ники,
если только за это приняться с умом, а ведь у нас здесь по этой части  такие
есть ловкачи!.." Друзья Бомарше, за исключением Сартина, были бессильны, они
могли только сочувствовать и держать в спорах его сторону, да и  это  подчас
было небезопасно. Если достоинства человека познаются по  чувствам,  которые
он возбуждает в людях, можно ли усомниться в  подлинном  благородстве  того,
кого Лаблаш именовал "законченным чудовищем", требуя  избавить  общество  от
этой "ядовитой гадины"? Не говоря уж о родных, чье поведение  было,  как  мы
увидим, из ряда вон выходящим, неизменная  верность  и  привязанность  таких
людей, как де Конти, Гюден, Ленорман д'Этиоль, вознаграждали Бомарше за  все
низости, подлости и предательства светского общества.
     Как  не  привести  письмо,  полученное  им  в   тюрьме   Фор-Левек   от
шестилетнего мальчика?
                                                        "Нейи, 2 марта 1773.
     Сударь,
     посылаю Вам мой кошелек, потому что в тюрьме человек всегда  несчастен.
Я очень огорчен, что Вы в тюрьме. Каждое утро и каждый вечер я читаю за  Вас
молитву богородице. Имею честь, сударь, быть Вашим  нижайшим  и  покорнейшим
слугой,
                                                                   Констан".
     Констан был сыном Ленормана д'Этиоля, вторично женившегося после смерти
г-жи де Помпадур. Бомарше написал г-же д'Этиоль, что он  "обрадовался  этому
письму и этому кошельку как ребенок. Счастливые родители! Ваш  сын  в  шесть
лет способен на такой поступок. И у меня тоже был сын, но его  уже  нет!"  В
тот же день он ответил Констану:
                                                   "Фор-Левек, 4 марта 1773.
     Мой маленький друг, благодарю Вас за полученное мною письмо и  кошелек,
который Вы к нему приложили; я поделил присланное  по  справедливости  между
моими собратьями узниками и собой - Вашему другу Бомарше  я  оставил  лучшую
часть, я имею в виду молитвы  богородице,  в  которых  я,  конечно,  изрядно
нуждаюсь, а страждущим беднякам отдал деньги,  лежавшие  в  Вашем  кошельке.
Поэтому, желая доставить радость одному человеку, Вы заслужили благодарность
многих; таковы обычно плоды добрых дел, подобных Вашему.
     Всего лучшего, мой маленький друг".
     Вскоре Бомарше пришлось испытать великую нужду в молитвах богородице. 1
апреля суд  после  предварительного  рассмотрения  назначил  докладчика,  от
которого зависел исход процесса. По обычаю и традиции судьи присоединялись к
его мнению. Доклад должен был лечь на стол парламента 5 апреля,  у  Бомарше,
следовательно, оставалось  всего  четыре  дня  на  то,  чтоб  отстоять  свои
интересы  перед  человеком,  который  решал  его  судьбу,  а  именно   перед
Луи-Валантеном Гезманом де Тюрн.

     Советник, как и сам новый парламент, был человек темный, угодливый,  но
таивший  честолюбивые  замыслы.  Службы  Мопу  откопали  его  в  Эльзасе,  в
верховном суде которого он заседал, и в 1770 году канцлер  назначил  Гезмана
советником Большой палаты парламента. Гезман  слыл  солидным,  но  заурядным
юристом. Подобно большинству собратьев, он, дабы  укрепить  свою  репутацию,
счел должным  написать  ученый  труд  и  опубликовал  у  книготорговца  Леже
"Трактат об уголовном праве ленов". Гезман не отличался  привлекательностью,
однако высокое положение и загадочность женского сердца позволили ему дважды
вступить в брак.  Его  вторая  жена,  более  красивая  и  молодая,  чем  он,
отличалась сильным характером и слабой совестью.  В  плане  этическом  новый
парламент был под стать старому; его подкупность не оставляла  сомнений.  Но
поскольку Мопу осудил обычай официального поднесения судьям подарков,  новые
члены парламента пополняли свой достаток  при  помощи  тайных  взяток.  Дабы
сохранить руки чистыми и соблюсти достоинство,  советники  обычно  возлагали
обязанности собирать дань на третье лицо, как правило, на супругу.
     Г-жа Гезман, в девицах Габриель Жамар, достигла в этом  искусстве,  без
сомнения, одном из древнейших,  неоспоримой  виртуозности.  Она  действовала
открыто, считая, что реклама - лучший способ  оповещения  клиентуры.  "Когда
мой муж будет назначен докладчиком, - заявила она, -  я  сумею  так  ощипать
каплуна, что он и не пикнет".
