страх, а гадливость.
   - Ломай, ломай, - поторопил шаман, уже не обращая внимания на  пререкания
узника. - Хватай его в охапку и жди, пока  сибилло  не  вознесется  к  свету
солнечному и не услышишь ты слов: "Белый прах, черный  прах!".  Тогда  уноси
его, но не ранее. А возвращаться тебе следует к водопойной  колоде,  сибилло
там тебя ждать будет. Да накинь на себя  покрывало  причудливое,  нездешнее,
чтобы  тебя  за  простого  смерда  не  приняли.  Ну,  обогрей  тебя   солнце
полуденное!
   Ких принял это благословение как сигнал к действию и,  заткнув  на  ощупь
магический флакон, перенес ногу через край бадьи и пнул внушительные  брусья
решетки. Трухлявое дерево рассыпалось легко  и  беззвучно  -  действительно,
стоило ли заботиться о прочности ограждения, если  за  ним  чернела  пустота
бездонного колодца? Ких задержал дыхание, едва не отшатнувшись от пахнувшего
навстречу смрада, и прыгнул наугад во влажный мрак подземной норы.
   За спиной скрипнула,  подымаясь,  бадья,  и  донесся  приглушенный  голос
шамана: "...на подрубленных мостах... на затопленных кустах..." Ких  вытянул
вперед руки, нашаривая притаившегося  где-то  узника,  -  сверху  на  ладонь
шлепнулось  что-то  многоногое  и  побежало  под  обшлаг,  щекоча  кожу.  Он
брезгливо стряхнул тюремную тварь, и тут его  пальцы  наткнулись  на  что-то
жесткое. Кость. А кожи на ней вроде и нет.
   Цепкие клешни точным движением схватили его за горло, задыхающийся  голос
пробормотал:
   - Не дамся... Не возьмешь, смрадь нечистая...
   Юноша легко сорвал этот живой ошейник, одной  рукой  обхватил  узника  за
костлявые плечи, другой попытался зажать  ему  рот  -  из-за  непредвиденной
борьбы он никак не мог расслышать бормотание шамана, уже едва уловимое.  Под
руками трещало и расползалось ветхое  одеяние  заключенного,  он  выгибался,
набирая полную грудь воздуха для последнего крика, не переставая  отбиваться
с непредставимой для такого истощенного тела яростью, так  что  на  какой-то
миг ему даже удалось освободиться от железного захвата молодого  дружинника.
Метнувшись к разломанной решетке, он почти наполовину свесился в черный  зев
колодца и завопил срывающимся голосом:
   -  Это  я  тебя  проклинаю,  ведьмак  двуполый  с  отмороженным   дрыном,
порождение свиньи пещерной, копытом зачатый и калом  кротовым  вскормленный,
это я плюю на тебя, брехун змееустый, подстилка княжья, подсрач...
   Ких заткнул ему рот с величайшим сожалением - необъяснимая неприязнь всех
дружинников к этому  замшелому  шаману  как  нельзя  лучше  коррелировала  с
пламенным монологом непримиримого узника. Но необходимость тишины  вынуждала
юношу изо всех сил напрягать слух,  чтобы  различить  условленный  сигнал  к
отбытию. Тишина заполнила колодец, но  и  сверху  не  доносилось  больше  ни
звука.
   Юноша прождал несколько минут - ничего. Или за  проклятиями  заключенного
нужные слова попросту затерялись, или шаман, прикованный к месту неслыханным
доселе словесным фейерверком, потерял дар речи. Впрочем, могло  случиться  и
вовсе неожиданное и непредсказуемое. Ких прислушался  к  замершему  под  его
руками узнику и вдруг с ужасом понял, что тот не дышит. И, уже  не  помышляя
ни о каких условных сигналах, он прижал к себе  обвисшее  невесомое  тело  и
прыгнул в колодец, проходя через магическое ничто.
   И в тот же миг почувствовал под собой шелестящую сухость  осенней  травы.
Он еще бережно опускал свою ношу, а к нему из разом  открывшихся  люков  уже
спрыгивали оставшиеся на корабле  дружинники.  Тяжело  и  неумело  вывалился
оттуда и Лронг - перед ним расступились, и он, опустившись рядом с недвижным
телом, с бесконечной нежностью принялся распутывать седые пряди,  совершенно
скрывавшие лицо  бывшего  узника,  и  отводить  их  назад.  Лицо,  понемногу
открывавшееся, поражало тем сочетанием мудрости, значимости и,  несмотря  на
предельную  истощенность,  безграничного  могущества,  которое  скорее  было
свойственно легендарным рыцарям, чем реальным людям.
