о воде, право дело, не всех-то спускать было надобно. Пару-другую  и
в куст можно было закинуть, до утрева. Махиду уже понесло, удержаться она не
могла. - А сейчас мы бы их достали - в проулках-то, поди, ни одного  поганца
пришибленного не осталось!
   - Уже подобрали, - вздохнув, согласилась Мади. - В одном тупичке только и
нашли вроде, так там несколько старух сцепились...
   - Стойте, стойте, девки. -  Харр  потряс  головой,  стараясь  представить
себе, о чем речь. - На хрен мне дохлые подкоряжники?
   - Тебе, может, и в лишку, а я за амантовым столом  не  сиживаю,  так  что
стащила бы их к свинарям, мне за то к Белопушью, может, цельная свиная  нога
перепала бы. А не то и поросенок.
   - Не понимаю,  -  искренне  признался  Харр.  -  Что,  свинарям  мертвяки
прислуживают?
   Обе подружки так и прыснули.
   - Во-во, прислуживают, - подтвердила Махида, утирая губы тыльной стороной
ладони. - В котле поганом. Свинари их порубят и чушкам наварят. Не пропадать
же добру.
   Слава Незакатному, пополдничать он не успел. А  то  прибирать  бы  Махиде
свою халупу...
   - Это кто ж у вас моду такую завел - людей свиньям скармливать?
   Мади по обыкновению округлила золотые свои безмятежные глаза:
   - Но ведь это не люди, господин мой!  -  и  это  таким  детским,  чуточку
назидательным тоном, каким она могла бы сказать: "аманту надо кланяться" или
"не сопливь два пальца - для этого зеленый лист надобен".
   Харр почувствовал, что звереет.
   - Я, между прочим, тоже не с неба свалился, из  лесу  пришел,  даже  хуже
того - из болота поганого, бескрайнего;  так  что,  может,  и  меня  сонного
порубить да скотине стравить, чтоб жиру поболе нагуляла?  А?  Кто  человеком
родился, тот человечьим прахом стать должен,  потому  как  одинаково  солнце
светит  и  сыну  амантову,  и  подкидышу  лесному.  Равны  они  перед  богом
Незакатным. В людской судьбе своей они рознятся, это правда, и  от  рождения
до смерти каждый волен себе дорогу выбирать, но уж если пресекся  путь  его,
нечестивый или праведный, - верни кости  земле,  чтоб  солнце  ясное  их  не
видело, тленьем смрадным не гнушалося; смерти ночь предоставлена...
   - А как же рыба? - невинным голосом спросила Махида. - Сам же принес, сам
и потребил. А в ручье-то кто не топ!
   Харр прикусил язык  -  а  ведь  права  была  девка.  И  медвежатинкой  он
лакомился, а медведь, с тех пор как на нем ездить перестали, совсем  одичал,
из  лесу  выкатывался  и  не  токмо  скотинку  да  ящеру  придавливал,  а  и
человечинкой пробавлялся.
   Оттого что немудреная задачка засела в мозгу, как орех  ядреный,  который
пальцами не расколоть, Харр рассвирепел окончательно.
   - Ни ручью, ни  рыбине  слизкой  ума-разума  не  дадено!  -  рявкнул  он,
остервенело вбивая левую ногу в правый сапог. -  А  человека  бог  на  то  и
тварью мыслящей сотворил, чтобы он честь и  совесть  имел,  чтобы  он  видел
глупость несусветную в обычаях стародавних, чтоб имел  понятие  о  том,  что
такое грех непрощаемый...
   Он вдруг осекся, потому что сторонней мыслью оглядел и оценил себя как бы
глядючи чужими глазами. Да солнцезаконник, и только! И как слова-поучения  у
него складно полились, просто диво!  Никогда  за  собою  такого  не  числил.
Сказки-байки сказывал, это был его хлеб; но вот проповеди  читать,  да  кому
девкам куцемозглым! Срам. На каждой дороге свои законы-обычаи, и не  ему  их
перекраивать; вот и тут - наскучат ему Махидины  ласки-милости,  встряхнется
он, как горбатый кот, ручей переплывший, и снова айда в дорогу, и на кой ляд
ему заботой маяться о том, что у него за спиной остается!
   Он рванул с распялочки почищенный камзол, так что  невидимые  днем  пирли
посыпались вниз, расправляя спросонья свернутые крылышки.
   - Чтобы духу свинины в этом доме  не  было!  -  он  выкатился  на  улицу,
пожалев только, что не было в  халупах  тутошних  навесных  дверей:  так  бы
хлопнул, что живая кора от стволов отскочила бы.