     Каплун, барашек в бумажке, подмазка! - можно бы  посвятить  специальное
исследование причудливым связям правосудия и  кухни.  И  разве  не  зовут  в
народе продажных судей живоглотами и куроедами?
     Советник проживал на набережной Сен-Поль, но недостаточно  было  узнать
его адрес, следовало еще добиться аудиенции. В  сопровождении  все  того  же
Сантера, который стал теперь записывать  все  хождения  своего  подопечного,
Бомарше начиная с 1 апреля трижды просил следователя  принять  его.  Гезман,
очевидно уже подкупленный Лаблашем, отвечал через привратницу, что  его  нет
дома. На следующий день  утром  -  та  же  игра,  после  полудня  -  никаких
изменений. Гезман, которого, надо думать, горести "каплуна"  только  тешили,
показывался в окне, словно в насмешку просителю.
     Бомарше живо смекнул, чего добивается  Гезман;  к  чему  стремится  его
понудить, однако, стесненный в  своей  свободе,  не  знал,  как  именно  ему
подобраться к судье. 2 апреля, прежде чем вернуться в камеру, он  забежал  к
сестре, г-же Лепин, у которой был приемный день. Тут собралась,  разумеется,
вся семья и множество друзей, среди них - Бертран д'Эроль,  которому  Фаншон
сдавала квартиру и к которому, возможно, питала слабость. Дэроль или д'Эроль
- не знаю уж, как он писался, - тотчас заявил, что  у  него  есть  "способ".
Способы и уловки вообще были его профессией, похоже, он этим жил.
     Короче,  Дэроль  -  плевать  на  дворянскую  частицу!  -  был  вхож   к
книготорговцу Леже, издателю Гезмана. По словам Дэроля, книготорговец обычно
играл роль посредника, через которого можно было добраться до г-жи Гезман. И
в самом деле, мастерица ощипать каплуна сказала Леже: "Если появится  щедрый
клиент, дело коего будет правым  и  коий  не  потребует  никаких  бесчестных
поступков, я не сочту неделикатным получить от него подарок".
     Убежденный, как  всегда,  в  своей  правоте,  Бомарше  вовсе  не  желал
подкупать Гезмана, он стремился только поговорить с ним,  но  никак  не  мог
этого добиться. Он взял слово с Дэроля и с сестры, которые хотели немедленно
кинуться к Леже, что куш деликатной г-же Гезман будет  дан  только  в  целях
получения аудиенции. В конфликте с Лаблашем необходимо было  сохранить  руки
чистыми. Дэроль и Фаншон дали обещание  и  отправились  к  Леже,  а  Бомарше
вернулся в тюрьму.
     Г-жа Гезман запросила 100 луидоров. Немалая цена за  то,  чтоб  открыть
дверь! Бомарше, узнав на следующий день  о  притязаниях  мастерицы  ощипать,
взъярился. Поначалу он даже отказался платить, но  близкие  настаивали.  Его
убеждали: "Если вы можете потерять 50 000 экю  из-за  того  только,  что  не
сможете  объяснить  свое  дело  докладчику,  стоит  ли  считаться  с  сотней
луидоров? Да  потребуй  она  даже  500,  взвешивать  не  приходится".  Чтобы
прекратить споры, один из друзей, очевидно, Лашатеньре,  вручил  Фаншон  два
свертка по 50 луидоров.
     Эта последняя снова  отправилась  в  книжную  лавку  и,  руководствуясь
похвальной  заботой  об  экономии,  сделала  попытку  сбить  цену  за  право
переступить порог. Леже повидался с г-жой Гезман, но та осталась неумолима.
     Вернувшись, книготорговец сообщил г-же Лепин  точку  зрения  советницы:
"Когда приносишь жертву, следует делать это от  всего  сердца,  в  противном
случае она теряет цену; и господин ваш брат весьма не одобрил бы вас,  узнай
он, что четыре часа были упущены только ради  того,  чтобы  сберечь  немного
денег".
     Отвечать  было  нечего,  Фаншон  вручила  100  луидоров  книготорговцу,
который поклялся уведомить Дэроля,  как  только  получит  указание  от  г-жи
Гезман. Мастерица ощипать  обладала  талантом  растягивать  удовольствие,  а
также путать карты, умножая число посредников.
