность снова оказать ему всю необходимую помощь".
     В этих строчках, написанных наспех за  четыре  дня  до  Рождества  1777
года,  Ломени  увидел  свидетельство  самонадеянности  и  наивности.  Что  и
говорить,  это  "уважение,  которое   я   к   нему   испытываю",   несколько
настораживает, но человек, действующий в одиночку и осознающий,  что  играет
историческую, решающую роль,  не  начинает  ли  самым  естественным  образом
ощущать себя в каком-то ином качестве? Именно честолюбие для многих  великих
предводителей оказывается чем-то вроде вифлеемской звезды, которая ведет  их
по нужному пути. Когда же кончается приключение, завершается битва или время
их власти, эти выдающиеся личности снова становятся самими собой. И тогда  с
удивлением обнаруживаешь  и  их  скромность,  и  их  незаметность.  Конечно,
перемены случаются весьма разительные, и они не  могут  не  смущать  обычные
умы. Но тут не возразишь: свершенные дела стоят иного высокого  сана.  Война
за независимость увенчала Фигаро  славой.  Своему  юному  ученику  он  может
открыть тайну и просто сказать: я - король.
     "Поступайте как я: презирайте мелкие  соображения,  мелкие  масштабы  и
мелкие  чувства.  Я  приобщил  Вас  к  великому   делу,   Вы   представитель
справедливого и великодушного человека. Помните, что успех всегда зависит от
судьбы, деньги, которые нам должны, мы  можем  получить  лишь  в  результате
стечения многих обстоятельств, что же до  моей  репутации,  то  она  целиком
зависит от меня самого. И Вы сегодня - творец своей репутации. Пусть же  она
всегда будет безупречной, мой друг, и тогда что-нибудь  да  останется,  даже
если все на первый взгляд окажется потерянным.  Я  приветствую  Вас  так  же
горячо, как люблю и уважаю".
     Конечно, любой благородный отец мог  бы  обратиться  к  своему  сыну  с
подобным  поучением,  и  при  этом  его  благородство  выглядело  бы  чистой
риторикой. Но в этом письме каждое слово  Бомарше  точно  соответствует  его
истинным чувствам. Борьба не только вдохновляет, но  и  меняет  его.  Он  не
ломает комедию, когда пишет эти фразы. Он уверен как в каждом  своем  слове,
так и в том, что он - безумец.

     Бомарше  уже  мало  было  поставлять  порох  повстанцам,  он   нанимает
офицеров, приглашает генералов - поляка Пулаского,  пруссака  фон  Штрубена,
ирландца Конвейя. Это воистину его война, его флот, его армия. Он  оберегает
Лафайета, высокие качества которого оценил с первого же дня, и несколько раз
спасает  его  от  происков  кредиторов.  Наконец,  по  своему   собственному
разумению, делает и последний шаг: превращает свои торговые суда  в  военные
корабли.
     "Я направляю к Вам крейсер "Зефир", чтобы сообщить, что готов  спустить
на море флот из 12-ти парусных  кораблей,  возглавляемый  флагманом  "Гордый
Родриго"... Водоизмещение этих кораблей от 5 до 6  тысяч  тонн,  и  все  они
находятся в боевой готовности".
