ывает и  вздыхает во сне -  все двери в
доме были открыты. Несмотря на чудовищную усталость, эта девочка и здесь
не знала покоя.  Сама Джеруша вообще заснуть не смогла,  хотя новый день
уже начинал брезжить где-то там,  на востоке, за стенами города, дающими
ощущение безвременья.  Но  теперь  это  было  не  так  уж  важно:  через
несколько дней она навсегда покинет эту планету. И все равно ей хотелось
снова  и  снова  вспоминать в  подробностях весь  вчерашний  день  и  не
вступать в день завтрашний:  придя домой, она обнаружила в автоответчике
послание с просьбой -  не с приказом, а именно с просьбой! - встретиться
завтра  с  Верховным  судьей  и  членами  Ассамблеи.   Разрушив  заговор
Ариенрод,  поймав Це-Зунха  и  сделав Сурса слишком нежеланным гостем на
любой планете, она сумела выйти на новый виток в развитии своей карьеры.
     Но зачем, в таком случае, она пригласила к себе эту юную особу, что
спит  в  соседней комнате?  Ведь  она  преступница!  Джеруша  вздохнула.
[Клянусь Проклятым Лодочником, эта девушка - не большая преступница, чем
я  сама!]  И  вовсе она не  похожа на  Ариенрод!  И  не все ли равно ей,
Джеруше,  какие  у  Мун  опасные  мысли  бродят  в  голове  относительно
Гегемонии?  Гундалину прав:  как сможет Мун осуществить свои идеи, когда
инопланетяне покинут Тиамат?  А еще - Джеруше не хотелось признаваться в
этом даже самой себе -  воспоминания о  мертвых мерах и  о том,  что эта
девочка-сивилла  сказала  тогда  о  преступлении и  наказании,  все  еще
бередили ей  душу.  Она  знала:  никогда больше она  не  сможет отрицать
открывшейся ей истины и не поверит,  что те,  кому она служит,  сумели в
одночасье перестать быть  ханжами и  предателями.  [Ладно,  черт побери,
разве  какое-нибудь  правительство было  абсолютно безупречным?]  Можно,
конечно,  считать,  что предотвращение геноцида,  затеянного Ариенрод, и
спасение Мун -  это ее,  Джеруши,  вклад в будущее Тиамат.  Она могла бы
даже и Спаркса спасти,  если бы он прошел,  задуманное ею испытание... И
если  она  спасет его,  ее  совесть может быть абсолютно спокойна...  Но
Джеруша понимала, что никогда не сделает этого. Она видела слишком много
такого,  чего лучше бы ей никогда не видеть;  и  встречала слишком много
людей,  которых пыталась как-то классифицировать, но они почему-то вечно
выскальзывали из ее психологических оков, не вписывались в задуманную ею
схему.  [Некоторые из  моих  лучших  друзей,  оказывается,  -  уголовные
преступники...]
     Она  горько  усмехнулась,  почувствовав укол  внезапных  сожалений.
Миро...  Она ни разу не говорила с  ним с  того ужасного дня,  когда они
стояли  рядом  на  залитом  кровью  берегу...  [Неужели это  и  было  их
прощанием? Нет, только не тот проклятый день!..] Она села, уставившись в
темный угол.  [Нет, я могу, например, позвонить и сказать ему, что нашла
Мун,   что  с  ней  все  в  порядке,  что  Ариенрод  непременно  за  все
заплатит...]  Да,  верно.  Нужно прямо сейчас и  позвонить,  пока еще не
поздно,  не то они обрежут все линии связи...  [Позвони ему,  Джеруша, и
скажи... Ну хотя бы попрощайся!]
     Она  встала  и  спотыкаясь побрела через  всю  комнату к  телефону,
чувствуя холодок под ложечкой. Медленно набрала номер, проклиная себя за
дурацкое волнение,  за то, что дыхание перехватывало и не было сил снять
трубку...
     - Алло?  Усадьба господина Нгенета?  -  Слышно было  очень хорошо -
впервые за  все  это время;  ей  ответила женщина,  и  Джеруша ничего не
смогла с собой поделать: тут же заговорила холодным официальным тоном: -
Это  комиссар  ПалаТион  из   Карбункула.   Будьте  любезны,   позовите,
пожалуйста, Нгенета.
     - Извините, комиссар, но он уехал...
     - Уехал?..  Куда?  -  [Черт,  неужели же  он  и  сейчас  занимается
контрабандой?]
     - Он не сказал,  комиссар. - Женщина казалась скорее растерянной. -
Он последнее время все сам делает,  в одиночку. Мы ведь тут тоже к Смене
Времен Года готовимся.  А  несколько дней назад он взял катер и  куда-то
уехал... И никому ничего не сказал...
     - Понятно, - медленно выдохнула Джеруша.
     - Что-нибудь передать ему?
     - Да. Три вещи. Первое: Мун в безопасности. Второе: Ариенрод за все
заплатит. И еще - скажите ему, что я... я звонила, чтобы попрощаться.
     Женщина старательно повторила все слово в слово.
     - Я ему непременно все передам. Доброго вам пути, комиссар!
     Джеруша опустила глаза:  она  была рада,  что собеседница не  видит
сейчас ее лица.
