Ф.Грандель.
    Бомарше


     Frederic Grendel BEAUMARCHAIS OU LA CALOMNIE FLAMMARION PARIS 1973
     Перевод с французского Л. Зониной и Л. Лунгиной
     М., "Книга", 1985
     Предисловие С. Козлова
     OCR Бычков М.Н.


        БОМАРШЕ ГЛАЗАМИ ПОТОМКОВ

     В 1800 г. Жан-Франсуа де Лагарп заявил на страницах своего  знаменитого
курса  древней  и  новой  литературы  "Лицей":  "Мне  всегда  казалось,  что
Бомарше-человек  превосходит  Бомарше-писателя  и   заслуживает   особенного
внимания". В 1890 г. французский критик Гюстав Ларруме заключал свой очерк о
Бомарше словами: "Как человек,  Бомарше  стоит  во  втором  ряду,  зато  его
творчество - в первом". Интересна не столько  изменчивость  оценок  (явление
обычное в любой "истории восприятия"), сколько общность подхода,  оттеняемая
разногласиями. Соизмеряют  человека  и  писателя,  жизнь  и  творчество,  но
соизмерять можно лишь вещи соизмеримые.
     С 1800 г. и до сих пор  одни  смотрят  на  Бомарше  "глазами  Лагарпа",
другие - "глазами Ларруме", но чем дальше, тем настойчивее  взгляд  отмечает
саму  эту  соизмеримость   двух   сфер   самовыявления   Бомарше.   Ощущение
современного исследователя ясно выразил Рене Помо в  своей  книге  "Бомарше.
Жизнь и творчество" (1955):  "Он  оставил  нам  главное  свое  произведение,
которое можно рассматривать как его шедевр: свою жизнь".
     Бомарше представляет предельный случай "писателя  с  биографией",  если
воспользоваться старой  формулой  Б.  В.  Томашевского.  Для  биографической
легенды бывает достаточно  двух-трех  эпизодов  -  "легенда  о  Бомарше"  их
насчитывает около полутора десятков. Эпизоды эти складываются в  непрерывную
цепочку,  образуя  готовый  сюжет,   близкий   к   канонам   художественного
повествования. Литературные занятия героя не выпадают  из  этого  жизненного
сюжета, а, напротив, большей частью входят в него на правах  кульминационных
пунктов. Написать биографию Бомарше легко; именно поэтому писать ее трудно.
     Такую задачу должен был решать Фредерик  Грандель  (род.  в  1924  г.),
французский журналист и киносценарист, автор семи философско-психологических
романов, когда приступил к работе над книгой, изданной в Париже  в  1973  г.
под названием "Бомарше, или  Клевета".  Чтобы  встать  на  место,  Гранделя,
обратимся к прошлому.
     История посмертного осмысления личности Бомарше  явственно  делится  на
три больших периода.
     Первый -  1800-1840-е  годы.  В  это  время  облик  Бомарше  определяют
непосредственные впечатления очевидцев, младших современников. С начала и до
конца периода главными печатными источниками сведений о Бомарше остаются два
текста:  уже  упомянутый  очерк  Лагарпа  в  "Лицее"  и  книга  Ш.-И.  Кузен
д'Аваллона "Частная, политическая и литературная жизнь  Бомарше..."  (1802).
Работа Кузен д'Аваллона  надолго  стала  чуть  ли  не  единственной  книгой,
посвященной  Бомарше;  в  целом  для  людей  той  эпохи   Бомарше   -   либо
эпизодический   герой    чьих-то    мемуаров,    либо    рядовой    персонаж
историко-литературных обзоров.