   Что-то мягкое и шелковистое ткнулось под локоть Лронгу - Травяной  рыцарь
поднял руку, и из-под нее высунулась рыжекудрая головка Таиры и ее  ладошки,
сложенные  лодочкой,  полные  свежей  воды.  Первые  же   прохладные   капли
подействовали на неподвижное лицо как сказочная животворная влага:  выпуклые
веки  дрогнули,  сухая  трещина  рта  разошлась   с   хриплым   вздохом,   и
пронзительные, совсем не старческие глаза уставились  в  неизбывно  вечернее
небо.
   Не глядя на сына, а узнавая его каким-то неведомым чутьем, старый  рыцарь
поднял руку и легко коснулся травяной накидки. Это не было жестом слепца или
безмолвной просьбой  немого  -  нет,  это  было  благословение.  Потом  рука
опустилась, но глаза еще  долго-долго  и  неотрывно  глядели  на  шафрановые
лепестки облаков, уносящихся к невидимому для него городу.
   - Слишком много света, - прошептал старый рыцарь Рахихорд, и  глаза  его,
переполненные золотым сиянием, закрылись.
   Он умер.
   Таира зажала рот мокрыми еще ладошками,  чтобы  не  разрыдаться  во  весь
голос, вынырнула из-под Лронговой руки и,  так  же  безошибочно,  не  глядя,
найдя голубой плащ Скюза, уткнулась в него и впервые за все эти  дни  совсем
по-детски расплакалась. Ошеломленный этим простым  и  естественным  порывом,
юноша не смел шевельнуться, скованный  ледяным  взглядом  принцессы.  О  чем
думала она, стоя над телом незнакомого ей тихрианина? Никто не дерзнул бы не
то что спросить об этом - даже мысленно  попытаться  заглянуть  в  пасмурное
сонмище ее дум.
   А между тем перед ее глазами  стоял,  как  живой,  Гаррэль,  мальчик-паж,
любивший ее до самозабвения, но ни единым жестом, ни даже взмахом ресниц  не
позволявший себе обнаружить свои чувства. Неписаный закон  звездной  дружины
Асмура требовал от всех ее членов сдержанности, доходившей до  аскетизма,  и
если на родном Джаспере все - или почти все - юные воины уже занесли на свой
счет немало побед, коими могли бы похвастаться в тесном  мужском  кругу,  то
теперь, снова ступив на прозрачный пол звездного корабля, они должны были бы
вернуться в жесткие рамки отрешенности  от  любых  чувств,  кроме  воинского
долга и беспредельной преданности своей повелительнице, своему командору.
   И вот теперь эта непрошеная пигалица, рыжий  смазливый  воробей,  которую
проклятые крэги непостижимым  образом  связали  с  ее  собственной  судьбой,
поломала  все  жесткие  и,  Как  оказалось,  такие   непрочные   ограждения,
отделявшие ее воинов от всех соблазнов Вселенной. Как  будто  проявляя  лишь
гостеприимство и заботу о младшем товарище, они с момента  ее  появления  не
спускали с  незваной  гостьи  влюбленных  взглядов;  и  даже  сейчас,  когда
мудрейший и опытнейший из тихриан, на  кого  она  надеялась  как  на  самого
надежного советчика в своих поисках, лежит  у  их  ног,  безвозвратно  теряя
теплоту жизни, они глядят не на него -  на  счастливчика  Скюза,  одаренного
благосклонностью этой юной гурии.
   Мона Сэниа вдруг поймала себя на том, что если бы  не  безмолвная  скорбь
Лронга, то молчание, повисшее над тесным кружком джасперян,  можно  было  бы
счесть двусмысленным. Хотя - почему? Любой  посторонний  усмотрел  бы  в  ее
остановившемся взгляде, в ее сжатых  до  посинения  губах  только  неистовую
ревность преждевременно постаревшей,  потерявшей  былую  красоту  женщины  к
юной, еще не ведающей до конца силы своего очарования спутнице.
   Лицо принцессы исказилось мрачной усмешкой. Ревность. Как бы не так! Если
бы кто-то мог предположить, как мало  волновало  ее  внимание  окружающих  к
собственной внешности! Потеряв своего Юрга, она потеряла так много,  что  не
думала уже о мизерных крохах почитания и восхищения, которыми одаривали ее в
прежнем походе верные ее воины. Нет, негодуя на каждый взгляд, брошенный ими
в чужую сторону, она цепенела от яростной мысли, что вот эта секунда  отнята
от поисков ее малыша, ее Юхани. Если бы не дикий, необъяснимый приказ крэгов
- заслужить возвращения  сына  вместе,  она  давно  уже  вышвырнула  бы  эту
девчонку вкупе с ее чудовищной птицей обратно на окаянный остров, на котором
осталась половина ее собственной жизни.
