сь увидеть позже, когда он  был  проездом  в
Аугсбурге).
     Если вы помните, месяцем раньше Бомарше писал Людовику XV: " [Эти дела]
не могут быть доверены бумаге". Теперь он пишет Людовику  XVI:  "Есть  вещи,
которых нельзя доверить никому другому, [кроме Вашего Величества]". О чем же
идет речь? Безусловно,  о  Рошфоре.  Однако  в  письме  к  Людовику  XV  он,
очевидно, намекал на новый памфлет, когда писал: "В этом деле есть и  другие
стороны, касающиеся короля и т. д.". Теперь мы  как  раз  подошли  к  этому.
Получив аудиенцию у Людовика XVI, Бомарше  сообщил  ему,  что  в  Лондоне  и
Амстердаме  печатается   чрезвычайно   ядовитый   пасквиль   под   названием
"Предуведомление испанской ветви о том, что она имеет право  на  французскую
корону в связи с отсутствием наследника". Рошфор  не  мог  вмешаться  в  это
дело,  поскольку  автор  памфлета  не  был  ни  британским   подданным,   ни
французским эмигрантом. Нужно ли уточнять, что пасквиль был направлен против
Марии-Антуанетты, которая обвинялась в бесплодии? Само собой разумеется, что
"Предуведомление"  нисколько  не  интересовало  испанский  королевский  дом,
отлично  знавший  свои  теоретические  права  на  французский  престол;  что
касается "отсутствия наследника", то  говорить  об  этом,  учитывая  возраст
французских государей, было по меньшей мере преждевременно; к  тому  же  то,
что графы Ангулемский и Прованский, не говоря уже о герцоге Орлеанском,  все
еще не имели потомства, пока не возбуждало никакого беспокойства  в  Версале
(герцог Ангулемский родился в следующем, 1775 году, а дофин в  1777-м).  Тем
не менее появление "Предуведомления" было  весьма  нежелательным,  поскольку
играло на руку врагам королевы, а также сулило  новые  пасквили,  еще  более
опасные. Короче, Людовик XVI поручил Бомарше задушить зло в зародыше и - как
знать? - возможно, доверил ему еще и другую  миссию.  Надо  думать,  Бомарше
напомнил королю, в каком он находится положении или, точнее,  что  он  лишен
всякого гражданского положения, и, вероятно, король обещал об этом  подумать
до 26 августа - даты, когда истекал срок возможной отмены гражданской казни.
     Поразительное и, к моему величайшему  удивлению,  никем  не  отмеченное
совпадение - именно 26 августа 1774 года, в годовщину Варфоломеевской  ночи,
предстояло получить отставку Мопу, противнику Бомарше.
     В первых  числах  июля,  после  мучительного  переезда  через  Ла-Манш,
Бомарше добрался до Лондона. Он не родился  моряком  и  при  малейшей  качке
страдал от морской болезни, но на этот раз шторм был таким сильным  и  рвоты
такими нестерпимыми, что у него "что-то  оборвалось  в  груди"  и  открылось
кровотечение. На третий день после прибытия, по его собственному  признанию,
у него все еще мутилось в голове, настолько измучило  его  плавание.  Рошфор
принял его прохладней обычного, несколько удивленный,  очевидно,  состоянием
посетителя. Но у английского  министра  были  и  другие  основания  проявить
сдержанность. Эгийон - ему уже оставались считанные дни  -  наводнил  Лондон
своими агентами, чтобы заполучить сведения, которых не добился  от  Бомарше.
Присутствие этих субъектов, их неуклюжесть, двусмысленность  возложенной  на
них миссии не могли не вызвать  раздражения  английских  служб.  К  тому  же
Рошфор, чья осторожность вполне понятна, не считал возможным в этих условиях
полностью пойти навстречу Бомарше, не зная, пользуется ли  он  после  смерти
Людовика XV по-прежнему поддержкой короля. Кто действует в интересах Франции
- Бомарше или люди д'Эгийона? Такая постановка вопроса низводила Бомарше  на
уровень мелкого шпиона, и, задев  его  честь,  английский  министр  заставил
посетителя "покраснеть,  как  человека,  почувствовавшего  себя  опозоренным
подозрением,  что  он  выполняет  гнусное  задание".   Отсюда   и   возникла
необходимость в специальном приказе Людовика XVI, который пресек  бы  всякие
недоразумения и положил конец сомнениям Рошфора. 5 июля  Бомарше  послал  из
Лондона Сартину образец этого королевского мандата:
     "Господин Бомарше, имея мои секретные указания, должен отбыть  возможно
скорее к цели  своего  назначения.  Соблюдение  тайны  и  скорое  выполнение
порученного явятся самым любезным подтверждением его рвения к  моей  службе,
кое может он мне дать.
