ль шатки
его позиции, головы не теряет. На одном из дворцовых окон он выводит острием
алмаза свое имя,  точно  какой-нибудь  случайный  посетитель:  я  де  был  в
Версале, вот тому доказательство. С  другой  стороны,  скромность  и  знание
жизни могли бы заставить его униженно  гнуть  спину,  льстить,  подчеркивать
свое ничтожество, стараться не привлекать к себе внимания великих мира сего,
когда те не в духе. Но  Пьер-Огюстен  предпочитал  играть  в  открытую.  "Он
единственный, кто говорит мне правду", - проронил однажды дофин. Государи  в
окружении придворных ужасающе одиноки. Как же не заметить среди карнавальных
личин человека с открытым  лицом?  Бомарше  остается  самим  собой  и  перед
Людовиком XV и  перед  Комитетом  общественного  спасения,  поэтому  к  нему
прислушиваются, его уважают, а подчас и любят, зато ему обеспечена ненависть
тех, кто пресмыкается перед власть имущими. Всю свою жизнь Бомарше натыкался
на враждебные маски.
     После того как  потерпела  крах  затея  с  веерами,  завистники  решили
поссорить его с принцессами, внушив им мысль, что он стыдится  своего  отца.
Для мелкого аристократишки или новоиспеченного дворянина скрывать,  кто  его
предки, - дело обычное. И вот, переборщив, враги  Пьера-Огюстена  распустили
слух, будто он дурно  обращается  с  тем,  кому  обязан  жизнью.  Принцессы,
необыкновенно высоко  ценившие  семейные  добродетели,  естественно,  должны
будут возмутиться поведением своего  любимца.  Разве  это  не  свидетельство
низости происхождения и низменности натуры? Осведомленный обо всем,  Бомарше
привез в Версаль Карона и представил его принцессам, которые  нашли  у  отца
немало черт, присущих сыну, и выказали ему свое дружеское благорасположение.
Интрига, задуманная, чтобы погубить Бомарше,  напротив,  только  еще  больше
привлекла к нему сердца принцесс.
     Именно к этому периоду, очевидно, относится  и  пресловутая  история  с
разбитыми часами. Рассказы Лагарпа и Гюдена, которым она  была  известна  из
первых рук, почти совпадают.
     Некий  придворный,  заметив  Бомарше  в  галерее  Версальского  дворца,
подошел  к  нему  и  спросил  достаточно  громко,  чтобы  привлечь  внимание
окружающих и тем самым умножить число свидетелей:
     - Сударь, вы ведь дока в часовом деле, не скажете ли мне, хороши ли эти
часы?
     -  Сударь,  -  ответил  ему  Бомарше,  глядя  на  собравшихся,  которые
уставились на него, - с тех пор как я перестал заниматься этим искусством, я
стал ужасно неуклюж.
     - О, сударь, не откажите!
     - Я готов, но вы предупреждены.
     Он  взял  часы,  открыл,  поднес  к  глазам  и,   сделав   вид,   будто
рассматривает, выронил, так что те грохнулись на  пол  со  всей  высоты  его
роста. Потом, отвесив глубокий поклон:
     - Я вас предупреждал, сударь, что я  стал  удивительно  неуклюж.  После
этих слов он удалился, оставив того, кто рассчитывал его унизить,  в  полной
растерянности.
     Все это вместе взятое, добавляет Лагарп, "вскоре  создало  против  него
комплот яростных и тайных ненавистников, которые  замышляли,  ни  больше  ни
меньше, как окончательно его погубить".
     Но в 1760 году его противникам  было  весьма  далеко  до  осуществления
своих планов. Король, дофин и особенно принцессы  видели  в  Бомарше  своего
человека, приятного собеседника, участника совместных развлечений,  а  то  и
друга. Ежедневно четыре сестры с нетерпением ждали, когда "горшок" - так был
прозван экипаж, перевозивший придворных из Парижа в Версаль,  -  доставит  к
ним Бомарше. Они давали ему  самые  сумасбродные  поручения  и  не  доверяли
никому, кроме него. Известно, сколь  капризны  были  эти  девицы.  Разве  не
пришлось  как-то  Людовику  XV  разбудить  Шуазеля  среди  ночи,  чтобы  тот
немедленно послал курьера к епископу Орлеанскому, потому что  г-жа  Виктория
не могла уснуть, не отведав  айвового  мармелада,  достоинства  которого  ей
расхвалили под вечер! Пьер-Огюстен неизменно являлся во дворец,  нагруженный
свертками, разоряясь на этой игре, поскольку принцессы, довольно  стесненные
в средствах, нередко забывали расплатиться за покупки. Третья  из  сестер  -
Софи - не стеснялась даже время от времени подзанять  несколько  луидоров  у
своего прекрасного учителя  музыки.  В  конце  концов  Бомарше,  у  которого
практически не оставалось времени для работы в  мастерской  и  которого  уже
начал преследовать его портной, оказался перед необходимостью  послать  г-же
д'Оппан, домоправительнице принцесс, счет на произведенные им расходы:
                                                   "...не считая 1852 ливров
госпожа Виктория осталась мне должна . . . . . . . . . . . . . . . 15 ливров
плюс за тетрадь в сафьяновом переплете с ее вызолоченным гербом .. 36 ливров
и переписчику нот в вышеозначенной тетради . . . . . . . . . . . . 36 ливров
                                                           Итого 1939 ливров
     ...Не забудьте, что госпожа Софи также  должна  мне  пять  луидоров:  в
трудные времена подбираешь самые ничтожные крохи..."
     Совершенно неожиданно  трудным  временам  наступает  конец  -  в  жизнь
Бомарше входит Пари-Дюверне. С этого момента  все  меняется  стремительно  и
невероятно. Но и тут Бомарше не тешит себя  иллюзиями.  Как  сам  он  вскоре
скажет: "Я смеюсь в подушку, когда думаю, как все складывается в этом мире и
до чего странны пути судьбы".

