словом
крошечный  черный  фонтанчик  выбрызгивался  откуда-то  из  плеча,   -   все
сбылось... по-моему.
   Она затрясла головой, хотя совсем не поняла его  слов;  почему-то  больше
всего ее сейчас удивляло,  что  кровь  у  него  почти  черпая,  а  ведь  это
артериальное  кровотечение,  перебита  плечевая  артерия,  и  каждая  минута
дорога.
   - Помогите! - закричала она. - Кто-нибудь! Помогите!
   Раздался протяжный скрип,  и  из-за  спинки  парчового  кресла  поднялась
приземистая фигура и не спеша  двинулась  к  ним.  Кадьян.  Таира  вскочила,
метнулась ему наперерез, вцепилась в рукав:
   - Скорее! Его нужно  к  анделисам!  Они  помогают,  они  воскрешают  даже
мертвых...
   - Нет, - донеслось сзади еле слышно, но твердо.  -  Здесь.  Если...  если
анделисы... оживят... в другой раз мне... может... и не посчастливится...
   Таира оцепенела - только сейчас до нее начал  доходить  смысл  его  слов.
Так, значит,  вот  этого  он  и  хотел  здесь  и  сейчас?  Кадьян  осторожно
освободился от ее пальцев, почтительно поклонился, косясь на голубую звезду,
и, прихрамывая,  направился  к  своему  князю.  Поднял  его  легко,  так  же
неторопливо перенес на кровать. Замер, словно ожидая чего-то, хотя чего  тут
еще было ждать? Потом с каким-то нечеловеческим бесстрастием произнес:
   - Ты умираешь, Полуденный Князь.
   Эти слова словно разбудили Оцмара:
   - Да. Город этот... сжечь. Он... не нужен. То, что ты принес  сюда...  по
моему приказу, - в  Берестяной...  колодец...  это  и  будет  жерт...  -  он
закашлялся, захлебываясь кровью, - жертвенным даром... солнцу.
   Кадьян поклонился и отступил на шаг. Господи, да неужели они  все  так  и
дадут ему умереть? Таира на цыпочках приблизилась к высокому ложу,  положила
руки  на  закапанное  кровью  покрывало.  Еще  более  истончившееся  за  эти
несколько минут лицо обернулось к ней:
   - Я сейчас сделал тебе... последний подарок, делла-уэлла... я  спас  тебя
от самого... самого страшного горя... в твоей... жизни...
   Она ткнулась лицом в покрывало, чтобы вытереть слезы:
   - Зачем ты все это подстроил? Зачем, Оцмар?  Ведь  я  могла  бы  полюбить
тебя... - И в этот миг она верила тому, что говорила.
   - Но тогда ты не смогла бы убить меня, делла-уэлла...  -  произнес  он  с
неожиданной силой, и  лицо  его  начало  угасать,  -  Будь  благословенна...
неприкасаемая...
   И тогда она поняла, что еще должна сделать.
   - Дай  нож,  Кадьян!  -  приказала  она,  царственным  жестом  протягивая
раскрытую ладонь в его сторону и не сомневаясь в исполнении своей воли.
   Холодная рукоятка коснулась ее. Нож был заточен на славу -  густые  пряди
ее солнечных волос  сыпались  на  постель,  едва  лезвие  касалось  их;  она
собирала их горстями и осторожно укладывала на подушке вокруг головы Оцмара,
осеняя ее золотым нимбом, на костенеющие сжатые  руки,  на  невидимое  пятно
крови, напитавшей одежду. Кадьян стоял поодаль,  ждал  -  не  осуждающе,  не
насмешливо, не покорно.
   Просто терпеливо и безразлично.
   - Все, - устало проговорила Таира. - Идем отсюда. Сейчас развяжем...
   И осеклась. На том месте, где только  что  возвышалось  парчовое  кресло,
ничего не было.

XV. Кто?

   - Как ты посмел? - крикнула Таира, ничуть не  сомневаясь,  чьих  это  рук
дело.
   - Я выполнил приказ моего князя, властительница Будур.
   - Я тебе не Будур! Сейчас же верни ее обратно!
   - Она на пути в Берестяной колодец, и повернуть обратно  на  этой  дороге
нельзя.
   - Это еще почему?
   - Узко, - коротко ответил он.
   Как ни странно, по этому простому объяснению она поверила.
   - Что же делать? -  спросила  она  растерянно,  мгновенно  превращаясь  в
маленькую девочку.
   По  комнате,  еле  слышный  за  капельной  немолчной   мелодией,   прошел
неуловимый шелест.
   - Выполнять волю покойного князя.