                                                                    Людовик.
                                                       Дано в Марли сего..."
     Обратной почтой Людовик XVI прислал требуемый документ, подписанный его
рукой. Перебеляя черновик, переданный ему Сартином, он поостерегся  изменить
в нем хотя бы одно слово, осмелившись добавить лишь одну  запятую,  и,  само
собой, проставив дату: 10 толя.
     Г-н Бомарше в  восторге  уведомил  о  получении  письмом,  составленным
отнюдь не в протокольных формах, и могу себе представить, с каким изумлением
юный Людовик XVI прочел:
     "Любовник носит на груди портрет своей возлюбленной,  скупец  -  ключи,
ханжа - медальон с мощами; я заказал  овальный  золотой  ларчик,  большой  и
плоский, в форме чечевицы, вложил в него приказ вашего величества и  повесил
себе на шею на золотой цепочке,  как  предмет  самый  необходимый  для  моей
работы и самый для меня драгоценный".
     Бомарше очень редко проявлял подобострастие, но  даже  и  тут  сохранил
оригинальность. Я, впрочем, полагаю, что он и в самом  деле  искренне  любил
Людовика XVI. Когда тот сделал себе прививку от оспы,  как  раз  там  же,  в
Марли, Бомарше не скрыл своего восхищения:
     "Кажется невероятным, что молодой король  и  вдобавок  француз,  а  это
предполагает глубокое предубеждение против подобной  спасительной  практики,
так отважно и быстро на это решился". Вакцина, первая из всех  вакцин,  была
только что открыта в Англии, и прививки еще не вошли в обиход; ее в ту  пору
собирали из язвочек, образующихся иногда  на  коровьем  вымени.  Пюргонам  и
Диафорусам от этого стало бы дурно. Но я балагурю, а  нам  меж  тем  следует
поскорее вернуться к вопросу о Любви Бомарше к  молодому  государю,  которая
отнюдь не была мимолетным увлечением, поскольку - в связи  с  совсем  другим
делом - пять месяцев спустя он напишет с той же экзальтацией и воспользуется
тем же восклицанием: "Невероятно, что двадцатилетний король..."

     Не менее невероятной  была  и  погоня  Бомарше  за  Анжелуччи,  автором
"Предуведомления". В жизни Бомарше, богатой приключениями,  это,  бесспорно,
эпизод самый загадочный.  И  для  многих  историков  -  самый  сомнительный.
Некоторые даже утверждают, будто он сам  все  придумал  и  подстроил,  чтобы
получить от Людовика XVI то,  чего  не  успел  ему  пожаловать  Людовик  XV.
Большинство биографов  считает,  что  плод  фантазии  Бомарше  только  самые
умопомрачительные эпизоды этой авантюры. Я обязан сразу уточнить, у нас есть
серьезные свидетельства не в его пользу.  Мы  отнюдь  не  собираемся  о  них
умалчивать, напротив, - пятясь назад, до истины не доберешься. Автором,  или
издателем, или владельцем "Предуведомления" был некто Аткинсон,  именовавший
себя также Анжелуччи. Бомарше узнал о памфлете  во  время  своей  предыдущей
поездки в Лондон, видимо, от Тевено де Моранда, для которого  это  донесение
было первым подвигом на егерском поприще. Вернувшись в Англию, Бомарше, или,
точнее, г-н Ронак, - паспорт у него был на  это  имя  -  прежде  всего  счел
необходимым ознакомиться с "Предуведомлением", что и сделал, как он описывал
Capfину, в обстоятельствах довольно необычных:
     "Я видел рукопись, прочел ее,  смог  даже  выписать  из  нее  несколько
параграфов. Я посулил 50 гиней за то, что она будет добыта и предоставлена в
мое распоряжение всего на несколько часов. Мне казалось  необходимым  начать
именно с этого, поскольку пасквиль мог оказаться заурядной злобной стряпней,
не стоящей моих хлопот; в таком случае не о чем было бы  и  говорить.  Вчера
вечером мне тайно вручили ее в парке Воксхолл на условии, что я верну ее  до
пяти утра. Я пришел домой, прочел, сделал извлечения; около  четырех  часов,
открыв окно моей приемной, выходящее на улицу, я выбросил пакет, свернутый в
трубку, человеку, который доверил мне  рукопись  и  которого  я  опознал  по
условному сигналу, после чего бедняга дал деру.  Таким  образом  теперь  мне
известно, о чем идет речь. Прошу Вас, прочтите возможно внимательнее то, что
я пишу, и взвесьте все мои доводы, ибо это равно важно для  нас  обоих,  для
Вас  даже  больше,  -  ничтожнейшее  упущение  может  стоить  Вам  немилости
королевы, может превратить ее в Вашего злейшего врага, что пресечет карьеру,
которая становится весьма соблазнительной.