     Второй период - 1850-1910-е годы. В его основе - новые  факты  и  новые
взгляды.  На  смену  непосредственным  впечатлениям  и  оценкам   постепенно
приходит  ощущение  дистанции,  на  смену  сдержанному  доброжелательству  и
открытому недоброжелательству - любопытство и тяга к пониманию. Но главное -
масса новой информации, обрушившейся на читателя  в  работе  Луи  де  Ломени
"Бомарше и его время" (1856). Ломени первый получил доступ к хранившемуся  у
родственников личному архиву Бомарше  и,  вопреки  французским  литературным
привычкам, ввел в свою книгу обширные выдержки из документов со  ссылкой  на
источники. Потому его работа и сохранила основополагающее значение до  наших
дней. Как в первой половине века знания о Бомарше восходили к очерку Лагарпа
и книге Кузен д'Аваллона, так вторая половина века будет использовать  книгу
Ломени  и  очерк  Ш.-О.  Сент-Бева  о  Бомарше  (1852;  серия   "Беседы   по
понедельникам"). Впрочем, изучение Бомарше в эти пятьдесят лет не  стоит  на
месте (следует вспомнить, что на эти годы во Франции приходится своеобразный
"бум XVIII века"). В середине периода один  за  другим  появляются  еще  три
ключевых  текста:  работа  А.   Беттельхайма   "Бомарше.   Опыт   биографии"
(Франкфурт, 1886), книга Э.  Лентилака  "Бомарше  и  его  сочинения"  (1887)
мемуары ближайшего друга Бомарше П. Гюдена де ла  Бренельри,  опубликованные
Морисом  Турне  под  заглавием  "История  Бомарше"  (1888).  Эти  публикации
завершают создание некоего основного фонда сведений о Бомарше  -  основного,
но отнюдь не исчерпывающего!
     Начало третьего периода в истории  осмысления  Бомарше  как  раз  можно
связать с важным  пополнением  этого  фонда  -  четырьмя  взаимодополняющими
публикациями писем Бомарше в 19191929 гг. Среди них - и  письма  к  г-же  де
Годвиль (1928), более  бледный  эпистолярный  цикл  из  тех  двух,  которые,
видимо, подразумевал Сент-Бев, говоря: "У Бомарше сохранится тайный кабинет,
который никогда не допустят публику".  Новые  данные  будут  прибавляться  и
позднее (резерв их не исчерпан еще сегодня), но  главное  в  этот  период  -
освоение уже накопленных фактов в их взаимосвязи. Книга Дж. Риверса "Фигаро.
Жизнь Бомарше" (Лондон,  1922)  открывает  длинную  вереницу  биографических
повествований, колеблющихся между  наукой  и  беллетристикой.  Появляются  и
опыты анализа личности Бомарше  -  наиболее  известна  работа  Ф.Ван  Тигема
"Портрет Бомарше" (1960). В общем ряду этих сочинений книга  Гранделя  стала
как минимум двадцать третьей - и пока что, кажется, последней.
     Гранлель в своей  книге  избегает  сносок  ссылаясь  на  вкусы  Бомарше
который заявлял себя недругом обильных примечаний. Но в том же письме от  20
марта 1798 г., строчкой  ниже,  Бомарше  особо  похвалил  стремление  своего
адресата "изучить на всех языках Европы великих авторов",  которые  до  него
трактовали о предмете. Конечно, Грандель хорошо помнил и эти слова.  Взяться
за тему в двадцать третий раз - выбор  не  менее  обязывающий,  чем  решение
выступить  первый  и  единственный  раз  в  биографическом  жанре.  Не  зная
предшественников, нельзя было достичь цели: продуманной и новой позиции.
     Подобная  цель  всегда  достигается  с  усилием.  Можно  стремиться   к
продуманности и можно стремиться к новизне; соединить  же  обе  установки  и
заманчиво, и нелегко. Сложно  соотносятся  эти  два  стремления  и  в  книге
Гранделя. Начать с того, что элементы новизны возникают у Гранделя  на  фоне
вполне традиционных идей, продуманных и принятых автором. Самая очевидная из
них - общая схема жизненного пути Бомарше. Это схема  трехчленная:  "заря  -
зенит - сумерки", как назвал три части своей  "Жизни  Бомарше"  (1928)  Рене
Дальсем. И для Гранделя, и для его предшественников "время зенита" Бомарше -
годы 1773-1784, от "дела Гезманов" (см. главу "Дьявол") до триумфа "Женитьбы
Фигаро". Схема традиционна потому, что естественна; многие другие  авторские
ходы традиционны потому, что круг источников остается един для всех.  Отсюда
-  устойчивые  характеристики  персонажей,  устойчивый  ряд  опорных  цитат.
Наверное, ни один биограф не может не процитировать ультиматум отца Бомарше,
мадридское письмо Бомарше отцу и монолог Фигаро из пятого акта "Женитьбы..."
- монолог, о неизменной значимости которого Грандель  говорит  в  первых  же
строках своей книги.
     Новизна работы Гранделя - не в отборе материала и не в компоновке  его,
хотя и на этих уровнях заметны достаточно важные индивидуальные акценты.  Но
акценты эти, о которых скажем ниже, объясняются  решающим  сдвигом  на  ином
уровне, в иной сфере. Источником новизны у Гранделя стало отношение автора к
герою.