        ^T3^U
        ^TПАРИ-ДЮВЕРНЕ^U

                                          Он просветил меня, и я его должник
                                          За то немногое, чего достиг {*}.

     {* Здесь и далее стихи в переводе И. Кузнецовой.}

     Превратности  судьбы  причудливы,  тому  доказательством  -   внезапная
взаимная  привязанность   жизнерадостного   двадцативосьмилетнего   молодого
человека и самого грозного из старцев того времени.
     Пари-Дюверне (или дю Берне) перевалило за  семьдесят  шесть,  когда  он
призвал к себе Бомарше. Хотя он и не  был  уже  в  зените  своей  мощи,  его
колоссальное состояние отнюдь не иссякло. Что произошло  между  этими  двумя
персонажами? Тайна остается нераскрытой по сей день. Ясно одно, Пари-Дюверне
и Бомарше связала своего рода любовь, или сообщничество и взаимное уважение.
Двадцать лет спустя, когда, как мы увидим, на Бомарше после  смерти  банкира
обрушатся тяжкие невзгоды - процесс, тюрьма, шельмование, разорение -  ничто
не заставит Пьера-Огюстена забыть старого друга. В парке  своего  дворца  он
воздвигнет бюст Пари-Дюверне с двустишием на цоколе:
                     Он просветил меня, и я его должник
                     За то немногое, чего достиг.