   Кадьян, почти не нагибаясь, подцепил длинной, как у гиббона,  рукой  пару
светильников и ловко швырнул их прямо на  постель.  Таира  укусила  себя  за
палец, чтобы не  закричать,  -  разлившееся  по  покрывалу  масло  вспыхнуло
бездымным огнем, подбираясь к еще не остывшему телу. Кадьян двинулся в обход
всей комнаты, опрокидывая светильники ногами или  швыряя  их  в  занавеси  и
гобелены.
   В треске разгорающегося - пожара снова послышался шелестящий шепот.
   - Что это? - вскрикнула девушка.
   - Это голос покойного князя. Он велит беречь тебя... И ей почудилось, что
нежный  голос  одним  дыханием,  почти  беззвучно   заканчивает:   "...тебя,
делла-уэлла..."
   - Возьми свое платье, владычица  нашей  дороги,  -  голосом,  до  тошноты
равнодушным, сметающим любое волшебство, посоветовал Кадьян. Это безразличие
было до того заразительно, что она чуть было не  возразила,  что  на  пожаре
один черт - что в платье, что голой; по с горящей постели послышался  легкий
треск - это  занялись  тихим  пламенем  ее  собственные  золотые  волосы,  и
бессознательный, животный ужас перед огненной стихией погнал ее  к  окопному
проему.
   Но на пути как  раз  было  тронное  -  а  может  быть,  лобное  -  место,
огражденное  изразцовой  конусообразной  стеночкой,   через   которую   было
перекинуто шитое жемчугами и самоцветами платье. Она машинально взяла его  и
в тот же миг пол под ней зашевелился, точно шкура потревоженного  животного,
и  она  почувствовала,  что  скользит  куда-то  вниз  по  узкой,  светящейся
желтоватым светом трубе.
   Она не успела даже закричать, как под ногами спружинила надувная подушка.
Сквозь желатиновую поверхность упругих стенок стало видно, что она попала  в
комнату,  где  полным-полно  народа.  Прелестно!  И  не  повернуться,  чтобы
быстренько натянуть на себя эту изукрашенную хламиду. Все Кадьяновы  штучки:
лифт этот дурацкий, когда во дворце полно  лестниц,  теперь  выставление  ее
напоказ всему народу чуть ли не в чем мать  родила  -  ну,  попятно,  подрыв
авторитета правительницы. Самому захотелось на трон, или что тут у  них  при
караванном образе жизни. Попадись он...
   И точно в  ответ  на  ее  гневные  мысли  соседняя  тускло-серая  колонна
покрылась вертикальными трещинами и вдруг раскрылась, как  бутон  лилии  или
точнее - банан. Кадьян ловко спрыгнул на пол  с  амортизирующего  устройства
увертлив, шайтан бесхвостый, как обезьяна, - и по его энергичным жестам было
видно, что он рассыпает вокруг себя десятки приказов. Стражники, прислужницы
- все стремительно расхватывали какие-то короткие палки и выбегали  вон,  не
обратив на Таиру ни малейшею внимания. Или янтарная колонна, внутри  которой
она находилась, тоже была непрозрачна снаружи? Тогда имеются  опасения,  что
милейший Кадьян попросту тут ее и забудет...
   Но он не забыл. Разогнав всю челядь, он наконец обратился  к  узилищу,  в
котором  изнывала  от  неопределенности  своего   положения   новоиспеченная
властительница их бесконечной дороги. Беззвучное  шевеление  губ  -  видимо,
заклинания, - и стеночки мягко распались, так что она  осталась  торчать  на
небольшом и крайне шатком возвышении, точно пестик огромного цветка.
   - Прекрати свои фоку... - начала она на самых высоких тонах, но  тут  под
коленки ей весьма ощутимо ударило что-то  бархатистое,  и  она,  не  удержав
равновесия, шлепнулась на подставленное кем-то сзади сиденье.
   - Не пугайся, моя госпожа, - нам, возможно, придется пройти через  огонь,
- проговорил Кадьян таким равнодушно-унылым  голосом,  что  после  этого  не
возникло ни малейшего желания пугаться.
   Даже наоборот.
   - Не принимай меня за... - И снова ей не дали договорить - со всех сторон
мелькнули какие-то  черные  шторки,  и  она  почувствовала  себя  в  наглухо
закрытом портшезе, который подняли и, судя по дробной тряске,  весьма  резво
понесли.
   - Останови сейчас же! - крикнула она, безрезультатно рассыпая по  стенкам
удары весьма энергичных кулачков. - Стой,  тебе  говорят!  Не  смей  спасать
меня, пока не вытащишь Сэнни!
   Носилки качались уже равномерно - видимо, натренированные бегуны пошли  в
ногу. Криков они или не слышали, или им было ведено не обращать  на  них  ни
малейшего внимания.
   - Да стойте же! Стойте! Всех перевешаю!
   Темп бега заметно ускорился.