   Она прикрыла глаза, подыскивая слова, которыми можно было бы, не  выдавая
гнева, отослать Скюза вместе с девчонкой на корабль, по в этот миг  Травяной
рыцарь поднял голову.
   - Благодарю тебя за твои слезы/дитя, - проговорил он, обращаясь к  Таире,
- но теперь пусть  твое  золотое  сердечко  отдохнет  от  горя,  которое  ты
разделила со мной. Рыцарь, уведи ее.
   И Скюз, ни секунды не колеблясь, словно он  получил  королевский  приказ,
поднял на руки и понес к кораблю - нет, не в командорский шатер,  а  в  свой
маленький уютный кораблик, один из восьми, опоясывавших центральный огромный
кокон гирляндой чуть приплюснутых шаров.
   - Прими и мое сочувствие, Лронг, - как можно  мягче  проговорила  наконец
принцесса. - Если хочешь, я перенесу тебя вместе с  телом  покойного  рыцаря
прямо в анделахаллу, в которой мы с тобой побывали.
   - Благодарю, - сдержанно поклонился Лронг, - но не сейчас. Прежде всего я
должен найти траву-нетленннк. А ты пока можешь помолиться  над  телом  моего
отца.
   - А кому я должна молиться?
   - Молиться можно только солнцу, - несколько  удивленно  отвечал  Травяной
рыцарь.
   Все взгляды невольно обратились к чуть подернутому вечной закатной дымкой
неподвижному светилу, и в тот же миг Ких,  спохватившись,  ойкнул  и  ударил
себя по лбу:
   - Мы же забыли про сибилло!
   Лронг покачал головой:
   - Тогда поторопись - он лукав и мстителен.
   - Флейж, сопровождай его! - велела принцесса.
   Ких обхватил своего товарища за плечи, рванулся вперед -  и  в  следующий
миг они уже стояли под щелястым навесом тюремного двора.
   Стражники, заходясь оглушительным, неестественным храпом, лежали кто где,
словно одурманенные мгновенным наваждением. Единороги, намертво  прикованные
к воротам, валялись  кверху  копытами.  Полосатый  дым  вздымался  невысоким
столбом и расплывался кольчатым облаком.
   Но ни сибилло, ни его сквернообразного шурушетра не было нигде.

XI. Мольвь-стрела

   Мона Сэниа сидела на сухой траве совсем не в  молитвенной  позе,  опустив
подбородок  на  скрещенные  руки  и  устремив  взор  ничего  не  видящих   в
действительности глаз прямо на  солнце.  Неслышно  подошел  Лронг  с  пучком
курчавой синеватой травы, заткнутой да пояс, и  невольно  замер,  пораженный
способностью  этой  загадочной  женщины  не  бояться  прямого   взгляда   на
божественное светило. Как раз в эту минуту  облака  разошлись,  и  ничем  не
замутненные лучи, казалось, согрели безжизненное тело, распростертое  у  ног
принцессы.
   - Благодарю тебя, всесильная, - прошептал Травяной  Рыцарь,  -  теперь  я
спокоен - ты вымолила у солнца  малую  голику  света,  которая  вечно  будет
сопровождать моего отца на ледяном пути...
   - Да, да, - рассеянно откликнулась она. - Подожди немного, я сейчас.
   Она нырнула в привычно раскрывшийся люк и  тут-же  показалась  обратно  с
каким-то пушистым белым свертком. Она  встряхнула  его,  и  почти  невесомый
белоснежный ковер - дар землян ее  Юхани  -  раскинулся  на  пыльной  траве.
Нечаянно забытая  в  нем  маленькая  погремушка  в  виде  серебристо-голубой
звездочки, неуверенно звякнув,  откатилась  к  ногам  великана.  Мона  Сэниа
вздрогнула и инстинктивно отвернулась, чтобы не выдать  чрезмерности  своего
отчаяния.
   Когда она снова нашла в себе силы повернуться к Травяному Рыцарю, усопший
узник уже лежал на  ковре,  усыпанный  сизыми  завитками  нетленника.  Лронг
коснулся лбом его сложенных иссохших рук, потом резко выпрямился и  запахнул
края белого полотнища.
   - Я готов, -  просто  сказал  он,  поднимая  на  руки  запеленутое  тело.