     Не прошло и двух месяцев после первого знакомства, а  Пари-Дюверне  уже
относится к Пьеру-Огюстену как к сыну,  он  так  и  обращается  к  нему  при
свидетелях: "Сын мой". Но это пустяки по сравнению с тем  доверием,  которым
он тотчас проникся  к  этому  первому  встречному,  этому  дилетанту,  этому
учителю музыки. Пари-Дюверне открывает ему свои досье,  свои  сейфы  и  свою
душу. Почему?
     Принято считать, что  их  свело  так  называемое  дело  Военной  школы,
прекрасное здание которой Пари-Дюверне воздвиг на свои средства и в  котором
уже обучалось под руководством его племянника  полковника  Мейзье  несколько
сот кадетов. Пари-Дюверне преподнес Военную школу в дар Людовику  XV,  иными
словами, Франции. Однако после разрыва с г-жой Помпадур король  обиделся  на
старого банкира, не пожелавшего отречься от  своей  давней  приятельницы.  И
Королевская военная школа все еще ждала официального открытия.  В  то  время
как  придворные,  мягко  говоря,  отворачивались  от  Бомарше,  Пари-Дюверне
хватило ума и желанья свести знакомство с презренным часовщиком.  Бомарше  с
легкостью проделал то, что  не  удавалось  министрам.  Сначала  Пьер-Огюстен
привез на Марсово поле принцесс и дофина, а затем и самого короля.
     Людовик XV обошел здание школы, где пятьсот  подростков  лет  десяти  -
отпрыски древних дворянских родов,  прозябавших  в  провинции,  -  обучались
фехтованию, владению огнестрельным оружием, танцам и  верховой  езде.  После
кавалерийского парада и фейерверка, данных в его честь, король  соблаговолил
откушать у Пари-Дюверне.
     Объясняется ли все дальнейшее именно  этой  услугой?  Да,  если  верить
самому Бомарше, который позднее расскажет:
     "В 1760 году г-н дю Берне в отчаянии от того, что, несмотря на все  его
усилия на протяжении девяти лет, ему не удается побудить  королевскую  семью
почтить своим посещением Военную школу,  пожелал  познакомиться  со  мной  и
предложил мне свое сердце, помощь и кредит, ежели я сумею добиться того,  -в
чем тщетно пытались преуспеть многие на протяжении этих девяти лет".
     Все  это  весьма  смахивает  на   договор,   статьи   которого   только
подтверждают обычный обмен взаимными услугами  между  людьми  одного  круга.
Пари-Дюверне, впрочем, слыл меценатом. Он отчасти помог составить  состояние
Вольтеру,  отнюдь,  однако,  не  помышляя   сделать   того   своим   деловым
компаньоном. Пари-Дюверне  и  Бомарше  так  молниеносно  поняли,  оценили  и
раскусили друг друга именно потому, что были людьми одной породы.
     Четыре брата Пари, сыновья трактирщика в  Муаране  (Дофине),  днем  без
устали работали в отцовском заведении, а по ночам корпели над книгами, когда
в один прекрасный вечер 1710 года во двор трактира въехал  экипаж  герцогини
Бургундской. Достаточно ей было отобедать, и судьба вынесла  свой  приговор:
эти четверо предназначены не  для  того,  чтобы  щипать  кур.  Они  родились
поварами,  но  станут  банкирами.  Герцогиня  рекомендовала  их  губернатору
Дофине. Дважды повторять не пришлось. Десять лет спустя состояние братьев не
поддавалось  счету,  они  командовали  министрами.  Случалось,  какой-нибудь
кардинал  де  Флери  приговаривал  их  к  изгнанию  и  разорению.  Но  Флери
проходили, а братья Пари возвращались из ссылки еще богаче прежнего.  Ученик
Самюэля Бернара, Пари-Дюверне, самый умный и, главное, самый тонкий  политик
из четырех, пользовался в царствие Людовика XV  солидным  влиянием.  В  тени
королевских любовниц - г-жи де При, герцогини де Шатору и  особенно  маркизы
де Помпадур - он вертел властями, министрами и армией. Разве не был  он,  по
выражению  маршала  де  Ноайя,  мучным  генералом,  иными  словами  -  целым
интендантством в одном лице? После окончания  Семилетней  войны  и  отставки
г-жи  Помпадур  Пари-Дюверне  оказался  в  оппозиции,  точнее,   в   резерве
королевства. Это не помешало ему энергично влиять на события,  подготавливая
свое возвращение, и на свой лад служить Франции. Пари-Дюверне принадлежал  к
антианглийскому клану. Он понимал, что  в  1763  году  для  величия  Франции
необходимо поражение Англии. Мы увидим, что Бомарше до конца жизни останется
верен политическим взглядам своего учителя и будет готов  пожертвовать  ради
них своей репутацией, деловыми интересами, а  подчас  и  свободой.  Но  пока
компаньоны  помышляют  лишь  о  том,  чтобы  вернуть  Канаду   и   Луизиану.
Вскарабкавшись на вершину, маленький часовщик и старый поваренок  отнюдь  не
стремятся вниз. Однако оба они умеют трезво оценить обстановку и безошибочно
примениться к  тому,  что  ныне  назвали  бы  социальным  контекстом.  Чтобы
воздействовать на свое время, необходимо  придерживаться  известных  правил,
следовательно, приспосабливаться  к  существующей  системе.  Чтобы  добиться
власти и веса в обществе, необходимо финансовое могущество.  А  это  требует
гибкости, предприимчивости и твердости характера. В  самом  деле,  куда  как
легко соблазниться  внешним  успехом,  принять  средства  за  цели.  Титулы,
привилегии, почетные должности - необходимы, но недостаточны  для  действия.
Это пароль, с помощью которого можно проникнуть куда нужно, но  этого  мало,
чтобы играть определенную  роль.  Действительно  ли  Пари-Дюверне  увидел  в
Бомарше, как считают многие, всего-навсего удобного посредника, чье  влияние
и осведомленность он мог использовать? Не думаю.
     Немилость, в которую  впал  банкир,  была  относительной;  несмотря  на
холодность принцев,  министры  продолжали  к  нему  прислушиваться.  Что  до
Бомарше, было бы преувеличением полагать, будто его кредит распространялся и
на политику. Пока он только забавляет, пленяет, он - в моде. Остаются, таким
образом, объяснения психологические - чувства. Этот старик  и  этот  молодой
человек,  вне  всяких  сомнений,  полюбили  друг  друга.  На  закате   жизни
Пари-Дюверне  искал  наследника,  преемника,  возможно,  ученика.   Встретив
Пьера-Огюстена, он посвятил последние годы  жизни  его  формированию,  иными
словами, научил Бомарше всем хитростям и уловкам политики.

