"Если    быть
последовательным, то, чтобы допустить постановку этой пьесы, нужно разрушить
Бастилию. Этот человек глумится над всем, что должно уважать в государстве".
Год спустя, после нового королевского запрета, Бомарше публично заявил:  "Он
не желает, чтобы ее поставили, а я говорю, что ее поставят и  будут  играть,
непременно будут, хоть в Нотр-Дам". Таков был спор. Король  против  Бомарше.
Конфликт этот  стоит  особого  разбора.  Автор  "Женитьбы"  понимал  причины
королевского запрета - причины политические. Если бы он  не  имел  намерения
вести бой с пороками системы, он, несомненно, сократил бы острые места пьесы
или смягчил их. Мы же видели, как  Бомарше  перед  постановкой  "Севильского
цирюльника" покорно следовал советам одних и внимал предостережениям других.
Здесь же, если он и собирал мнения о форме  и  построении  своей  пьесы,  он
решительно не желал идти ни на какие  уступки  по  ее  сути.  Когда  Бомарше
сочинял "Женитьбу", он твердо знал, что делает. Уточним, чтобы  не  возникло
недоразумений: никогда, ни на минуту у него и  в  мыслях  не  было  свергать
монархию. Он был реформатором.
     Как и Шуазель, Бомарше считал, что настало время установить во  Франции
конституционную  монархию,  опирающуюся  на  народ,  и  покончить  со  всеми
привилегиями. В те годы он был не  единственным,  кто  устно  или  письменно
высказывал подобные мысли, это ясно, но  он  был  первым,  кто  вознамерился
воплотить свои политические идеи на театральных подмостках. Мы знаем, и, не-
сомненно, Людовик XVI это тоже понимал, что театр -  великолепный  резонатор
идей. Сцена - идеальная трибуна,  более  того,  она  -  форум,  ибо  публика
соучаствует в представлении криками, смехом, свистом, аплодисментами. Власть
всегда опасалась театра. Перед  войной  1939  года  правительство  запретило
постановку "Кориолана"  в  "Комеди  Франсэз"!  Достаточно  представить  себе
Людовика XVI читающим монолог: "Вы дали себе только труд родиться, и  больше
ничего" и завершающим свое чтение седьмым куплетом финального "водевиля":

                        В жизни есть закон могучий,
                        Кто - пастух, кто - господин!
                        Но рожденье - это случай,
                        Все решает ум один.
                        Повелитель сверхмогучий
                        Обращается во прах,
                        А Вольтер живет в веках.

     Все  решает  ум  один.  Таков  мог  бы  быть  и  девиз   Бомарше.   Ему
потребовалось потратить больше  ума  для  того,  чтобы  добиться  постановки
"Женитьбы", чем для того, чтобы ее написать.
     На первый взгляд соотношение сил между монархом и  Бомарше  было  не  в
пользу последнего. Миромениль, который в этих вопросах пользовался  доверием
короля, прочитав "Женитьбу", заявил, что это  дьявольское  произведение.  До
последнего дня перед премьерой министр юстиции прямо из кожи лез вон,  чтобы
не выпустить Фигаро на сцену. Остальные министры, часть придворных, церковь,
парламент - все тут действовали заодно. Фраза, что  от  этой  комедии  несет
запахом серы, была у всех на устах. Но в  1783  году  Бомарше  находился  на
гребне своего могущества. Король и его советники  знали,  сколь  многим  они
были ему обязаны в политическом плане. Разве Англия, которая за год до этого
капитулировала в Йорктауне, не сделала теперь выводы  из  своего  поражения,
признав  американскую  независимость?   Разве   не   готовилось   подписание
Версальского  договора,  который  возвращал  Франции  Сенегал,  а   главное,
освобождал Дюнкерк от английских оккупантов? А кто толкнул  Францию  на  эту
политику? Кто неутомимо поддерживал подчас слабеющую королевскую  волю?  Кто
предвидел, одно за другим, все эти исторические события? Кто, жертвуя  своим
временем, деньгами и гением, дал американцам  возможность  добиться  победы?
Если общественное мнение знало лишь Лафайета и Рошамбо, то  в  Версале  было
известно и другое имя.
     Неофициальный министр, едва не  ставший  в  ту  пору  и  в  самом  деле
министром, эдакий серый кардинал, если мне будет позволено не  совсем  точно
употребить этот термин, Бомарше со все  растущим  авторитетом  занимается  и
финансами, и экономикой, и юриспруденцией, и управлением территорией и т. д.