     Отношение автора к герою - одна из центральных проблем  биографического
жанра. Во французской традиции эту проблему остро поставил  Андре  Моруа  на
страницах своей книги "Аспекты биографии" (1928). Рассуждая (преимущественно
на английских примерах) о различных типах биографий, Моруа отмечал, что  для
современной биографии,  возникновение  которой  он  связывал  с  творчеством
английского писателя Литтона Стрэчи (1880-1932),  автора  книги  "Знаменитые
викторианцы" (1918) и других биографических очерков, характерна большая  или
меньшая отстраненность автора от героя,  тогда  как  прежде,  в  чопорную  и
респектабельную  эпоху  королевы  Виктории,  в   биографиях   господствовало
безусловное  преклонение  перед  героем.  Позднейший  литературный  опыт  (в
частности,  опыт  самого  Моруа)  показал,  что  возможное   в   современных
биографиях отношение автора к герою  не  исчерпывается  иронией  в  духе  Л.
Стрэчи, но может включать и лирическое сопереживание,  выраженное  с  разной
степенью прямоты. Однако  при  всех  различиях  определенная  отстраненность
автора от героя стала законом постольку, поскольку сам герой стал проблемой,
подлежащей кропотливому решению. Бестревожная почтительность  "викторианских
биографий" действительно отошла в прошлое.
     Все эти старые вопросы по-новому ставит история жизнеописаний  Бомарше.
И здесь положение оказывается непохожим на то, которое разбирал Моруа.  Даже
в век "почтительных" жизнеописаний биографы относились к Бомарше без особого
почтения. Он всегда был проблемой, которую надо  решать,  а  не  монументом,
которому надо поклоняться. Он  мог  претендовать  на  безоговорочность  лишь
одного рода: на безоговорочность неприятия. Тот,  кто  не  отвергал  Бомарше
безоговорочно,    тот    сохранял    либо     дистанцию     снисходительного
доброжелательства, либо дистанцию научного бесстрастия.  Прослеживая  истоки
подобного отношения, Грандель закономерно приходит к прижизненной  репутации
Бомарше,   на   которую   начиная   с   1760-х    гг.    постоянно    влияли
недоброжелательство и клевета.
     Злоязычие современников и отчужденность потомков предстали Гранделю как
звенья одной порочной цепи. Книга Гранделя -  попытка  разорвать  эту  цепь.
Перед нами  -  редкий  по  своей  последовательности  опыт  "биографического
похвального слова".
     Гранделевское "похвальное слово" насквозь  полемично.  Но,  хотя  автор
постепенно соединяет всех своих оппонентов  в  некую  собирательную  фигуру,
которую именует "Базиль", - мы должны  ясно  видеть:  на  самом  деле  таких
собирательных оппонентов два. Первый - это клеветник из числа современников,
рисующий Бомарше опасным субъектом, повинным чуть ли  не  во  всех  мыслимых
грехах ("кого-то отравил"  и  т.д.).  Подобный  образ  Бомарше-злодея  давно
утратил всякую актуальность из-за  полной  несостоятельности.  По-настоящему
интересен лишь второй собирательный оппонент  Гранделя.  Это  -  сегодняшний
историк, создатель того образа Бомарше, к которому привыкли все мы.
     Этот образ Бомарше  по-своему  преломляется  в  самых  разных  работах.
Авторы современного французского школьного учебника литературы А.  Лагард  и
Л. Мишар пишут: "Беспокойный и неудобный персонаж, Бомарше являет нам  почти
все неприятные качества парвеню - дерзость,  наглость,  самодовольство;  ему
недостает чувства меры и чувства такта; он склонен  к  интриганству  и  даже
обнаруживает некоторые черты крупного авантюриста".
     Сравним с этим мнение советской исследовательницы Е.  Л.  Финкельштейн:
"Человеческий и гражданский облик Бомарше сложен  и  противоречив.  В  своей
борьбе за  овладение  жизненными  благами  он  нередко  отходил  от  высоких
моральных принципов, провозглашенных просветителями. В его бурной  биографии
отчетливо проступают черты буржуазного дельца, карьериста и  прожектера,  не
брезгующего иной раз  темными  махинациями,  вылавливающего  в  мутной  воде
придворных интриг крупицы удачи и выгоды". Конечно, разные авторы по-разному
нюансируют этот образ, но  суть  его  неизменна:  противоречивое  "сочетание
благородных  принципов  и  наивного  практицизма",  говоря  словами   другой
советской исследовательницы, Л А Зониной. Таким представал Бомарше  во  всех
работах последнего столетия, таким изобразил его Лион  Фейхтвангер  в  своем
романе "Лисы в винограднике".