   Махида тревожно засопела, прислушиваясь к тому, как затихают чавкающие по
непросохшей грязи Шаги мил-друга ненаглядного.
   - Ох, Мадюшка, отвадишь ты моего...
   - Ты ж сама про рыбу удумала!
   - Что я скажу, то мне ночью простится. Разговорчивый он больно, так  я  ж
не встреваю! Вон надумал:  равные  все  под  солнышком.  Ха,  держи  карман!
Выходит по-евоному, если в Лишайном лесу сучка подкорежная кутенка синюшного
скинет, так он равен будет тому младенчику, какового ты, к примеру, родишь?
   Мади вздрогнула, точно ее кольнули под ребрышко.
   - А я о птенчиках-пуховичках думаю: если вылупятся они у зарянки-звонницы
в Лишайном лесу - и в гнезде на твоем дереве; так ведь  не  только  солнышко
теплое, ты сама, Махида, не отличишь, какой откуда...
   - Ну, приехали. Задурил он тебе голову. Иди, скупнись-охолонись.
   - Ты лучше дай мне листы мои, пока я не позабыла всего...
   - Ой, да ты ж мне всю зелень перевела! А ходить к ручью мне теперича не с
руки - готовить надо.
   - Там, помню, краешек свободный остался, а, Махида...

***

   Зато амант встретил не дурацкими разговорами - хлопнул по  плечу,  почуял
под рукой влажный от пота камзол, надетый на голое  тело,  и  велел  невесть
откуда взявшимся рабам - а по-здешнему  телесам  -  отмыть  гостя  в  кадухе
каменной, выдать три смены одежи на всякую погоду да полную справу воинскую.
   В зелененой широкой кадухе (было б желание - хоть девку рядом укладывай!)
вода была горяча и масляна, но не душиста; тер его злобный раб в неснимаемом
ошейнике, и тер люто, Харр только постанывал - полегче, мол. Царапин на  нем
не было, ушибы не больно тревожили, но кожа, черпая и бархатистая,  выдавала
в нем не воина, а человека, который сам себе господин. Правда,  господин  не
шибко богатый. Хрустальную цепь  он  предпочел  снять,  но  зажал  в  кулаке
странно: уместилась. Прибежала девчушка малая, на сынка амантова похожая, не
смущаясь аспидной наготы, расплела ему брови и расчесала ласковым  гребешком
- и растерялась, не зная, как обратно заплести, то ли  вниз,  то  ли  вверх.
"Погодь, пусть просохнут" - сказал он и небрежным жестом  девчушку  отослал:
не приведи бог действительно амантова дочка, а он от телесова рвения брякнет
что-нибудь непотребное... Его окатили травяным настоем,  растерли,  выложили
штаны  новые,  сапожки  подрезанные,  легкие  (ох  маловаты,  а  жаль  -   в
командоровых-то жарко, хотя и безопасно для ног:  их  и  с  размаху  меч  не
брал); потом верхнее - камзол  безрукавный  из  кожи,  насколько  он  понял,
щенячьей шкурки, выделки отменной  и,  видно,  нездешней;  рубаха  до  колен
желтоватая, небеленая, и, наконец, кафтан просторный из легкого рядна  -  по
тому, как бережно его выкладывали, стало ясно, что такое ценят  тут  превыше
всего. Харр, прихватив тесьмой на затылке волосы вместе с  бровями,  накинул
рубаху, упрятал на всякий случай  ожерелье  поглубже,  чтоб  не  звенело,  и
принялся примерять кольчуги, поножи и  прочую  снасть.  Все  было  легким  и
несгибаемым, на ремешках - надевать долго, срубить, ежели по  шву  придется,
проще простого. Надо будет что-нибудь придумать.
   Вошел вчерашний малец:
   - Государь-амант за стол кличет!
   Харр оттянул рубаху двумя перстами, с сомнением на нее поглядел -  в  чем
идти на зов пристойно? Но  малец  развернул  широченное  полотенце  с  дырой
посередине, приподнявшись на цыпочки, попытался надеть его на Харра,  да  не
достал; тому пришлось присесть. Харр сунул ноги в мягкоременные  сандалии  и
вопросительно глянул на юнца: все ли  в  порядке?  Все  было  в  порядке.  И
потопали они  снова  вверх  по  винтовой  лесенке.  Покой,  правда,  был  не
вчерашний - зелени по  стенам  много  меньше,  над  головой  небо  открытое,
подушки на полу и стол невысокий. Амант уже ел. В одиночестве.
   - Садись, - как ни в чем не бывало проговорил хозяин, и малец подвинул  к
менестрелю большое светло-голубое блюдо - с такого четверых кормить.