И если он вмешивался во все, что происходило в стране, значит,  властям  это
было  угодно.  Ломени  приводит  записку  Бомарше  Верженну,  которая   дает
некоторое представление об его участии в государственных делах:
     "Милостивый государь,
     Имею  честь  направить  Вам  отчет   о   нашем   последнем   совещании.
Необходимость из-за строгой секретности самолично переписать его с черновика
задержала отправку этого документа. Сознательно излагаю все упрощенно,  дабы
король, когда г-н Морепа представит ему этот отчет, сумел бы ухватить  самую
суть вопроса и, несмотря на всю  свою  неопытность  в  такого  рода  сложных
делах, убедиться в его бесспорности".
     В конечном счете двусмысленность положения Бомарше является  делом  его
рук, уж не знаю, сознательно или нет. Альмавива  не  может  уволить  Фигаро,
потому что  тот  ему  нецбходим.  В  системе  "хозяин  -  слуга"  в  ловушке
оказывается граф. Уверенный в своей безнаказанности, конечно, относительной,
с этим я согласен, Фигаро отныне может себе все позволить. Как,  впрочем,  и
Бомарше. Разве стал  бы  Людовик  XVI  в  80-е  годы  порывать  отношения  с
человеком,  который  практически  и  сделал  его  королем,  подготовив   его
торжество над Англией, - ведь это был единственный успех Людовика за все его
правление - или, продолжая сравнение с Альмавивой, который помог ему лечь  в
постель к Розине?
     Если  Бомарше  благодаря  уму,  хитрости  и  мужеству  удалось   занять
некоторое положение в обществе,  его  социальное  положение  осталось  точно
таким же, каким оно было при его рождении. Самое низкое или просто  никакое.
Человек трезвого ума,  он  не  обольщается  своими  удачами.  Псевдокатолик,
псевдодворянин, псевдоминистр, он должен либо сорвать  с  себя  маску,  либо
умереть в маскарадном костюме.
     Самые тонкие исследователи творчества Бомарше,  такие,  как  Помо,  Ван
Тигем, Шерер, подробно останавливались на противоречиях его  характера,  его
творчества, его жизни, но они как будто сознательно не хотят раскрыть  тайну
этого человека. И что же, нам в свою очередь  тоже  надо  считать,  что  эту
загадку разгадать невозможно? И повернуться спиной к сфинксу?  Я  не  думаю,
что так следует поступать, ибо наш сфинкс не  перестает  привлекать  к  себе
внимание, подсказывать  нам  ответ,  толкать  на  правильный  путь  догадок.
Достаточно лишь внимать ему, вернее, читать и соображать, что к чему.
     Известно, что Фигаро и Бомарше - одно лицо. Это уже секрет  полишинеля.
Сделав  такое  отождествление,  нам  надо  понять,  какие  отсюда   вытекают
следствия.  Если  Бомарше  -  это  Фигаро,  то  Альмавива  -  это  общество,
абсолютная монархия. Бартоло, Базиль, Бридуазон - свита короля,  его  лакеи.
Остаются  женщины,  Розина  и  Сюзанна.  Ими  положено  овладевать,  и   ими
овладевают. Альмавива намерен был воспользоваться и  той  и  другой.  Фигаро
помог ему овладеть первой, но решительно отказал во второй, которую  намерен
сохранить для себя. К этому мы еще вернемся. Но  мне  надо  было  бы  теперь
пустить вас по следу, зигзаги которого мне хорошо известны. Бомарше (Фигаро)
исправно служит королю (Альмавиве), когда его дело справедливое (Розина),  и
борется с ним, когда тот намерен проявить свое тиранство (право первой  ночи
- Сюзанна).
     Когда твое имя Бомарше, которое и не твое вовсе, а взятое  напрокат,  и
ты исключительно силою своего обаяния и хитроумием стал  всем  заправлять  в
Версале, но вместе с тем тебе уже пора выйти на свет, то есть  кричать  свою
правду во всеуслышанье,  надо  обладать  одновременно  большой  гибкостью  и
твердостью, чтобы в 1780 году и служить королю и при этом бороться  за  свои
взгляды.  Весь  гений  Бомарше  выражен  в  этом  противоречии.  Вернемся  к
"Женитьбе",  о  которой  король  сказал  публично:  "Она  никогда  не  будет
сыграна". Казалось бы, приговор обжалованию не подлежит. Но  Бомарше  всегда
отвергал все приговоры. И оборачивал наказание против своих судей. Парламент
ошельмовал его и лишил гражданских  прав  -  он  победил  парламент  и  стал
государственным деятелем.  Людовик  XVI  запретил  "Женитьбу".  Пьесу  будут
играть, а король падет.