     Этот неоднозначный образ не устраивает Гранделя. Его взгляд  иной:  "Из
всех деятелей литературы, о которых мы  сохранили  память,  Бомарше  достоин
наибольшего уважения". Бомарше для него _  это  человек,  который  несколько
десятилетий  подряд,  вопреки  постоянным  ударам  судьбы,  не  смиряясь   с
безнадежностью, героически борется за свои идеалы. Идеалы эти - человеческая
свобода и национальные интересы родины. Во имя этих  идеалов,  по  Гранделю,
Бомарше был готов рискнуть и своим состоянием (история с оружием для Америки
- см.  главу  "Гордый  Родриго"),  и  своей  жизнью  (история  с  Гезманом).
Отношение автора к герою однозначно: восхищенное сочувствие.
     Читатель сам оценит настойчивость  и  темперамент,  с  какими  Грандель
утверждает свое понимание личности Бомарше. Но, кроме этого, важно  увидеть,
как воздействует позиция Гранделя на осмысление конкретных фактов  биографии
Бомарше.
     Подход Гранделя позволил по-новому решить ряд вопросов. Первый, из них.
и очень непростой: как начать книгу? В любой биографической концепции крайне
значим исходный пункт, с которого  автор  начинает  разматывать  нить  жизни
героя. Грандель находит здесь нешаблонную  и  плодотворную  возможность.  За
исходную точку взято отречение отца Бомарше  от  кальвинизма.  Так  вводятся
тема несвободы и несправедливости, тема затруднительного положения и поисков
выхода - сквозные темы жизни Бомарше.
     Другой момент, по-новому увиденный  Гранделем,  -  переход  Бомарше  от
первого этапа жизни ко второму, от  "зари"  к  "зениту".  Автор  усматривает
здесь некий  перелом,  недостаточно  оцененный  предшествующими  биографами.
Грандель доказывает,  что  практической  необходимости  затевать  скандал  с
Гезманами у Бомарше не было. Письмо же к мадам Гезман с требованием  вернуть
15 луидоров (последнюю мзду  за  право  встречи  с  ее  мужем  -  советником
парламента)  Грандель   воспринимает   как   сознательный   вызов   Бомарше,
захотевшего вступить в бой с системой. Такая оценка  не  бесспорна:  человек
решительный и пылкий, Бомарше мог потребовать возврата украденных  луидоров,
не думая о далеких последствиях. Счет деньгам он знал, а в  дни  финансового
краха, после проигрыша тяжбы с Лаблашем, тем более странно было  бы  бросать
на ветер 360 франков. Если бы между 21 апреля и  6  мая  1773  г.  (то  есть
довыхода Бомарше из заключения) мадам Гезман вернула  эти  деньги,  как  она
ранее, вернула прочие подношения, - скандала могло бы и  не  быть.  Так  или
иначе идея Гранделя о внутреннем переломе, пережитом  Бомарше  весной.  1773
г., остается интересной гипотезой.
     И еще  одна  нетрадиционная  трактовка,  прямо  обусловленная  исходной
позицией автора. Речь идет о самом  загадочном  из  известных  нам  эпизодов
жизни Бомарше: поездке в Англию, Голландию. Герма10
     нию и Австрию в июле - августе 1774 г. с целью предотвратить публикацию
памфлета "Предуведомление испанской ветви...", направленного против  молодой
французской  королевы  Марии-Антуанетты   (глава   "Господин   де   Ронак").
Документальные данные об этой поездке настолько противоречат друг другу, что
каждый биограф  вынужден  довольствоваться  гипотезами.  Если  отвлечься  от
деталей, все версии сведутся к  трем:  1)  начиная  с  самого  возникновения
памфлета  вся  история  была  спланирована  и   разыграна   Бомарше,   чтобы
выслужиться перед Людовиком XVI и добиться реабилитации; 2) выдумка  Бомарше
начинается с  сообщения  о  "бегстве"  издателя  памфлета  из  Амстердама  в
Нюрнберг; 3) выдумка Бомарше - встреча с разбойниками  в  лесу  Лейхтенгольц
под Нейштадтом, а все остальное - правда.