     17 октября 1777 года оружие г-на де Бомарше, его пушки, его ружья,  его
порох имели существенный вес в общем балансе. Сэр Джон Бергойн, окруженный в
Саратоге, был  вынужден  капитулировать.  Повстанцы,  хорошо  экипированные,
организованные, получили пополнения  офицеров  и  были  теперь  в  состоянии
вступить в бой с англичанами по  всей  линии  фронта  и  разбить  их.  Время
отдельных стычек, засад и диверсий миновало.  Настоящая  классическая  война
вступила в свои права. С  этого  момента  надежда  переметнулась  на  другую
сторону. Колониальная армия - армия подавления -  может  одержать  верх  над
противником,  только  пока  сопротивление  не  нашло  своих,  так   сказать,
организационных форм. Непобедимая Англия, прибегая ко всевозможным  уловкам,
упустила случай победить и тем самым приговорила себя к  поражению,  а  быть
может, и к полному разгрому. В октябре 1777  года  Бомарше  понял,  что  для
Франции настал час сделать следующий шаг. Так же как  он  заставил  Людовика
XVI помогать повстанцам, он  стал  уговаривать  короля  открыто  вступить  в
конфликт, а значит, в войну с  Англией.  Это  было  делом  нелегким.  Король
метался между свойственными ему идеализмом и  патриотизмом,  между  примером
правления Людовика XIV и уроками Фенелона, между своей любовью к  Франции  и
верой в силу договоров.  Ученик  Телемака  не  без  тревоги  внимал  советам
Фигаро. Старик Морепа, другой наставник короля, давал ему все тот же  совет:
быть поосторожней. Уже на самом пороге  решительных  действий  Людовика  XVI
вдруг охватывали сомнения, он отступал, но, поскольку не был трусом, снова и
снова  принимался  анализировать  обстоятельства,   которые   вынудили   его
отступить. Странное возникло положение. Послушавшись советов Сартина, король
не без энтузиазма вооружил новый боевой флот. Его  флагманский  корабль  "Ла
Ройяль",  подобно  спящей  красавице,  ждал  лишь  знака,  чтобы  выйти   из
летаргического сна. Верженн со своей стороны день за днем исподволь  готовил
короля к генеральному решению. Франция должна была безотлагательно  признать
независимость Соединенных Штатов Америки,  чтобы  не  упустить  преимуществ,
которые давала ей  помощь,  оказанная  американцам  торговым  домом  Родриго
Орталеса, ибо в любой момент оппозиция в Англии могла  захватить  власть  и,
подписав мир со своими американскими провинциями, свести на нет  все  усилия
франции. Бомарше, который был в курсе этих колебаний короля  и  точно  знал,
какую позицию занимает каждый министр, решил, что настало  время  вмешаться.
26 октября, через девять дней после победы у Саратоги, о которой  он  еще  и
знать ничего  не  мог,  он  написал  текст,  озаглавленный  "Особый  мемуар,
предназначенный для министров короля, и проект Государственного  манифеста".
В нем он излагал свою  политическую  позицию  и  отвечал  на  все  возможные
возражения каждого  министра  в  отдельности.  Когда  писался  этот  мемуар,
Бомарше достиг своего зенита. Некоторое время он  ведет  себя  как  истинный
глава правительства: в октябре 1777 года, когда он  знает,  что  его  мнение
выслушают. Я чуть было не сказал - его послушаются. Ломени  абсолютно  прав,
когда  подчеркивает,  что  "суть  [его]  проекта  изложена   в   официальной
декларации французского правительства лондонскому двору (март 1778 года)", и
добавляет, что Людовик XVI "осуществил часть из того, что Бомарше  советовал
сделать". Я, к сожалению,  не  могу  полностью  привести  манифест  Бомарше,
потому что он одновременно и слишком длинен и  слишком  подробен,  поскольку
там все проблемы рассмотрены во всей  полноте,  ибо,  с  одной  стороны,  он
должен  был  ответить  на  возражения,  а  с   другой   -   проанализировать
политические последствия предлагаемых действий. Тем не менее  вот  несколько
важных мест, чтобы можно было представить себе схему его рассуждений:

     "Исходя из кризиса, к коему привел ход событий, и из  уверенности,  что
английский народ безо всякого стеснения, громогласно требует начать  с  нами
войну,  что же нам надлежит делать?
     У нас на выбор три возможных решения. Первое решение никуда не годится,
второе - самое надежное, третье - самое благородное. Но сочетание третьего и
второго решения мгновенно превратит французское королевство в первую державу
мира.
     Первое,  никуда  не  годящееся,  совсем  никуда  не  годящееся  решение
заключается в том, чтобы продолжать делать то, что мы делаем,  или,  точнее,
ничего не делать,  то  есть  выжидать  дальнейших  событий,  ничего  не
предпринимая  пока не сменится английское правительство,    и  они
[англичане] одной рукой подпишут мир с Америкой, а другой - приказ атаковать
наши суда и захватить наши владения на островах.  Таким образом, худшее
из решений заключается в том, чтобы не принимать вообще никакого решения, не
вести никаких переговоров с Америкой и ждать, пока англичане не закроют  нам
туда все пути, что, впрочем, не преминет случиться в самом скором времени.