     Чтобы одерживать верх, Бомарше вынужден был  прибегать  к  всевозможным
хитроумным маневрам. У короля есть козыри,  но  у  Бомарше  тоже  есть  свои
выигрышные карты. Начатая партия разыгрывалась два года -  в  салонах  и  на
столах шести цензоров.
     За эти два года непрекращающихся интриг, вызвавших  тогда  такой  взрыв
страстей, что  привлекает  наше  внимание  и  теперь,  лагерь  Людовика  XVI
оставался таким, каким  был  изначально,  то  есть  ограничивался  министром
юстиции, графом де Прованс и несколькими придворными литераторами, а  лагерь
Бомарше все разрастался. Граф д'Артуа,  к  примеру,  вскоре  занял  позицию,
противоположную своему августейшему брату,  и  увлек  за  собой  и  г-жу  де
Полиньяк, и принцессу де Ламбаль, супругу маршала де  Ришелье,  и  ее  сына,
герцога де Фронсака. "Каждый день, - рассказывает секретарь Марии-Антуанетты
г-жа Кампан, - только и слышишь: я присутствовал или я  буду  присутствовать
на чтении пьесы Бомарше". Интерес  к  пьесе  был  таким  живым,  а  умы  так
возбуждены, что слава "Женитьбы" перешла все границы.  Вскоре  Екатерина  II
сообщила,  что  она  относится   благосклонно   к   постановке   комедии   в
Санкт-Петербурге,  а  великий  князь  и  будущий  царь  приехал  во  Францию
специально, чтобы послушать пьесу, о которой говорила  вся  Европа.  Людовик
XVI, потеряв терпение, в  конце  концов  согласился,  чтобы  актеры  "Комеди
Франсэз" сыграли "Женитьбу" один раз, при закрытых дверях, на  сцене  театра
"Меню Плезир". Пьесу репетировали под руководством автора целый месяц вплоть
до назначенного дня, а именно 13 июня 1783 года. Уже за два часа до поднятия
занавеса гости графа д'Артуа ссорились из-за лучших мест.  Но  ровно  за  10
минут до начала  спектакля  прибыл  герцог  де  Вилькье  с  приказом  короля
запретить  премьеру.  Оскорбленные  и  взбешенные  высокопоставленные  гости
открыто выразили свое возмущение.
     Г-жа Кампан, бывшая в их числе,  рассказывает:  "Разочарование  вызвало
такое недовольство, что слова "угнетение" и "тирания" никогда, даже в  канун
крушения трона, не произносились с большей страстью  и  гневом,  чем  в  тот
час". На все хитроумные ходы Бомарше Людовик XVI отвечал неуклюже  и  грубо.
Автор, "набравшись терпения, в  очередной  раз  спрятал  пьесу  в  портфель,
надеясь, что  какое-нибудь  неожиданное  обстоятельство  снова  извлечет  ее
оттуда", и уехал в Англию защищать интересы  Франции  и  короля.  Англичане,
само собой разумеется, стали его умолять  оказать  им  милость  и  разрешить
постановку  запрещенной  пьесы.  Но  так  же,  как  и  в  случае  с  русской
императрицей, он уклонился. Тем временем в Версале непостоянный Людовик  XVI
снова сдал позиции, разрешив графу де Бодрей сыграть один раз  "Женитьбу"  в
его замке в Женевилье. Вернувшись  в  Париж,  Бомарше,  прежде  чем  принять
приглашение Водрея,  добился  от  Ленуара,  сменившего  в  полиции  Сартина,
письменного свидетельства о том, что постановка в частном театре не нарушает
права "Комеди Франсэз" играть  эту  пьесу  публично  на  своей  сцене.  Так,
воспользовавшись создавшейся ситуацией, он продвинулся еще на шаг. 21 или 22
сентября весь двор расселся по каретам и вслед за графом д'Артуа и г-жой  де
Полиньяк длинным кортежем отправился в  замок  Женевилье.  Мария-Антуанетта,
которая получила было от короля разрешение тоже поехать к графу  де  Бодрей,
была вынуждена в последнюю минуту отказаться от приглашения,  сославшись  на
дурное самочувствие. В довершение всего в эту историю внесло  свою  лепту  и
лето: в тот вечер в Женевилье было так жарко,  что  Бомарше  пришлось  своей
тростью разбить стекла в окнах маленького театра,  чтобы  присутствующие  не
задохнулись. А когда поднялся занавес, публика все же задохнулась, но на сей
раз от восторга. Г-жа Лебрен, которая находилась среди приглашенных, сказала
потом, подводя итог своим впечатлениям,  что  Бомарше  в  тот  вечер  дважды
наполнил зал свежим воздухом.