   Девушка похолодела, когда поняла, что это  -  не  следствие  ее  монарших
посулов, а опасность неудержимо распространяющегося  пожара.  Она  вспомнила
палки в руках разбегающихся слуг да это же были факелы! Прожаренная  солнцем
смолистая древесина вспыхнет, как пакля, а Сэнни где-то в самом сердце этого
дворцового лабиринта!
   -  Да  послушайте  же!  Оцмар  умер!  Я  теперь  ваша  госпожа!   Я   вам
при-ка-зы-ва-ю!!!
   Носильщики разом остановились, портшез  опустился  с  легким  толчком,  и
земля под ним  закачалась.  Таира  догадалась,  что  ее  крошечная  тюремная
каморка плывет, и  не  на  плоту,  а  на  быстроходной  лодке,  -  отчетливо
ощущались толчки дружных весел. За городом они или под ним?  Сколько  длится
их путешествие? Да четверть часа, не меньше. За такое время... Она  сжала  в
комок драгоценное платье, проклиная себя за то,  что  бросила  где-то  возле
княжеского погребального ложа  такой  необходимый  сейчас  нож.  Бархатистые
стенки портшеза не пропускали звуков - из слоновьей шкуры они, что ли?  -  и
было ясно, что ни ногтями, ни зубами их не продерешь. Кругом ничего твердого
- травяная подушка, и все. Хотя бы не быть босиком - на сапогах  или  туфлях
бывают металлические пряжки...
   И тут ее осенило. Платье! Наряд, расшитый  самоцветами!  Если  хоть  один
имеет острые грани...  Пальцы  судорожно  ощупывали  невидимые  в  кромешной
темноте драгоценности. Есть! Маленькая,  но  жесткая  металлическая  оправа,
алмазное острие. Только бы не подделка, только бы...
   Резкий толчок  отбросил  ее  назад,  руки  разжались.  Пришлось  снова  в
лихорадочном темпе искать нужный камень, а  носилки  между  тем  подняли,  и
снова началось Движение - теперь вверх по  чуть  заметному,  но  постоянному
склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает  зажать  ткань  в  кулаке,
чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения... Так. Камень со
скрипом  проехался  по  диагонали  боковой  стеночки.  Неужели  ничего?  Она
послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез...  но
царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она  оперлась  коленями  о  плетеное
сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и
тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к  горлу
подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно  заговоренная,
не уступала - руки онемели, а результатом была  только  маленькая  бороздка.
Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью,  запрещая
себе думать  о  том,  что  прошло  уже  не  менее  получаса.  Несколько  раз
характерный сбой покачивания показывал, что носильщики  меняются,  продолжая
неуклонно двигаться в гору. Теперь  ей  не  нужно  было  искать  направление
разреза - камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз
- вверх. Вниз - вверх. Вниз...
   Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть  не  завопила  от  радости
значит, еще немного. Сильнее. Сильнее...
   Носилки закачались  и  рухнули  без  всякого  бережения.  Теперь  до  нее
доносились звуки и тяжелый топот - если бы не ожесточенность  криков,  можно
было бы подумать, что вокруг ее укрытия  пляшут  захмелевшие  великаны.  Что
узилище превратилось в убежище, она уже не  сомневалась;  несколько  раз  по
портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок - счастье,
что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху
на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
   Она начала  догадываться,  в  чем  дело.  Судя  по  движению  вверх,  они
поднимались по склону знаменитой "лягушечьей" горы, на вершине которой  было
спрятано  голубое  золото  -  ее,  кстати,  по  праву  дарения  и   в   силу
приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась  в
ситуации... А, неважно. Только бы вылезти,  в  этой  западне  уже  почти  не
осталось воздуха... Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая  смесь
гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти  ничего
не  надето,  Таира  втиснулась  в  узкий  разрез,  извиваясь  как   ящерица,
высунулась по пояс - и замерла.
   Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой  пеленой
не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье.  Уже  не  сохранилось  ни
одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи,  и  только
кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись  к  небу,  словно
еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка  почувствовала,  что  задыхается
больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого
пекла не было  и  быть  не  могло,  а  главное  -  все  это  было  чудовищно
бессмысленно...
   Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала,  как
что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть  вверх,
- с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле  и
окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые  стебли,  чтобы
не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась.
А когда всмотрелась в то, что было у нее под  ногами,  то  испытала  приступ
самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что  это  были  внутренности
тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще
одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух  шагах.  Дальше
целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная  жестокость.
Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, -  там,  по  крайней  мере,
была последняя воля умирающего князя. И - странное дело - у нее почему-то не
возникало ненависти к Оцмару.
   Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так
бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может  быть,  маленькому  Юхани.  Но
Кадьян - хитроумный, расчетливый Кадьян,  который  все  понимал  и  в  любой
момент мог вмешаться,  не  допустить  -  да  просто  не  передать  последнее
Оцмарово повеление... Ну, попадись он ей -  а  она  сделает  все,  чтобы  он
ей-таки попался...