     В любой из трех версий эта история остается главной  статьей  обвинения
Бомарше вплоть до наших дней. Естественно, позиция Гранделя требовала  здесь
пересмотра устоявшихся взглядов. Грандель стал, кажется, первым после Гюдена
де ла Бренельри биографом Бомарше, склонным до конца верить рассказам своего
героя. Решающих доказательств нет, поэтому  и  мнение  Гранделя  оказывается
гипотезой среди прочих, однако автор должен был как-то обосновать свой отказ
учитывать  документы,  ставящие  искренность  Бомарше  под  сомнение.  Такие
документы известны лишь для случая с пресловутым  "нападением  разбойников".
Это показания ехавшего вместе с Бомарше почтаря  Драца  и  показания  самого
Бомарше, данные им чиновнику нюрнбергской почтовой службы фон Фецеру. В  них
Бомарше первый и единственный раз  отождествляет  разбойников  с  издателями
искомого памфлета, причем человек, неизменно выступавший до сих пор как одно
лицо с двумя фамилиями (Анжелуччи и Аткинсон), внезапно превращается в  двух
разных людей, приметы которых Бомарше перечисляет с немыслимой детальностью.
Странности в показаниях Бомарше  Грандель  объясняет  языковым  барьером,  а
показания Драца отвергает из-за явной личной заинтересованности свидетеля.
     Следует, однако, заметить: хотя Грандель  и  обещает  не  умалчивать  о
компрометирующих Бомарше обстоятельствах, он  фактически  обходит  молчанием
рассказ Драца, тем самым несколько затемняя картину в глазах читателя.  Ведь
почтарь не просто сказал: "Может, он и  порезался-то  собственной  бритвой",
как это выглядит в пересказе Гранделя. Драц утверждал, что  в  лесу  Бомарше
вылез из коляски, захватив с собой бритву. Драц  решил,  что  путешественник
захотел побриться  на  дороге;  но  почтарь  был  готов  к  любым  причудам,
поскольку считал Бомарше англичанином. Бомарше якобы скрылся в лесу, а через
полчаса появился окровавленный и заявил, что стал  жертвой  разбойников,  ни
одного из которых Драц не  видел  и  не  слышал.  Сам  же  Бомарше  в  своих
рассказах никогда не упоминал ни о какой бритве и  утверждал,  что  один  из
разбойников перебежал дорогу рядом с коляской. Несовпадение версий Бомарше и
Драца; полная беззвучность происшествия (ни криков, ни выстрелов);  странные
показания Бомарше в Нюрнберге; наконец, неправдоподобный  рассказ  Гюдена  в
мемуарах (подкрепляемый, кажется, словами Бомарше в рапорте Сартину) о  двух
столкновениях Бомарше в Нейштадтском лесу, сперва с  Анжелуччи,  а  потом  с
разбойниками, - все эти  несообразности  заставляют  и  сегодня  подавляющее
большинство  историков  считать  эпизод  с  разбойниками  выдумкой  Бомарше,
направленной на то, чтобы завоевать симпатию и  признательность  австрийской
императрицы Марии-Терезии, а  через  нее  и  французской  королевской  четы.
Приврать монархам Бомарше был в принципе способен - об этом  свидетельствуют
хотя бы две его достаточно  невинные  "ошибки  в  хронологии":  в  1762  г.,
домогаясь места главного лесничего, он писал Людовику XV, что  Карон-старший
полностью оставил ремесло часовщика шесть лет тому назад (на самом  же  деле
не прошло еще и года), а в 1774 г. он  писал  Людовику  XVI,  что  австрийцы
продержали его под арестом "31 день, или 44 640 минут" (на самом деле  -  26
дней).
     Как  видим,  гранделевское  понимание  Бомарше   обеспечивает   новизну
освещения многих важных эпизодов жизни героя, но в последнем из  разобранных
случаев интерпретация уже балансирует на грани возможного. Мы начали с того,
что автор иногда отказывается от новизны во имя продуманности, но  случается
и так, что он жертвует продуманностью ради новизны.  Так  бывает,  например,
когда Грандель стремится оградить Бомарше от традиционных  упреков.  Главный
упрек (связанный с  нейштадтским  приключением)  Грандель  попытался  снять,
закрыв глаза (свои и читателя) на  показания  почтальона  и  на  сбивчивость
рассказов Бомарше о  последней  встрече  с  Анжелуччи  (ссылка  на  языковой
барьер, конечно, не может объяснить всего). Другой традиционный  упрек  -  в
некорректных методах ведения полемики - был предъявлен