                     Он просветил меня, и я его должник
                     За то немногое, чего достиг.

     Прежде всего Пари-Дюверне укрепил положение Бомарше,  которому  ни  его
смехотворная должность контролера трапезы, ни его  роль  учителя  музыки  не
давали настоящего дворянства. Банкир купил Пьеру-Огюстену то, что в ту  пору
красочно  именовалось  "мыльцем  для  мужлана",  иными  словами   -   патент
королевского секретаря, стоивший 55 000 франков, но зато обеспечивавший  ему
законное право носить имя де Бомарше.
     Не следовало  ли,  однако,  завершить  метаморфозу,  стереть  память  о
прошлом, короче говоря, закрыть лавку? С этим связано  поразительное  письмо
Бомарше отцу от 2 января 1761  года  -  тут  необходимо  привести  важнейший
отрывок:
     "...будь в моей воле выбрать подарок, который мне хотелось  бы  от  Вас
получить,  ничем  Вы  не  доставили  бы  мне  большего   удовольствия,   как
соблаговолив  вспомнить  об   обещании,   коего   исполнение   столь   долго
оттягивается, и убрав вывеску над своей дверью: я завершаю сейчас одно дело,
и единственное, что может мне помешать, - Ваши занятия  коммерцией,  ибо  Вы
оповещаете всех об этом надписью, не оставляющей никаких  сомнений.  До  сих
пор Вы не давали оснований думать, будто в Ваши намерения  входит  неизменно
отказывать мне в том, чем сами Вы вовсе не дорожите, но что в  корне  меняет
мою судьбу из-за дурацких предубеждений в этой стране. Коль скоро не в наших
силах изменить предрассудок, приходится ему покориться - у  меня  нет  иного
пути для продвижения вперед, коего  я  желаю  ради  нашего  общего  блага  и
счастья семьи..."
     Семья, не  мешкая,  вняла  его  доводам,  и  9  декабря  того  же  года
Пьер-Огюстен получил свой патент королевского секретаря. Г-н Карон,  некогда
отрекшийся от своей веры, силу  предрассудков  знал  не  хуже  сына.  Скрепя
сердце он вышел из цеха. И только его  третья  дочь,  Мадлена,  по  прозвищу
Фаншон, обвенчавшаяся в 1756 году с Лепином, к тому времени  уже  знаменитым
часовщиком, стала отныне  хранительницей  семейной  традиции.  Что  касается
Жюли, то есть Бекасе, посвященной в честолюбивые помыслы  и  секреты  брата,
она, без сомнения, выступала ходатаем перед отцом. Впрочем,  именно  в  этот
момент Пьер-Огюстен легализовал, если можно так выразиться,  свою  необычную
близость с сестрой, дав ей свое имя. Начиная с 1762 года  в  регистрационных
книгах Парижа под именем Бомарше значатся и Жюли и ее брат. Уж не  для  того
ли, чтобы сохранить это имя, она так и останется до конца жизни  в  девицах,
отказывая в праве повести ее к алтарю претендентам на  ее  руку  и  немалому
числу любовников? Эта странность позволит советнику Гезману, о  котором  нам
еще предстоит немало говорить в дальнейшем,  отпустить  злую  шутку:  "Истец
Карон позаимствовал у одной из своих жен имя Бомарше,  чтобы  затем  ссудить
его одной из своих сестер".