   Впрочем,  перед  амантом  стояло  такое  же,  изрядно  уже  приукрашенное
объедками. Само собой разумелось,  что  накладывать  себе  Харр  должен  был
собственноручно.   Амант,   вытерев   руки    о    такое    же    необъятное
полотенце-укрывалище, что и на Харре (только неотстиранных  пятен,  пожалуй,
было поболее), взял дымящуюся лепешку,  какой-то  рыжий  плод,  показавшийся
Харру наливным яблочком, и коротким  обеденным  кинжалом  размазал  яблочную
мякоть по румяной корочке  -  просто  удивительно:  мазалось,  как  сметана;
накидал сверху мяса с разных подносов и протянул  через  плечо  мальцу.  Тот
принял как должное, даже не поблагодарив,  отступил  и  уселся  у  гостя  за
спиной. Что-то звонко брыкнуло об пол - не иначе как мальчишка положил рядом
с собой нож. И нешуточный.
   Да, воспитание амантов  сынок  получал  достойное,  не  то  что  ручьевый
последыш.
   - Отоспался? - неожиданно спросил амант.
   Харр понял: это значило - готов снова в дозор?
   - Стол у тебя богатый, Иддс-амант, - ответил он с  сожалением,  и  хозяин
тоже перевел это правильно: жалко, перед возможным боем  набивать  брюхо  не
годится.
   Гость действительно отломил краешек лепешки и взял  длинный  кус  вяленой
козлятины.
   - Вина глотни да орешками червлеными зажуй, - посоветовал Иддс, -  с  них
до утра прыгать будешь, как козлик взыгравший. Хотя у ручья теперь не больно
попрыгаешь, я там велел столько кольев натыркать - что травы некошеной.
   - У  ручья  не  стану,  -  степенно,  как  равный  равному,  ответствовал
странствующий рыцарь. - Прошлой ночью оттуда  никто  не  вернулся,  так  что
остерегутся снова соваться. Они дорогу пытать  будут,  вперед  опять  дурней
скороспешных выпустят.
   Амант кивнул, соглашаясь:
   - Ну, на дороге их тоже кое-что ждет.
   Харр пригубил вина, делая над собой отчаянное усилие, чтобы  не  хлебнуть
от души, бросил на зуб пару чищеных орешков с тоненькой алой шелушинкой - во
рту заперчило. Пришлось снова приложиться к чаше. Амант наблюдал  за  ним  с
откровенным доброжелательством, как смотрят на уже купленного боевого рогата
чистых кровей.
   - Сейчас твою рать ночную от сна подымать буду, - небрежно бросил Иддс, и
Харр понял это так: а не удосужится ли гость  дать  какой-нибудь  наказ-урок
добрым молодцам?
   - Гляну, - степенно отвечал Харр.
   Не в его это было манере вот так отмеривать каждое слово, по он все время
наблюдал за собой как бы со стороны и видел, что пока исправно  играет  роль
бывалого воина; на шумных тихрианских пирах, когда  ему  приходилось  тешить
честных объедал своими байками, он и гукой  скакал,  и  рогатом  бодался,  и
задом вилял, как перезрелая  караванница.  Сейчас  изображал  того,  кем,  в
сущности, никогда не был. Драться-то ему на своем веку  приходилось  ох  как
часто - и  мужья  его  пытались  колом  обхаживать,  и  отцы-кормильцы  кнут
ременный на него припасали, и на Дороге Свиньи отбоя не  было  от  разбойных
шаек; а уж озверелые  вояки  при  дворе  Полуглавого  и  вообще  не  в  счет
задерганы они были капризами правителя донельзя и потому кидались  выполнять
любой бредовый приказ, как говорится, с семи глав -  порой  приходилось  эту
неумеренную исполнительность пресекать на  корню.  О  потешных  боях  тут  и
говорить не стоило.
   Но  вот  в  настоящем  сражении  он  участвовал  всего  один  раз,  когда
Аннихитровы придурки по реке одолели междорожный лес и  вломились  на  земли
Оцмара. Тогда он  помахал-помахал  мечом  (не  этим  -  неуклюжей  ржавеющей
дубиной, коей он тогда так гордился), да и подался в лес, забрался в  чащобу
и укрылся на дереве. Два междымья просидел, из шишек  зернышки  выковыривал.
Навоевался, одним словом.
   Но всего этого Иддсу-аманту знать было не надобно, как не следовало ему и
догадываться, что никакой особой доблести и  умения  на  его  земле  славный
рыцарь, приглашенный за щедрый амантов стол, и не проявил - просто ему  было
непривычно и необъяснимо легко, мог он и  мечом  ночь  напролет  без  устали
махать, и прыгать с уступа на уступ на высоту, доселе недосягаемую, и  одной
рукой подымать легковесных здешних мужиков... Колдовство, наверное, но Харр,
прирожденный странник, просто принимал все новое как данность,  не  очень-то
задумываясь над причиной.