   И точно в ответ  на  ее  беззвучное  проклятие,  едва  заметный  бугорок,
поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним  вызревал  гигантский
гриб; достигнув человеческого роста,  он  плавно  двинулся,  словно  поплыл,
прямо к Таире, и она уже видела,  что  это  -  Кадьян,  встряхивающийся  как
собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются  изумрудным
ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
   Больше всего ее изумило то, что  он  шел,  нисколько  не  прихрамывая,  а
спокойно и даже величаво.
   Он остановился перед девушкой и оглядел склон,  усеянный  обезображенными
телами. Покачал головой.
   - Лихие у тебя воины, повелительница, -  произнес  он  каким-то  странным
голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
   Она разом забыла все,  что  хотела  ему  наговорить.  Чтобы  это  сделали
джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
   - Врешь. Зачем только?
   - Когда я служу своему повелителю, я служу верно, - проговорил  он  своим
обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. - Я
видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
   - И сколько же их было?
   - Один.
   - А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? - допытывалась она.
   - У него не было лица.
   Она вспомнила, что отливающие  металлическим  блеском  куртки  джасперян,
которые они называли  почему-то  скафандрами,  имели  капюшоны  с  дымчатыми
щитками - то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
   - И ты все видел? - спросила она упавшим голосом. - Своими глазами?
   Он понял ее вопрос буквально.
   - Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник
прямо из воздуха и напал на тех, что несли  тебя,  повелительница.  В  одной
руке у него был  огонь,  в  другой  -  железо.  Он  разрезал  их  на  куски,
безоружных.  Стражники,  приняв  его  за  дракона  в  человеческом  обличье,
попадали ниц; он поднял одного из  них  и,  указывая  на  носилки,  произнес
одно-единственное слово: "Кто?"  -  "Властительница  Будур",  -  еле  слышно
пролепетал обреченный.  Тогда  твой  воин  ударом  ноги  опрокинул  носилки,
распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его,  принялся  добивать
всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз - и тут же исчез.
   - Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон?  -  ухватилась  она  за
последнюю ниточку надежды. - У вас тут полным-полно всяких  магов  и  прочей
чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего... моего ратника?
   Кадьян покачал головой:
   - Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять  облик  того,  кого  он
видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты  подумала  о  жалком
старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса
перед заточением. Это страшно, но  поверь  мне,  госпожа:  стать  таким  вот
остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
   И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
   - Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег
целый город, сколько человек сгорело заживо...
   - Я? - равнодушно переспросил он. - А зачем? Что касается города, то  его
сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля,  повелительница,  будет
выполнена столь же неукоснительно. А за своих  подданных  не  беспокойся,  в
Пятилучье никто не жил, здесь  только  служили  Полуденному  Князю,  и  этой
челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели
всех.
   - Но они же все потеряли...
   - Твой Жемчужный Двор - каменную башню, неприступную  для  огня  и  воды,
пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты
выдашь каждому из  своих  слуг  втрое  от  того,  что  они  утратили,  казна
уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
   Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее  Оцмара...
И Сэнни.
   - А сейчас ты захочешь  вернуться  в  свой  летающий  дом,  -  неожиданно
проговорил он, направляясь к носилкам.
   Она  оторопела  от  его  проницательности,  потому  что  эта  мысль   еще
только-только затепливалась в  ее  мозгу.  А  он  достал  нож  -  успел-таки
подобрать тогда, в покоях  Оцмара!  -  и,  прошептав  над  лезвием  какое-то
заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное
платье. Таира поежилась - только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
   - Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
   - Нет уж. Сама.
   Он пошел по склону,  внимательно  приглядываясь  к  изуродованным  телам.
Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
   - Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
   - До вершины еще далеко, госпожа.
   Ненависть пополам с подозрительностью,  чуть  приглушаемая  его  трезвыми
рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
   - До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
   Он снова посмотрел на нее с  тем  бесконечным  равнодушием,  какого  и  в
помине не было, когда он в первый  раз  появился  вместе  с  Оцмаром.  Потом
принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым  горел
целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
   - Позволь твою ногу,  госпожа.  -  Он  опустился  на  колено  и  принялся
деловито  обматывать  ее  ступни  плотной  материей;  делал   он   это   так
бесстрастно, что она невольно подчинилась. - На вершине  не  только  голубое
золото. Там Гротун.
   Она почему-то подумала, что  так  называться  может  только  какой-нибудь
легендарный рыцарский меч.
   - Оружие?..
   - Мой корабль. В  народе  его  называют  Громобоем,  а  Полуденный  Князь
окрестил  его  Тунцом.  -  Она  отме