     Под руководством и наблюдением своего компаньона Бомарше  приобщился  к
финансовым, банковским и коммерческим  тонкостям.  Пари-Дюверне  привил  ему
предприимчивость и вкус к спекуляциям. Сейчас это  слово  неблагозвучно,  но
здесь не следует понимать его в дурном смысле. Без спекуляций не было бы  ни
духа завоеваний, ни промышленного развития, ни общественных перемен. Бомарше
ворочал миллионами не  ради  удовольствия  обладать,  но  ради  удовольствия
действовать. Деньги, заработанные им на поставках муки для армии, пойдут  на
освобождение Америки, на издание  собрания  сочинений  Вольтера,  на  помощь
первым воздухоплавателям и т. д. Спекуляции, хотя они подчас и увлекательны,
нередко грозят разорением.  Самое  удивительное,  что  Пари-Дюверне,  открыв
своего подопечного, словно бы открывает для себя  на  старости  лет  радости
риска и авантюры. До сих пор, вплоть до 1760 года, его осторожность и цинизм
брали верх над всеми соблазнами. Но теперь, когда банкиру  под  восемьдесят,
ему терять нечего, разве что состояние.
     Вступив сперва в десятой доле, а затем и на половинных началах в  дела,
о которых нам ничего или почти ничего не  известно,  но  которые,  очевидно,
сперва сводились к  военным  поставкам,  Бомарше  очень  скоро  сравнялся  с
учителем, что только  увеличило  дружеское  расположение  последнего.  Самое
замечательное в их отношениях это, кажется, удовольствие, которое оба от них
получают. Вскоре работа превращается в игру, в ритуал. Они придумывают  свой
код, свой тайный язык: "восточный стиль", полный  двусмысленностей.  В  1770
году Бомарше, как ни в  чем  не  бывало,  пишет  своему  старому  сообщнику:
"...как здоровье, дорогая крошка? Мы так давно уже не  обнимались.  Потешные
мы любовники! Мы не смеем встречаться,  опасаясь  гримасы,  которую  скорчат
родственники: но это не мешает нам любить друг друга. Да уж, моя  крошка..."
И дорогая крошка, не сморгнув, отвечал в том же духе.

     Привыкнув избирать  кратчайший  путь,  Бомарше,  по-видимому,  чересчур
заспешил и впервые споткнулся. По правде говоря, он чуть не сломал  шею,  но
был ли бы написан "Фигаро", если б все ему удавалось сразу? Безусловно  нет,
ибо, как мы увидим, "Фигаро" - плод ряда поражений и новых побед.
     После кончины одного из  главных  лесничих  королевства  его  должность
оказалась вакантной. Звание и соответствующие права стоили 500  000  ливров,
но обязанности, отнюдь не обременительные,  сулили  быстрое  обогащение.  За
деньгами остановки не  предвиделось,  Пари-Дюверне  пообещал  раскрыть  свой
сейф. Во Франции было всего восемнадцать  главных  лесничих,  круг  довольно
замкнутый.  Для  получения  должности,  кроме  денег  и   согласия   короля,
требовалось в  принципе  предъявление  дворянских  грамот.  У  Бомарше,  как
известно, на дворянство имелась  только  квитанция,  но  зато  у  него  были
козырные карты - король, дофин и принцессы. Сначала все шло  как  по  маслу.
Принцы обещали, генеральный контролер дал согласие.  Но  семнадцать  главных
лесничих воспротивились с невиданной яростью, кое-кто из них осмелился  даже
угрожать отставкой. Обеспокоенный генеральный контролер взял  свое  согласие
назад.  Тут  вступила  в  игру  королева,  поспешив  через  своего  конюшего
протянуть Бомарше руку  помощи.  Принцессы  в  полном  неистовстве  осаждали
Людовика  XV,  поставленного  сопротивлением   корпуса   главных   лесничих,
опиравшихся на двор, издавно враждебный Бомарше,  в  весьма  затруднительное
положение. Чтобы лучше понять положение короля,  можно  бы  сравнить  его  с
положением теперешнего  президента,  который,  столкнувшись  с  ожесточенной
кампанией в печати, колеблется, ставить ли ему на карту свой авторитет  ради
дела второстепенной важности. Главные лесничие, отвергая Бомарше,  выдвигали
довод, что "отец его был ремесленником, и, сколь бы он сам ни был  славен  в
своем  искусстве,  его  сословная  принадлежность  несовместима  с  почетным
положением главного лесничего". Битва  была  проиграна  почти  наверняка,  и
Бомарше  не  отказал  себе  в  удовольствии   уязвить   своих   высокородных
противников в замечательном письме, адресованном генеральному контролеру:
     "Вместо  ответа  я   сделаю   смотр   семьям   и   недавней   сословной