     Наконец, 3 апреля в середине дня _уведомленный_ Дэроль разыскал Бомарше
и объяснил, как тот должен поступить:
     "Сегодня вечером ступайте  к  господину  Гезману.  У  двери  вам  опять
скажут, что его нет, но вы настаивайте на своем и потребуйте  лакея  госпожи
Гезман; вручите ему письмо, содержащее учтивую просьбу,  чтобы  эта  дама  в
соответствии с договоренностью между нею и Леже устроила вам аудиенцию, и не
тревожьтесь - в дом вас впустят".
     На первый взгляд поведение Гезманов  может  показаться  ребяческим  или
нелепым, но если призадуматься, подоплека всех этих махинаций ясна - с одной
стороны, сам советник хочет оказаться вне всяких подозрений,  он  ведь  свою
дверь держит закрытой, с другой - г-жа Гезман, которая эту дверь  открывает,
получает денежное подспорье.
     "Покорный наставлениям", Бомарше явился в тот  же  вечер  -  в  шестой,
следовательно, уже раз - на набережную Сен-Поль. Его сопровождали адвокат  -
мэтр Фальконе - и  неизменный  Сантер.  Комедия  разворачивалась  в  строгом
соответствии  с  указаниями  г-жи  Гезман.  Сначала  привратница  отказалась
впустить в дом посетителей  под  ритуальным  предлогом  отсутствия  хозяина.
Затем Бомарше, неукоснительно  следуя  предписаниям  советницы,  потребовал,
чтобы вышел ее лакей. Заставив себя довольно  долго  ждать,  этот  последний
наконец появился, и Бомарше смог вручить ему, как то было условлено, записку
Леже, попросив передать ее незамедлительно. Лакей ответил, что  об  этом  не
может быть и речи, поскольку в покоях хозяйки дома пребывает в данную минуту
ее супруг.  Молодчик  явно  не  впервой  принимал  милых  дружков  мастерицы
ощипать. Но на сей раз он  ошибся  -  у  посетителей  были  совершенно  иные
намерения.
     - Если господин советник у госпожи советницы, - ответил  Бомарше,  -  с
письмом следует тем более поторопиться. Поверьте, ваши: господа ни в чем  не
упрекнут вас.
     Выполнив поручение, лакей  попросил  визитеров  последовать  за  ним  в
кабинет советника, пообещав, что тот в свою очередь  спустится  к  себе  "из
покоев барыни по внутренней лестнице". У  Гезманов  были  странные  причуды.
Сантер, как мы  уже  сказали,  отнюдь  не  дурак,  наблюдал  и  записывал  с
неизменным удивлением все  хитроумные  уловки  судейского  чиновника  и  его
супруги.
     Дверь наконец открылась, и неуловимый Гезман  предстал  перед  Бомарше.
Было уже девять часов  вечера  -  время  довольно  неудобное  для  человека,
свобода которого ограничена. Совершенно очевидно, что советник,  сообщник  и
вдохновитель своей жены не желал встречаться с опасным Бомарше, пока она  не
получит записки или знака от Леже.
     Гезман одетый по-домашнему -  разве  положено  в  такой  час  тревожить
почтенного советника парламента? - просит тех, кого приходится  назвать  его
гостями сесть. Адвокат  задает  ему  вопросы  по  делу.  Внимательно  ли  он
просмотрел досье? Каковы  его  выводы?  Есть  ли  у  него  вопросы?  Гезман,
полусонный, увиливает от ответов. В конце концов  под  нажимом  Фальконе  он
удостаивает высказать свое сужденье весьма лаконичное.
     - Дело ясное.
     Адвокат и истец изумленно переглядываются. Бравый Сантер, хотя ему  уже
приходилось  сталкиваться  с  судейскими,  с  их   непоследовательностью   и
крючкотворством, ошарашен.
     - Но, сударь, открывали ли вы хотя бы досье?  -  восклицает,  с  трудом
сдерживаясь, Бомарше.
     Гезман, прищурившись, глядит на него с мягкой иронией, затем, вздохнув:
     - Да, я просмотрел... Итоговый расчет между вами и  господином  Дюверне
не может рассматриваться как серьезный документ.
     - Почему же?
     Гезман, злобно:
     - Потому что все суммы написаны только цифрами!
     Растерянный мэтр  Фальконе  просит,  чтобы  ему  показали  акт.  Гезман
протягивает ему бланк. Адвокат смотрит: все суммы  действительно  обозначены
цифрами. Фальконе обескуражен, это заметно по  его  лицу:  как  мог  клиент,
сведущий в законах, совершить подобную оплошность? Гезман ухмыляется.