Невозможный Огонь вот-вот погаснет, значит, анделисы уже  покинули  Травяной
Приют.
   - Идем, - просто сказала мона  Сэниа,  приближаясь  к  нему  и  с  трудом
дотягиваясь до его плеча.
   - Постойте! - зазвенел голосок  Таиры,  и  девушка,  спрыгнув  на  землю,
побежала к ним от корабля, протягивая что-то на ладони. - Я не знаю, как это
у  вас,  но  у  нас  на  Земле  когда-то  полагалось  заказывать  молитвы...
от-пе-вать. Кажется, так. А у тебя, Лронг, наверное, нечем  заплатить.  Вот,
возьми!
   И она протянула ему сияющую жемчужину - подарок шамана.  Травяной  Рыцарь
несколько секунд стоял неподвижно, глядя на заплаканное личико  с  маленьким
подбородком и высокими скулами,  на  котором  размазанные  дорожки  слез  не
приглушили розового свечения, точно такого же, как и у драгоценного  шарика,
перекатившегося  на  его  громадную  серую  ладонь,   но   жесткий   профиль
чужедальней  принцессы  нетерпеливо  заслонил   от   него   огненный   ворох
растрепанных до неприличия волос,  и  непостижимое  чародейство  мгновенного
переноса через ничто растворило перед ним душистый полумрак анделахаллы.
   Здесь ничего не изменилось - все было точно таким  же,  как  и  несколько
часов назад.
   - Скорее обратно! - крикнул Лронг, поспешно опуская свою  ношу  на  ворох
увядающей травы. - Анделисы еще не посещали этот Приют, они могут  появиться
тут в любой миг!
   - Но почему...
   - Не медли!
   Пришлось не медлить.
   Отирая мгновенно выступивший на лбу липкий пот, Лронг перевел  дыхание  и
прислонился спиной к упругой обшивке корабля. Ему вдруг пришло на ум, что он
уже воспринимает этот летающий девятиглавый терем почти как собственный дом,
а суровых, хоть и молодых воинов в странной, наглухо застегнутой одежде  как
собственных братьев, давным-давно загубленных по воле проклятого властителя,
который сам именовал себя Оцмаром Великодивным, но чье имя чаще  упоминалось
- разумеется, в темных углах, подальше от чужих ушей Оцмаром...
   Он не успел произнести про себя то  оскорбительное  и  не  всем  понятное
прозвище, за которое даже не заточали в колодезную темницу,  а  скоренько  и
бесхлопотно, связав по рукам и ногам, закапывали  в  землю  живьем.  Смуглая
сухая ладонь легла на его запястье, и требовательный голос повторил:
   - Но почему мы не можем встретиться с этими анделисами?
   - Они не хотят этого. А их желание - закон.
   - Но если они ни с кем из тихриан не встречаются,  то  кто  же  знает  их
истинные желания?
   - Спроси об этом сибилло, моя повелительница. Я просто не знаю. Так  было
всегда, и это первый и наиглавнейший закон Тихри. Любой, кто преступит  его,
будет проклят, как это случилось не так уж давно с тем, кто правит на  нашей
дороге.
   Мона Сэниа уже привыкла к  тому,  что  свою  страну  аборигены  почему-то
называли "дорогой".
   - Ты говоришь о Полуденном Князе? - переспросила она.
   Травяной Рыцарь кивнул
   - А нельзя ли поподробнее?
   Лронг оглядел  сгрудившихся  вокруг  него  дружинников,  пожевал  губами,
словно прикидывая - говорить или все-таки не стоит? Может, и не  стоило,  но
на чужой дороге трудно тем, кто  не  знает  ее  колдобин.  Скрипнув  влажной
спиной по обшивке корабля, он опустился на землю и свесил  громадные  лапищи
между колен. Никто не последовал этому примеру - все остальные приготовились
слушать его стоя.
   - Собственно говоря, история эта короткая, потому как известны только  ее
начало - и то, к чему все пришло, а это, сами понимаете, еще не  конец.  Так
вот, еще при отце  нынешнего  князя  Отногуле  Солнцеликом  на  нашу  дорогу
снизошло довольство и сытая благодать. Может быть, урожаи были обильнее, чем
прежде, а может, сосед по левой дороге, Аннихитра, еще не лишился рассудка и
не пытался тревожить наши границы разбойничьими  набегами.  Так  или  иначе,
жить стало спокойнее,  столицы  княжеские  становились  все  богаче,  а  где
богатство - там разврат и беспутство. Отногул уже был  староват,  а  сибилло
при нем состоял вот этот, которого при дворе не стеснялись в глаза  называть
пнем замшелым. Одним словом,  когда  появился  наконец  у  Отногула  поздний
наследник, те из княжеских приспешников, что были помудрее, своих чад убрали
от двора подальше. Но наследный княжич, ясное дело, рос при  отце  -  и  при
всех его шлюхах, колдунах и фиглярах. Ничего удивительного, что при всеобщем
баловстве он уже к пяти годам обнаружил свой характер, преломить который  не
под силу было даже его собственному отцу. Говорят, мальчишка и  дюжины  слов
не знал, только "хочу!" - и пальцем в желаемое. Получал,  естественно,  все.