     Второе решение - его я считаю наиболее надежным - состоит в том,  чтобы
открыто принять договор о союзе, который вот уже год предлагает  Америка,  с
правом на рыболовство на Большой банке, взаимными гарантиями охраны владений
на островах и обещанием оказать помощь в случае  нападения  или  продолжения
войны.  Ко  всему  этому  еще  должен  быть  приложен  тайный  план  захвата
английских  островов,  а  также  священное  обязательство  трех   держав   -
Соединенных Штатов, Испании и Франции - обозначить для англичан меридиан  на
океане между Европой  и  Америкой,  за  границами  коего  любой  их  корабль
подлежит немедленному захвату как в военное, так и в мирное время.
     Конечно, нельзя закрывать глаза  на  следующее:  как  только  англичане
поймут, что у них нет  никакой  надежды  вести  переговоры  с  государством,
которое уже вело переговоры с нами, они могут тут же объявить  нам  войну  и
повести ее беспощадно,  посчитав  нас  нападающей  стороной  в  силу  одного
существования такого договора. Но, поскольку войны  как  таковой  все  равно
теперь  не  избежать,  у  американцев,  испанцев  и  французов,   если   они
объединятся, достанет сил поставить на место эту надменную нацию, ежели  она
окажется настолько безумной, что отважится напасть на нас.
     Третье решение, самое благородное из всех  не говоря  уже  о  том,
что оно  не  нарушает  существующих  договоров,  верность  которым  [король]
считает для себя обязательной, заключается в том, чтобы заявить англичанам в
решительном манифесте,  что король Франции, после того как он долго  из
деликатности и лояльности  по  отношению  к  Англии  оставался  пассивным  и
спокойным наблюдателем разворачивающихся военных действий между  англичанами
и американцами, хотя эти действия и наносили большой ущерб внешней  торговле
Франции  не желая объявлять Англии войну, а  еще  меньше  вести  с  ней
войну без объявления, как это ныне стало безобразным обычаем, не желая  даже
вести переговоры по поводу какого-либо договора, могущего  ущемить  интересы
лондонского двора  и продолжая политику нейтралитета,  коей  он  всегда
придерживался,  настоящим  заявляет,  что  Франция  отныне  считает  Америку
независимой страной и намерена начать вести с ней  взаимовыгодную  торговлю,
ввозя их товары во Францию и вывозя французские в Америку.
     Таков примерно текст манифеста, который я предлагаю на рассмотрение его
величеству.  Правда,  подобный   документ,   расширяя   права   французского
нейтралитета и ставя  воюющие  стороны  в  идеально  равные  условия,  может
разгневать англичан и не удовлетворить американцев. Если мы им  ограничимся,
то, возможно, снова дадим Англии повод обойти нас и самим предложить Америке
независимость в обмен на договор о  союзе,  решительно  направленном  против
нас.
     В этом хаосе событий, в этом всеобщем столкновении  великого  множества
переплетающихся интересов не предпочтут ли американцы тех, кто предложит  им
независимость плюс договор о союзе, тем, кто ограничится лишь признанием  их
мужества  в  достижении   своего   освобождения?   Итак,   присоединяясь   к
соображениям  графа  де  Верженна,  я  осмелюсь  предложить  его  величеству
добавить к третьему решению еще и тайное  соглашение  с  условиями  второго.
Иными словами, с того момента, когда я объявил  бы  Америку  независимой,  я
начал бы вести с ней строго секретные переговоры насчет заключения  договора
о союзе
     В тот момент, когда я признал бы независимость,  я сосредоточил бы
на побережье океана от шестидесяти до восьмидесяти  тысяч  солдат,  а  флоту
приказал бы принять боевой  порядок,  чтобы  никаких  сомнений  в  том,  что
решение это принято раз и навсегда, у англичан не возникало.
     Наконец, из желания показать, что уважаю ранее заключенные договора,  я
не стал бы восстанавливать Дюнкерк, нынешнее состояние  коего  является  для
Франции вечным позором, но тем не менее  приказал  бы  начать  строительство
хотя бы одного порта на океанском побережье, причем столь  мощного  и  столь
близко расположенного от английского  берега,  что  англичанам  станет  ясна
незыблемость нашего намерения им противостоять.