   -  Ну,  пошли  твоих  храбрецов  шустрить,  -  сказал  амант,  подымаясь.
Заспались. Ты им перво-наперво покажи, как это у тебя получается  ногой  дух
вышибать. Харр кивнул, хотя сам вряд ли мог связно объяснить, как это у него
выходило. Видно, надо было просто родиться тихрианином.
   - Мешки с глиной подвешу - насобачатся, - пообещал он.
   Амант наконец не выдержал и,  осклабясь,  торжествующе  потер  бугрящиеся
мышцами волосатые лапы:
   - Не во зло звезда  мне  воссияла:  думал  лихолетца  нанять,  а  получил
наставника в деле ратном! Ты ночью-то себя побереги, в первый ряд  не  суйся
мне надобно, чтоб ты еще и мальчишку моего вышколил.
   Харр невольно оглянулся на отрока - тот, прижав боевой нож локтем к боку,
старательно вылизывал пальцы. Харр не выдержал, мягкой сандалией  ткнул  его
под локоть - нож, естественно, вылетел, но малец поймал его на лету и  молча
кинулся на обидчика, так что пришлось поймать его за руки  и  держать,  пока
гордый отец отнимал у  него  оружие  и  давал  демонстративного  леща  -  не
наскакивай на гостя, паршивец!
   -  Ты  его  без  кольчуги-то  не  задирай,  -  предупредил  Иддс.  -  Так
займешься?
   - Пока буду в твоем городе гостить - что ж не побаловаться.
   - Это как понимать - пока?
   - А я сам себе господин, разве ты позабыл, амант? Хожу из одной  земли  в
другую, людей новых встречаю, обычаи незнаемые в память укладываю...
   Амант засопел, и Харр пожалел о своей  поспешной  откровенности.  Как  бы
защитник города не  принял  меры  к  тому,  чтобы  редкостный  наставник  не
соблазнился в каком другом становище стражу обучать. Нравы тут  дикие,  если
судить по тому, как  здесь  обходились  с  павшим  ворогом,  и  от  честного
служаки, более всего радеющего о благе доверенного  ему  поселения,  ожидать
можно всего, чего угодно - или, точнее говоря, отнюдь не желательного.
   - Так что я у тебя тут с десяток Белопуший насчитаю,  а  потом  в  другую
сторону подамся, - на всякий случай пообещал он.
   За спиной презрительно фыркнули  -  малец,  не  видавший  Харра  в  деле,
похоже, не горел желанием обучаться у какого-то захожего бродяги.
   - Ну, насчет десятка ты загнул, - засмеялся успокоенный амант, -  столько
тебя твоя девка не удержит. Я удержу.
   Странствующий рыцарь  почесал  незаплетенную  бровь  -  неприятности-таки
наклевывались.
   - Чтоб не скучал,  я  тебя,  как  лихолетье  минует,  приставлю  караваны
купеческие оборонять, там и насмотришься на чужие  становища.  Хотя,  честно
тебе признаться, ничего нового не увидишь; везде одна и та же срань,  только
цвету различного. А чтоб тянуло  тебя  обратно  ворочаться,  подарю  я  тебе
хоромы каменные; да не радуйся,  не  сразу  -  заслужи  да  голову  убереги.
Богатством-жирком обрастать начнешь - против  воли  обратно  потянет,  жалко
будет бросить. Эк я порешил, а?
   Ну,  амант,  не   знаешь   ты   настоящих   странников   -   чем   больше
достатка-рухляди, тем более вон тянет. Испытал.  Но  Махидушке  это  оч-чень
кстати придется...
   - Смотри, амант, как  бы  во  мне  с  твоих  посулов  заячья  душонка  не
прорезалась! - отшутился он вслух. - А за девку мою не волнуйся - как бы она
окромя меня еще половину твоего гарнизона не удержала!
   Так, со смешками, неспешно двинулись вниз по винтовой лесенке - Иддс, как
хозяин, впереди, отрок, точно обережник приставленный, на шаг сзади.
   - Ну а как заскучаешь, я тебе еще девок пришлю, - пообещал расщедрившийся
хозяин. - Хотя насчет поговорить с ними - это хреново, разве похабелью какой
потешут...
   - Ну почему же, - из вежливости не согласился гость, - у тебя в становище
девки - что наши законники образованные: и про обычаи расскажут, и меня  про
наши правы расспросят.