     Первое правило в  политике  -  доводить  начатое  до  победного  конца.
Потерпевшему поражение не засчитываются никакие усилия, никакие старания.  В
отчаянии от невозможности  отомстить  врагам,  которые  не  даются  в  руки,
оскорбленный государь почти неизменно вымещает свой гнев на том, кто, будучи
причастен к попытке пресечь зло, не смог добиться нужного  результата,  и  в
особенности часто так случается, если государь - женщина".
     По всей вероятности, Мария-Антуанетта ничего не  знала  о  пасквиле,  и
король, ее супруг, очевидно, рекомендовал своему уполномоченному хранить все
в  глубочайшей  тайне.  Сартин  и  Бомарше  оказались  втянутыми  в   весьма
деликатное дело, которое в случае неудачи могло  обернуться  против  них,  -
победить нужно было. во что бы то ни стало. Как писал Сартину Бомарше: "Если
это    произведение    будет    распространено,    королева,     справедливо
раздосадованная,  вскоре  узнает,   что   представлялась   возможность   его
уничтожить и что в это дело были замешаны как Вы, так и  я;  ее  гнев  может
перейти все границы и оказаться тем более опасным, чем  менее  позволит  она
себе признаться вслух в его причине... Знаете ли Вы хоть  одну  оскорбленную
женщину, которая прощает?... И поскольку ей не на ком будет  выместить  свою
обиду, она обратит ее на Вас и на меня и т. д.". Бомарше рассуждал  логично;
королева отличалась вспыльчивостью, король находился под  ее  влиянием,  так
что, обернись это предприятие плохо, оно действительно могло бы  привести  к
весьма  неприятным  последствиям  как  для  карьеры  министра,  так  и   для
безопасности человека, лишенного прав гражданского состояния. Я  так  упираю
на эту сторону дела, достаточно каверзного, как станет видно из дальнейшего,
именно потому, что, на мой взгляд, важно показать - Бомарше не было никакого
интереса  за  него  браться.  Разве  расположение  короля,  переформирование
кабинета и возвышение Сартина и без того не сулили ему  реабилитации?  Зачем
же  было  затевать  эту  сложную  и,  главное,  опасную  интригу,  выдумывая
несуществующие обстоятельства? От глупости? Из мазохизма? Какая чушь!
     Убедившись в опасности "Предуведомления", г-н де Ронак  принял  решение
скупить оба тиража памфлета, английский  и  голландский.  Первая  встреча  с
Аткинсоном состоялась на Оксфордской дороге. Тот явился в сопровождении двух
подмастерьев типографа. В  экипаже,  доставившем  это  трио,  лежало  четыре
тысячи экземпляров английского  издания.  Как  и  было  условлено,  Аткинсон
вручил г-ну де Ронаку также рукопись  памфлета,  однако,  разглядев  ее  при
свете фонаря, тот  убедился,  что  у  него  в  руках  всего  лишь  копия.  И
рассердился. Аткинсон, которому нужны были деньги, отправился  в  Лондон  за
оригиналом. Три часа спустя он привез подлинник и получил от г-на де  Ронака
плату за свою пакость. Прежде чем расстаться, они сговорились о  свидании  в
Амстердаме - там Ронак  должен  был  получить  голландское  издание.  Предав
пламени четыре тысячи книжонок, дипломатический курьер прибыл  в  Амстердам,
где его уже ожидал Аткинсон, или, точнее, Анжелуччи, ибо  на  континенте  он
фигурировал под этим именем. Новая ночная встреча,  новая  передача  тиража,
новый платеж, новое  аутодафе.  И  новая  подлость:  утаив  один  экземпляр,
Анжелуччи едет в Нюрнберг! Как  видите,  -  все,  словно  в  плохом  романе,
автором которого не может быть Бомарше. Попробуем рассуждать: 26 или 27 июля
он был в Кале, тому есть доказательства; стало быть, в погоню  за  Анжелуччи
он пустился только 8 или 10 августа, иными словами - всего за две недели  до
того как истекал срок  его  права  на  отмену  приговора.  И  тем  не  менее
большинство историков  утверждает,  что  Бомарше  ввязался  в  эту  безумную
немецкую авантюру, все невероятные эпизоды которой он якобы сочинял по  мере
развития событий, с единственной целью - добиться реабилитации! Эта гипотеза
рушится, стоит к ней чуть приглядеться.  1  августа  Бомарше  прекрасно  мог
вернуться в Париж и отчитаться перед Людовиком XVI в удачном выполнении  его
поручения. Оба издания были сожжены, Ронак располагал  распиской  Анжелуччи.