     Тогда Бомарше:
     - Мэтр, переверните, пожалуйста,  лист,  вы  увидите,  что  на  лицевой
стороне все суммы обозначены как положено, прописью. Советник  протянул  вам
акт оборотной стороной, где, также в соответствии с установленным  порядком,
суммы повторены и потому даны в цифрах.
     Фальконе, донельзя удивленный,  вопросительно  смотрит  на  Гезмана.  С
какой стати тот разыграл перед ним  эту  комедию?  Советник  молчит,  словно
погруженный в глубокую задумчивость, за него отвечает Бомарше:
     - Могут быть только два объяснения: одно - пристойное: у советника  еще
не было свободного времени,  чтобы  изучить  дело;  другое  -  непристойное:
советник составил свое мнение до всякого изучения.
     - Вы глубоко заблуждаетесь, сударь, ваше  дело  известно  мне  во  всех
подробностях. Оно, повторяю, проще простого,  и  я  рассчитываю  послезавтра
доложить о нем суду.
     - На чем же именно, сударь, вы основываете свои выводы? Гезман,  глядя,
если это возможно, еще более хитро:
     - Коль скоро вы так  настаиваете,  господин  Бомарше,  я  могу  вам,  к
примеру,  дружески  заметить,  что,   исходя   из   Уложения   1733   -года,
представленные документы явно незаконны...
     На сей раз приходит очередь рассердиться адвокату:
     - Но, сударь, вы же  не  можете  не  знать,  что  обе  договаривающиеся
стороны  подпадают  как  раз  под  исключение,   предусмотренное   известным
параграфом этого закона! Такова общепринятая практика, и вы не можете делать
вид, что...
     Совершенно неожиданно Гезман делает успокоительный жест:
     - Прописью, цифрами, все это пустое! Закон, параграф, предусматривающий
исключение! К чему сердиться, если справедливость будет восстановлена?
     Советник подымается, аудиенция окончена.  Уходя,  Бомарше  замечает  на
лице советника "следы весьма двусмысленной улыбки", внушающей ему тревогу.
     В фиакре, по дороге в Фор-Левек, Бомарше проявляет  беспокойство.  Если
советник Гезман, человек опытный, болтает невесть что,  значит,  он  в  этом
деле не судья, а заинтересованная сторона. Или он припас для  суда  аргумент
посерьезнее, не столь легковесный,  как  те,  что  он  выложил  им.  Поэтому
Бомарше решает пойти ва-банк и, коль скоро терять ему нечего,  повидаться  с
Гезманом еще раз, чтобы принудить советника поговорить серьезно, пусть  даже
и обозлив его. Прежде чем вернуться в свою  "довольно  прохладную  квартиру,
снабженную отличными ставнями,  великолепными  запорами,  в  общем,  надежно
защищенную от воров и отнюдь не отягощенную излишними украшениями, в  замке,
который расположен в красивейшем месте Парижа на берегу Сены",  он  поручает
Фальконе переговорить обо всем с "веселой компанией" - с теми,  кого  Гезман
позднее назовет "гнусной кликой", иными словами, со своими близкими - семьей
и друзьями.
     Назавтра,  то  есть  в  воскресенье  утром,  "веселая  компания"  вновь
принимается за дело. До  момента,  когда  Гезману  предстоит  изложить  свои
выводы, остаются сутки. Фаншон и  Дэроль  возобновляют  переговоры  с  Леже,
который в свою  очередь  ведет  их  с  советницей  Гезман.  Вскоре  согласие
достигнуто. Новая аудиенция, новые даяния.  Тариф  у  г-жи  Гезман  твердый.
Поскольку в воскресенье сто  луидоров  найти  невозможно,  Лепин  предлагает
часы, украшенные бриллиантами, которые стоят дороже  и  приводят  в  восторг
даму, понаторевшую в ощипывании, каплунов, однако, то ли войдя во  вкус,  то
ли попросту оставшись в воскресенье на  мели,  она  требует  надбавки  в  15
луидоров, якобы для того, как она заверяет, чтобы оплатить услуги секретаря.
Грубая ложь! Этот секретарь был человеком глубоко  порядочным,  и  Фальконе,
которому  уже  доводилось  иметь  с  ним  дело,  знал,  что  тот  решительно
отказывался от всяких подарков и подношений, даже если  они  были  оправданы
его честными услугами. Короче, советница стояла на  своем:  15  луидоров,  и
немедленно.