Но однажды он захотел... анделиса.
   - А как же он мог показать на него пальцем, если анделиса никто не видел?
- не удержалась Таира.
   - Мальчик уже в пять лет прекрасно сидел  в  седле,  и  как-то  путь  его
пролег мимо анделахаллы. Он спросил, что это за странная  конура  без  окон,
ему, на беду, объяснили. Он потребовал анделисов с  разноцветными  рукавами,
не зная, что такое почтение, он на всю дорогу смотрел как на сборище игрушек
для себя. Но тут он впервые наткнулся на глухое неповиновение. Он приказывал
-  но  его  повеление  не  выполняли.  Кого-то  он  там,  говорят,   не   то
собственноручно задушил, не то зарубил... Не помогло. Да тут  еще  и  старый
князь вмешался, впервые стал наставлениями донимать. Княжич терпел-терпел, а
потом дождался Невозможного Огня,  проскользнул  мимо  стражи,  а  может,  и
подкупил ее. Одним словом, он добрался до Травяного Приюта,  когда  там  как
раз появились анделисы. Что там произошло, никто не ведает, - говорить о том
запрещено и по сей день, но только  нашли  молодого  наследника  без  памяти
среди мертвых тел, и на груди у него... я бы не поверил, если  бы  этого  не
видел мой отец, - на груди у мальчика означился след "поцелуя анделиса"!
   Великан замолчал, переводя дыхание после столь длинной речи. Слушатели же
пребывали в легком недоумении.
   - Прости, благородный рыцарь, - решилась наконец принцесса,  -  но  смысл
этого иносказания нам неясен.
   Лронг поднял голову и пристально посмотрел на нее:
   - Может быть, у вас это называется как-то по-другому, но, по  тихрианским
легендам, анделис, целуя человека, переносит в него каплю собственной крови.
И с этого мига  в  человеческой  крови  зарождается  бесплотный  и  незримый
анделис, который подчиняет себе того, кто до самой смерти будет  уже  только
видимостью, оболочкой. Неистовый дух поселится в нем, подчиняя его  какой-то
одной цели и делая его несокрушимым в своей одержимости.
   - Ну, у нас это  не  называется  никак,  потому  что  у  нас  просто  нет
анделисов, - констатировал Эрромиорг. -  А  одержимые  встречаются  во  всех
мирах, и от них везде одна беда.
   - А говорили - анделисы добрые, - недоуменно протянула  Таира.  -  Что  ж
плохого, если кто-то с таким хорошим духом в печенках будет наводить порядок
на вашей земле?
   Великан как-то встревоженно глянул на нее из-под кудлатых бровей, покачал
головой:
   - Ты еще слишком молода, дитя, и не знаешь, что у каждого солнечного луча
есть  тень,  как  у  каждой  весны  -  зима.  Они  разделены  временем   или
расстоянием, по лишь для поверхностного взора. Неистовая доброта - такое  же
зло, как  и  иссушающее  летнее  солнце,  не  затеняемое  время  от  времени
живительными тучами. И потом,  добро,  творимое  только  для  себя,  нередко
оборачивается горем ближнему.
   - Ха! - вскрикнула девушка. - Задача решается элементарно:  нужно  только
всем анделисам войти в людей, и все будут хором  творить  добро.  Глазом  не
моргнете, как у вас будет рай на земле... то есть на Тихри.
   - К сожалению, твоя легкая и беззаботная мысль витает далеко  от  истины,
златокудрое дитя. Непреложный закон  гласит,  что  анделис,  отдавший  каплю
своей крови, неминуемо погибает...
   - Жалко, - искрение вырвалось у Таиры. - Я думала, все духи бессмертны. А
что еще? Ты не договорил.
   - Да, есть и еще... Тот, кто отмечен "поцелуем анделиса", может сотворить
немало добра. В сущности, Полуденный Князь так  и  поступал,  когда  набирал
пограничную стражу, возводил дома для смердов, раздавал  погорельцам  снедь,
нав