На выпуск третьего издания ушло бы не меньше месяца, за  это  время  Бомарше
успел бы получить реабилитацию. Тут не  может  быть  двух  мнений.  Если  он
отправился в Германию, значит, иного выхода не было. Почему? Это уже  другой
вопрос. Одно из двух - или все  приключения  в  Германии  реальны,  или  они
вымышлены Бомарше, однако мне представляется очевидным,  что  действовал  он
так или иначе не в своих личных интересах, а в интересах государства.  Служа
королю, он либо оказался втянутым  в  опасную  шпионскую  историю,  едва  не
стоившую ему жизни, либо,  предприняв  поездку  ради  того,  чтобы  добиться
свидания с австрийской императрицей, оказался вынужден сочинить с начала  до
конца умопомрачительную историю, которую нам  предстоит  сейчас  рассказать.
Других предположений - если не считать Бомарше дураком - быть не может.  Все
биографы,  за  исключением  Лентилака,   осыпают   Бомарше   саркастическими
упреками, хотя, естественно, видят смягчающие обстоятельства в том, что  тот
потешался или чудил. Даже такой замечательный ученый,  как  Ломени,  который
обожал Бомарше и без которого биография нашего героя была бы далеко не такой
полной, как сейчас, ощущает известную неловкость и  спешит  пересказать  все
эти приключения побыстрее, чтобы больше  к  ним  не  возвращаться.  Ах,  как
трудно писать историю, когда располагаешь только крохами! Со  стола  убрано,
не осталось ничего, если не считать  какого-то  неясного  запаха,  пятен  на
скатерти и крошек. Каким было меню? Кто был приглашен? Сколько было  гостей?
К какому сословию они принадлежали? О чем вели беседу? Только зная все  это,
можно строить подлинную историю.
     26 июля в письме к Сартину из Кале  Бомарше  сообщал,  что  вернется  в
Париж не позже 10 августа, но 10-го он движется по дороге на восток. Сартин,
который, если принять гипотезу мистификации, должен быть сообщником Бомарше,
вероятно, был ошеломлен, получив следующую записку:
     "Я держусь как лев. У  меня  больше  нет  денег,  но  есть  бриллианты,
драгоценности:  я  все  продам  и  с  яростью  в  сердце  снова  пущусь   на
перекладных... Немецкого я не знаю, дороги, по которым придется  ехать,  мне
незнакомы, но я раздобыл хорошую карту и уже понимаю,  что  путь  мой  лежит
через Неймеген и Клеве на Дюссельдорф, Кельн, Франкфурт, Майнц  и,  наконец,
Нюрнберг. Я не стану останавливаться  ни  днем  ни  ночью,  если  только  не
свалюсь в пути от усталости. Горе омерзительному субъекту, который вынуждает
меня сделать триста или четыреста лье лишних, когда  я  рассчитывал  наконец
отдохнуть! Если я поймаю его по дороге, я отберу у него все бумаги и убью  в
отместку за причиненные мне огорчения и неприятности".
     Итак, 27 или 28  июля  г-н  де  Ронак  едет  в  Амстердам,  после  чего
пускается в погоню за тем, кого Гюден именует самым отъявленным  мошенником.