   - Ну и что же ты им  рассказываешь?  -  кинул  амант  таким  безразличным
тоном, что Харр почувствовал: в Иддсе снова проснулось служебное рвение; это
не допрос, по язык бы прикусить.
   - Да всяко... О правителях славных, о боге недремлющем...
   - И что за правители?
   - И не перескажешь, до чего разные!
   - А боги?
   - А бог у нас един...
   И замер - меж лопаток ему уперлось острие ножа.

V. Поле вспахано

   Он осторожно выпустил из горла задержанный воздух,  понял:  померещилось.
Не нож это. Взгляд, что меча острее.
   В изумлении несказанном повернул он голову и - глаза  в  глаза  -  уперся
взглядом в амантова сына, тоже замершего двумя крутыми ступенями выше.  Если
до сих пор он только презрительно зыркал на непрошенного  гостя,  по-кошачьи
отсвечивая болотным огнем, то сейчас глядел на него так, как сам  менестрель
в свое время впервые взирал на сказочный командоров меч.
   С восторгом, надеждой... и, пожалуй, ожиданием.
   Харр осторожно прикрыл веки, как бы говоря: погоди, разберемся.
   - Эй, что застрял?  -  крикнул  снизу  Иддс,  уже  стоящий  на  зелененом
покрытии ратного дворика и сдирающий с себя засаленное полотенце.
   Харр поспешно зашлепал вниз, на ходу освобождаясь от застольного покрова.
   - Ты  давай  облачайся,  -  амант  критически  оглядел  своего  недавнего
сотрапезника от белоснежного пучка волос на затылке,  в  который  вплетались
иссиня-черные пряди бровей, до  пестрых,  не  иначе  как  из  змеиной  кожи,
сандалий. - Вид у тебя не боевой, однако. А вечереет.
   Харр опустил взгляд на собственное брюхо, так и оставшееся полупустым, по
которому  струились  складки  просторной  рубахи,  и   мысленно   с   Иддсом
согласился.
   - На ручей все же послать бы кого, - проговорил он просительно, чтобы при
посторонних не давать самолюбивому аманту прямых советов.
   - Уже, - кивнул Иддс, продолжая его рассматривать.
   - Ты чего? - не выдержал наконец Харр. - До мужиков охоч, что ли?
   - Сказанул! - фыркнул амант. -  Просто  вчера  мне  в  тебе  померещилось
что-то, а что, припомнить не могу...
   Во семейка! То отцу что-то помстилось, то сынуле...
   - Ну, давай командуй, певчий рыцарь! - Вот привязался - петь не  дает,  а
дразнится.
   - Знаешь что, - сказал Харр с досадой, - если вернусь  подобру-поздорову,
будешь звать меня Гарпогаром.

***

   А что и не вернуться было, когда  настоящего  боя  не  получилось.  Вышли
засветло, рядом с Харром  шагал  пожилой  стражник,  которого  он  про  себя
окрестил Дяхоном. Залегли по бокам дороги, не доходя до  последней  ловушки,
указанной проводником, и дождались темноты; затем, уже хоронясь, подобрались
к ней вплотную.  Сверху  при  дневном  свете  подкоряжным  было  видно,  как
амантовы  телесы  роют  яму  поперек  дороги,  копьями  дно  щетинят,  потом
хворостом прикрывают и жухлым листом закидывают. Не знали они только, что за
этой ямой поджидает их другая, заготовленная амантом стеновым прошлой ночью,
когда передовой  отряд  бродячего  войска  так  безуспешно  пытался  одолеть
Харровых ратников, державших засаду на берегу  ручья.  Предводитель  бродяг,
если таковой у них действительно имелся, выслал  вперед,  как  и  ожидалось,
добровольцев, подстегиваемых жаждой снять сливки при грабеже. Эти и  устлали
своими телами дно первой ямины, разметав прикрывающий ее  хворост  и  черной
нутряной  глубиной,  отчетливо  видимой  сверху  при  свете  крупных  звезд,
обозначив опасность.
   Вот тогда воровской главарь выслал умельцев с шестами,  которые,  заткнув
за пояса самодельные (а иногда и настоящие, отнятые у  застигнутых  врасплох
стражников) навостренные ножи, разбегались по  наклонной  дороге,  петляющей
вдоль скального обрыва,  и,  уперев  шесты  в  дно  ловушки  и  добивая  тем
несчастных, уже оказавшихся там, перемахивали через зловещий проем -  только
для того, чтобы с размаху влететь в следующий. Во второй западне острия были
понатыканы не простые, а багорчатые, так что если  из  первой  потихон