     Хочешь не хочешь, пришлось вручить Леже надбавку, он  тотчас  отнес  ее
г-же Гезман, которая пообещала устроить свидание в семь часов. Однако  ни  в
семь, ни позже дверь Гезманов так и  не  открылась!  Г-жа  Лепин  и  Дэроль,
извещенные об  этом,  бросились  к  Леже,  явно  смущенному.  Книготорговец,
очевидно, сам встревоженный, поклялся, что займется этим с утра  пораньше  и
добьется новой встречи. Оборот, который приняли события за  несколько  часов
до представления доклада, не сулил ничего хорошего, и Бомарше,  догадываясь,
что ему уже не удастся повидаться  с  Гезманом  перед  судебным  заседанием,
поручил нотариусу и своим друзьям собрать  все  документы,  бумаги,  письма,
относящиеся к делу. Сам же посвятил ночь в  камере  составлению  ответов  на
вопросы,  которые,  как  он  предполагал,  могут  быть  ему   заданы   самым
придирчивым и грозным судьей, буде тот  пожелает  уличить  его  в  нарушении
закона.
     На следующее утро чуть свет Леже заявил нашим трем  друзьям:  "Дама  не
виновата, что вы не были приняты. Вы  еще  имеете  возможность  пойти  к  ее
супругу сегодня. Она, однако, столь порядочна, что  в  случае,  если  вы  не
добьетесь аудиенции до суда, обязуется вернуть все полученное от вас".
     Отправились в седьмой раз  на  набережную  Сен-Поль.  Для  Бомарше  это
свидание было последней надеждой. Как и можно было  предвидеть,  привратница
отказалась допустить их в дом. Да, барин дома  и  барыня  тоже,  но  они  не
велели принимать господина де Бомарше.
     Пришлось настаивать, угрожать, сунуть 6 франков лакею, чтоб  быть  хотя
бы уверенными, что документы, подготовленные  нотариусом  и  Бомарше,  будут
вручены советнику вовремя.
     В полдень  Гезман  изложил  свои  выводы  парламенту.  Выходя  из  зала
заседания, советник чвыглядел весьма довольным собой. На вопросы Фальконе он
ответил, что "с  его  мнением  согласились".  Счастье,  написанное  на  лице
Лаблаша, также было достаточно красноречивым:  не  подлежало  сомнению,  что
Бомарше осужден. Оставалось лишь ознакомиться с приговором,  чтобы  измерить
масштабы поражения. Назавтра, в пятницу 6 апреля, суд огласил свое  решение.
Итоговый акт расчетов между  Пари-Дюверне  и  его  компаньоном  был  признан
недействительным. Бомарше обвинялся не только в злоупотреблении доверием, но
и в подделке документа. Это судебное решение бесчестило и разоряло  Бомарше,
обязывая выплатить Лаблашу 56 000 ливров, а также  возместить  все  судебные
издержки, весьма немалые.
     В тот же вечер Леже отослал Фаншон два свертка по 50 луидоров и часы  с
репетицией, украшенные бриллиантами.  Что  касается  15  луидоров,  то  г-жа
Гезман решила сохранить их "для секретаря". Последний возмущенно ответил  на
запрос Фальконе, что рассматривает как смертельное оскорбление  саму  мысль,
будто он способен на подобную неделикатность.
     Почему г-жа Гезман вернула 100 луидоров и часы, но вцепилась в  эти  15
луидоров? Ее поведение кажется донельзя странным, но подумав,  находишь  ему
объяснение. Гезман, который округлял  свое  состояние  с  помощью  мастерицы
ощипать каплунов, знал, конечно, что она получила 100 луидоров и часы. Решив
дать самое суровое  заключение  по  делу,  советник  счел  уместным  вернуть
Бомарше его подношения. Можно, не оскорбляя памяти этого  темного  субъекта,
представить себе, что он успел получить от графа де  Лаблаша  презенты  куда
более лестные для его достоинства. Чтобы перетянуть чашу  весов,  достаточно
горстки золота. Что касается 15 луидоров, то  об  их  существовании  Гезман,
полагаю, не знал. Его прекрасная половина потребовала эту  сумму  втайне  от
супруга для своих личных надобностей. И не вернула эти деньги, скорей всего,
потому, что они были уже истрачены.

     К вечеру 6 апреля положение  Бомарше  хуже  некуда.  Запертый  в  замке
Фор-Левек, он уже не может отлучится ни на час, так как отпал  предлог,  что
ему необходимо повидаться со следователем. В результате проц