Из Амстердама он выехал в почтовой карете с кучером немцем, по имени Драц, и
лакеем англичанином, нанятым им в Лондоне.  В  Кельне  он  заболел,  у  него
началась горячка, тем не менее он не прервал погони. Нагнал он Анжелуччи  13
или 14 августа неподалеку от Нюрнберга  и  сумел  отнять  у  него  экземпляр
"Предуведомления", кажется, последний. После чего  то  ли  Бомарше  отпустил
Анжелуччи, - то ли тот снова удрал от него. Затем  в  Нейштадтском  лесу  на
Бомарше напали разбойники. Обычно биографы связывают оба  эти  эпизода,  что
делает историю совсем уж невероятной. Эту путаницу породила, на мой  взгляд,
одна фраза в докладе Бомарше Сартину: "В тот момент, когда я уже  радовался,
что наконец отобрал последний экземпляр  этого  произведения,  ускользнувший
прежде от моей бдительности, я стал жертвой убийц в Нейштадтском лесу...". Я
уверен, что слово "момент" здесь не следует понимать буквально.
     Это просто  стилистический  оборот.  По  всей  очевидности,  встреча  с
разбойниками произошла на день  или  на  несколько  часов  позже  встречи  с
Анжелуччи.  В  том  же  докладе,  чуть  ниже,  Бомарше  пишет:  "...давая  в
Нюрнбергском магистрате показания о месте и характере нападения, которому  я
подвергся неподалеку от Нейштадта,  я  позаботился  сообщить  также-  точные
приметы моего Анжелуччи и т. д.". Таким образом, он  не  связывает  оба  эти
приключения, но, давая в Нюрнберге  свидетельские  показания  о  грабителях,
пользуется случаем, чтобы предупредить об Анжелуччи. Я так упорно  настаиваю
на этом пункте, хотя он может показаться читателю не заслуживающим внимания,
потому что эта "путаница", у истоков которой стоит Гюден, породила  сомнения
в самых непредвзятых умах.  Действительно,  трудно  всерьез  поверить,  что,
выйдя из кареты по малой нужде, Бомарше  вдруг  тут  же  столкнется  в  лесу
сначала  с  Анжелуччи,  а  затем  с  разбойниками!  Но  эту  историю  обычно
рассказывают именно так и,  говоря  по  правде,  я  сам  едва  не  превратил
Нейштадтский лес в некий зал ожидания.
     После  всего  вышеизложенного  я  должен  все  же  вывести   на   сцену
разбойников.
     На следующий день или через несколько часов  после  того,  как  г-н  де
Ронак овладел последним экземпляром "Предуведомления", он вылез из кареты  в
Нейштадтском  лесу,  точнее,  неподалеку   от   местечка   Лихтенхольц;   но
предоставим путешественнику самому рассказать о приключившемся...
     "Итак, вчера, часа в три пополудни, неподалеку от Нейштадта, лье в пяти
от  Нюрнберга,  едучи  в  карете  с  единственным  почтарем  и  моим  слугой
англичанином через довольно светлый еловый лес, я вышел по нужде, а  коляска
продолжала двигаться  шагом,  как  то  обычно  бывало  в  подобных  случаях.
Задержавшись ненадолго, я уже собирался догнать ее, когда путь мне преградил
всадник. Соскочив с коня, он приблизился ко мне и сказал что-то  по-немецки,
чего я не понял; но поскольку в руке у него был длинный нож- или  кинжал,  я
рассудил, что он требует кошелек или жизнь. Я стал рыться в сумке,  висевшей
у меня на груди, и он решил, что я его понял  и  что  он  уже  хозяин  моего
золота; он был один, вместо кошелька я выхватил пистолет и без  лишних  слов
наставил на него, одновременно подняв трость, которую держал в другой  руке,
чтобы отпарировать удар, ежели он вздумает на меня напасть; потом,  отступив
к толстой ели, я быстро обогнул ее так, что дерево встало между  нами.  Тут,
ничего уже не опасаясь, я проверил, есть ли в моем  пистолете  порох;  такое
решительное поведение действительно смутило его. Пятясь назад, я добрался до
следующей ели, потом до третьей, всякий раз прячась за ствол,  едва  ко  мне
приближался разбойник, и держа  в  одной  руке  поднятую  трость,  в  другой
пистолет, направленный на него. Я проделывал этот маневр довольно уверенно и
почти уже добрался до дороги, когда мужской голос заставил меня  обернуться:
здоровенный детина в  голубом  жилете,  с  перекинутым  через  руку  фраком,
приближался ко мне сзади. Возросшая угроза заставила меня сосредоточиться: я
решил, что самое опасное подвергнуться нападению с тыла, поэтому мне следует
встать спиной к дереву и отделаться в первую очередь от мужчины с  кинжалом,
чтобы потом пой