     Тем  временем  параллельно  со  всеми  этими  событиями  разворачивался
большой балет цензуры. После того как пьеса была восторженно принята труппой
"Комеди Франсэз" в 1781 году,  ее  послали  на  отзыв  первому  королевскому
цензору г-ну Кокле. Этот тип был предметом постоянных  насмешек  газетчиков.
Кокле не возражал против постановки "Женитьбы", хотя  и  требовал  кое-каких
купюр. Но поскольку король самолично разрешения на  постановку  не  дал,  то
второй цензор, г-н Сгоар (это его Бомарше вскоре  обессмертил  сравнением  с
"докучливым ночным насекомым"), счел, что политически верным ходом  будет  и
вовсе запретить это постыдное сочинение. Третьим цензором был  назначен  г-н
Гайар из Французской Академии, сухой ученый  историк,  не  питающий  особого
интереса к театру, но у  которого,  однако,  хватило  честности  и  мужества
признать пьесу хорошей. Четвертый цензор, г-н Гиди, ноги которого не было  в
театре вот уже тридцать лет, отнесся к пьесе куда менее благосклонно. А  тем
временем им на смену был назначен пятый цензор - Дефонтене. После  того  как
он четыре раза прочел пьесу "фразу за  фразой",  новый  судья  написал,  что
достаточно внести в текст "небольшие поправки", чтобы  разрешить  постановку
"Женитьбы Фигаро". Этот Дефонтене так проникся духом  произведения  Бомарше,
что несколько лет спустя  сам  написал  комедию,  которую  назвал  "Любовные
похождения Керубино". И наконец, шестой цензор, Брет, одобрил "Женитьбу" без
всяких оговорок. Кончилось ли на этом дело? Нет.  Шесть  цензоров,  которые,
каждый в одиночку, по очереди оценивают пьесу, еще не  составляют  коллегии.
Как человек предусмотрительный, Бомарше  потребовал,  чтобы  такая  коллегия
собралась и  вынесла  свой  приговор.  Барон  де  Бретейль,  государственный
министр и начальник  королевской  канцелярии  -  в  наше  время  он  был  бы
министром внутренних дел,  -  согласился  участвовать  в  этой  комедии.  По
договоренности с автором барон собрал в своем министерстве целый ареопаг  из
"французских академиков, цензоров, светских людей и  придворных,  в  той  же
мере справедливых, сколь и просвещенных,  которым  надлежит  обсудить  идею,
содержание, форму  и  стиль  данной  пьесы,  сцена  за  сценой,  реплика  за
репликой, слово за словом". Это великое  литературное  судилище  заседало  в
марте 1784  года  в  присутствии  посланцев  короля,  которого  Бомарше  сам
поставил в известность  о  своем  намерении.  Впрочем,  к  этому  времени  у
Людовика XVI уже не было иллюзий. "Вы увидите, - сказал он, - что к  Бомарше
больше прислушаются, чем к министру юстиции". Но вернемся к процессу.  Барон
де Бретейль открыл заседание, а Бомарше - свою рукопись. Воцарилась  тишина.
Флери, один из пайщиков "Комеди Франсэз", который был  в  составе  коллегии,
протоколировал заседание, намереваясь в дальнейшем написать мемуары:
     "Г-н де Бомарше прежде всего заверяет присутствующих, что он безусловно
согласится с  их  мнением  о  пьесе  и  безоговорочно  внесет  в  текст  все
исправления согласно замечаниям, которые выскажут собравшиеся здесь господа,
а может быть, и дамы. Затем он приступает к чтению.  Его  прерывают,  делают
замечания, возникают споры. И всякий раз Бомарше сперва уступает, но  потом,
возвращаясь  назад,  отстаивает  все   до   мельчайших   деталей   с   такой
изворотливостью и остроумием, с такой неумолимой  логикой  да  еще  с  такой
обольстительной живостью, что  цензоры  вынуждены  замолчать.  Все  смеются,
веселятся от души, аплодируют:  "Это  совершенно  уникальное  произведение".