     Я укреплял бы далее во всех возможных формах отношения с Америкой,  ибо
только благодаря ее гарантиям мы смогли бы теперь  сохранить  свои  колонии;
поскольку интересы американцев ни в чем не противоречат нашим  интересам,  я
бы доверял их обязательствам в той же мере, в какой опасался  бы  положиться
на обязательства Англии, которые они вынуждены были взять на себя; я никогда
больше не упускал  бы  случая  подчеркивать  унизительное  положение  нашего
коварного и хитрого соседа, столько раз прежде оскорблявшего нас,  а  теперь
исполненного неистребимой ненависти к Франции, куда большей, нежели обиды на
американцев, хотя именно  они  отняли  у  Англии  две  трети  территории  ее
империи.
     Так давайте же не терять на размышления тот единственный  миг,  который
остался у нас, чтобы действовать, не будем попусту  тратить  время,  убеждая
себя: "Еще слишком рано", чтобы нам вскоре не пришлось с болью  воскликнуть:
"О, небо! Теперь уже слишком поздно!"
     Этот исторический документ, который все игнорируют, ибо он противоречит
предвзятому мнению, сложившемуся о Бомарше, возымел, как я уже сказал,  свое
действие.
     13 марта 1778 года французское правительство заявило в Лондоне, что оно
считает американцев независимыми и т. д. (третье решение).
     Но (а это уже второе решение) 17 декабря 1777 года Людовик XVI  сообщил
Франклину, что готов подписать с Соединенными Штатами договор о  торговле  и
дружбе. Этот тайный договор был составлен и подписан 6 февраля 1778 года  от
имени Франции - Жераром, государственным секретарем Людовика  XVI  и  правой
рукой Верженна, а от имени Соединенных Штатов - Франклином, Дином и Ли.
     Вскоре после этого Людовик XVI поехал на океанское побережье  и  выбрал
Шербур, чтобы построить там  новый  порт,  "столь  близко  расположенный  от
английского берега и т. д.". Дюмурье, молодой офицер, чьи  идеи  понравились
королю, получил  задание  создать  там  морскую  базу,  рассчитанную  на  40
линейных кораблей. Из Шербура Людовик XVI и написал королеве перед тем,  как
лечь спать: "Я самый счастливый  король  на  свете".  В  этот  вечер  Фигаро
одержал верх над Телемаком.
     И уже 18 июня Франция,  поставленная  на  колени  Парижским  договором,
вдруг разом поднялась. "Жаворонок", одинокий  фрегат,  на  который  в  водах
Морле напала английская эскадра, потопил корабль противника и вышел  из  боя
победителем.  Ликование  французов  не  поддавалось   описанию.   Дальнейшее
принадлежит Истории, и вы ее знаете: Грасс, Шартр,  Рошамбо  и,  разумеется,
Лафайет. Легенда всегда прославляет своих героев, а  вот  История  часто  не
помнит  своих.  Бедный   Бомарше!   Прежде   чем   вкусить   горькие   плоды
франко-американской неблагодарности, он пережил, однако, большую радость.
     В июле 1779 года в водах острова Гренады "Гордый Родриго", который  под
флагом  Бомарше  эскортировал  караван  из  десяти  торговых  судов,  принял
решающее участие в морской  битве,  завязавшейся  между  эскадрами  адмирала
д'Эстена и адмирала Бирона.
     После битвы граф  д'Эстен  отправил  Бомарше  через  Сартина  следующее
письмо:
                                    "На борту "Лангедока" на рейде Сен Жорж,
                                          остров Гренада, 12 июля 1779 года.
     Сударь, у меня есть лишь минута, чтобы сообщить Вам о том, что  "Гордый
Родриго" хорошо справился со своей  боевой  задачей  и  содействовал  успеху
королевского флота. Надеюсь, Вы меня великодушно простите, что я использовал
его в бою. Однако  спешу  Вас  заверить,  что  Ваши  интересы  от  этого  не
пострадают, можете в том не сомневаться. [Его капитан] храбрый г-н де  Монту
был, к несчастью, убит в бою. Я безотлагательно отправлю в министерство  все
необходимые бумаги и надеюсь, что  Вы  поможете  мне  добиться  тех  наград,
которые Ваш флот так доблестно заслужил.
     Имею честь