Каждый хочет хоть как-то быть к нему причастным. И вместо того чтобы  что-то
вычеркнуть из текста, еще добавляют. Г-н  де  Бретейль  подсказывает  автору
какую-то игру слов.  Бомарше  с  восторгом  принимает  ее  и  благодарит  за
подарок: "Это спасет 4-й акт!" Г-жа де Матиньон  предлагает  свой  цвет  для
ленточки, которую носит паж; цвет принят; это будет иметь бешеный успех. Кто
не хочет носить цвет, который носит г-жа де Матиньон?.. "Нет,  -  воскликнул
г-н де Шамфор после заседания коллегии, - нет, никогда еще я не видел такого
чудодея! Все, что говорит Бомарше в защиту своего произведения, куда выше по
уму, по оригинальности и даже по юмору,  нежели  самые  забавные  сцены  его
новой комедии".
     Как всегда, в самых яростных схватках Бомарше поддерживали  друзья,  их
было немного, но они отличались  исключительными  достоинствами.  Среди  его
друзей 1780 года была одна совершенно удивительная пара - принц и  принцесса
де  Нассау-Зиген,  о  которых  стоит  сказать  несколько  слов.  Принц  был,
несомненно, одним из самых примечательных людей второй половины XVIII  века.
Его национальность и право на титулы оспаривались в зависимости от  того,  в
какой стране он находился, поскольку по отцовской линии он считался  немцем,
а по материнской - французом. Как и Бомарше, неизвестно чей сын, он вынужден
был стать сыном самого себя, то есть самому явиться на свет. И он это сделал
тоже с большим шумом. Хрупкий, застенчивый, внешне  еще  более  женственный,
чем шевалье д'Эон, Нассау в пятнадцать лет  вступил  во  французскую  армию.
Сказать, что он отличился на военной службе, значит еще ничего  не  сказать.
Когда ему было двадцать лет, вся Европа считала его  не  просто  героем,  но
каким-то феноменом. Он  участвовал  во  всех  самых  отчаянных  приключениях
своего времени, легко, с полной беспечностью рисковал жизнью и всякий раз  с
дерзким везением побеждал. Подростком  он,  конечно,  совершил  кругосветное
путешествие с Бугенвилем. Во время этого длинного путешествия, которое  ему,
видимо, показалось чересчур однообразным, Нассау решил сразиться  с  тиграми
один на один, по всем правилам рыцарского поединка. За это  его  и  прозвали
"укротителем чудовищ". Фактически он укротил весь  мир,  а  отступал  только
перед собственной застенчивостью. Полковник  в  двадцать  лет,  обремененный
ратной славой, никогда не упускающий случая померяться  силами  со  смертью,
Нассау, как и его друг Бомарше, тревожил мир тем, что  нарушал  его  обычаи.
Маршал де Левис, который был с ним хорошо знаком, писал, что принц  за  свою
жизнь заработал больше славы, нежели уважения. Такова судьба людей,  отлитых
не из одного металла. Хорошие психологи знают, какое замешательство вызывают
подобные редкие птицы и в наши дни  и  как  все  стараются  найти  им  общий
знаменатель,  чтобы  привести  их  к  заурядности.  "Почему  во  всех  твоих
действиях всегда есть  что-то  подозрительное?"  -  спрашивает  Альмавива  у
Фигаро. "Потому что когда хотят во  что  бы  то  ни  стало  найти  вину,  то
подозрительным становится  решительно  все",  -  отвечает  ему  Фигаро.  Для
большинства людей Нассау - фигура необъяснимая. Г-жа Лебрен, полагавшая, что
он нежен и застенчив как барышня, только что  вышедшая  из  монастыря,  была
весьма удивлена, услышав рассказы об его подвигах. Уже  одно  их  количество
кажется нормальным людям подозрительным.
     В отношении Англии Нассау придерживался тех же взглядов,  что  Бомарше,
поэтому они и познакомились. Это была воистину  любовь  с  первого  взгляда.
Нассау хотел, чтобы Родриго  помог  ему  снарядить  десант  для  высадки  на
острове Джерси, оккупированном англичанами. Бомарше согласился,  но  Людовик
XVI в  последнюю  минуту  наложил  запрет  на  эту  операцию.  Позже  Нассау
отличился во время осады Гибралтара, где он командовал прамом, одним из  тех
знаменитых  блиндажных  судов,  который   сконструировал   марки