     - Спасибо.  Желаю и вам всем счастья и удачи. - Она положила трубку
и  отошла  от  телефона.  У  двери  виднелся  ритуальный столик  с  алой
раковиной на  нем -  кривобокой,  с  отломанными шипами...  -  печальная
память о  том,  чему уже  больше не  бывать никогда.  [Что ж,  так  даже
лучше...  Хорошо,  что она его не застала...]  Но глаза почему-то ужасно
щипало; она старалась не моргать, пока закипевшие уже слезы не отступили
- и ни одна не упала с ее ресниц.
     Джеруша снова повернулась к  телефону,  усилием воли  заставив себя
думать  о  другом.   Гундалину...  Может  быть,  попробовать  еще  разок
справиться о нем? Она уже дважды звонила в медицинский центр, и оба раза
ей ответили одно и то же:  он в бреду,  разговаривать с ним пока нельзя.
Врачи вообще не  могли понять,  как  ему  удавалось держаться на  ногах;
однако  смертельного исхода все  же  не  ожидали.  Успокаивают!  Джеруша
поморщилась,  прислонилась к стене.  Что ж,  может быть, к тому времени,
как она вернется от Верховного судьи...  Да, тогда она сможет рассказать
ему все.  А пока что лучше принять душ и снова отправиться в полицейское
управление, прежде чем нужно будет идти к Хованнесу.
     Она  выудила  из  кармана пакетик йесты  и  прошла  в  ванную.  Мун
продолжала метаться в  беспокойном сне.  Усталость взяла свое  -  сейчас
девушка уже была не в состоянии тревожиться, сумеет ли Сайрус извлечь ее
братца из дворца. Джеруша до сих пор не могла как следует уразуметь, что
Первый  секретарь вообще  согласился предпринять подобную попытку,  даже
если Спаркс -  его родной сын... Тем более что он никогда не видел его и
вряд ли  абсолютно уверен,  что  это действительно его сын...  Однако на
свидание  с  Мун  пришел  весьма  охотно  и  прямо-таки  горел  желанием
помочь...
     Еще  более  необъяснимым оказалось то,  что  Мун  удалось уговорить
калеку-бармена из казино "Ад Персефоны",  уроженца Харему,  занять место
Спаркса. Боги, ведь эта девочка и двух дней в городе не провела! Если бы
Джеруша  способна была  поверить,  что  Мун  достаточно личного обаяния,
чтобы заставить любого мужчину принять ради нее  смерть,  она немедленно
посадила бы  девчонку под  замок...  Однако она  сама присутствовала при
разговоре Мун с  Сайрусом и  Герне и сама видела,  что Герне,  например,
думал  только  о  том,  чтобы  поскорее попасть во  дворец;  на  Мун  он
практически и  не смотрел...  К  тому же одного взгляда на его ноги было
достаточно, чтобы понять: Мун ему не нужна... Самой-то Джеруше казалось,
что  без Герне Гегемония прекрасно обойдется,  но  тем не  менее никаких
вопросов она не задавала - из боязни получить ответ, на который придется
как-то реагировать...
     Она вдруг услышала странный шорох,  выглянула за  дверь и  увидела,
что Мун, спотыкаясь и не открывая глаз, бредет в гостиную.
     - Ты бы лучше еще поспала,  сивилла.  Да и  время быстрее проходит,
когда на часы не смотришь.  Не знаю уж,  лучше это или хуже. Сайруса все
равно еще некоторое время на месте не будет.
     - Я знаю.  -  Мун потерла заспанные глаза, потрясла головой. - Но я
должна быть готова, если вообще собираюсь участвовать в соревнованиях...
- Она заставила себя поднять голову;  в глазах не осталось и следа былой
сонливости.
     Джеруша захлопала глазами:
     - В соревновании? Так ты хочешь попробовать стать королевой Лета?
     Мун кивнула; на лице ее был написан вызов.
     - Я должна! Я вернулась, чтобы победить. У Джеруши зазвенело в ушах
- точно из далекого прошлого долетело эхо знакомых слов.
     - А я думала, ты вернулась ради Спаркса...
     - Я тоже так думала.  -  Мун потупилась. - Но меня обманули. Машине
было все равно,  спасу ли я  Спаркса;  она лишь использовала его,  чтобы
заставить меня участвовать в  ее  игре.  Но заставить меня отказаться от
попыток спасти его она все равно бы не смогла!  Ну,  а  я ничего не могу
сделать с ней: она заставляет меня стремиться к трону королевы Лета.
     [Сколько уже прошло тысячелетий...] Джеруша промолчала,  вздохнув с
облегчением и почувствовав, как в ней шевельнулась жалость к Мун. [Боги,
а  ведь это  правда -  все  предсказатели немного не  в  себе...  Ничего
удивительного, что Мун в конце концов так Ариенрод и не понадобилась...]
     - Ценю твою откровенность...  -  Она натянула свежую рубашку на еще
влажную кожу и начала застегивать ее.  - Я не стану мешать тебе, если ты
захочешь попробовать.  -  [Но если ты выиграешь,  лучше не говори мне об
этом; я не хочу об этом знать.]

				  48

     Мун никогда бы  не  поверила,  что такое возможно,  что ей  удастся
расчистить для себя достаточно места в движущейся,  точно зыбучие пески,
праздничной  толпе.   Однако   каким-то   образом  хаос   был   все-таки
преобразован в порядок;  где-то внутри кажущейся совершенно бесформенной
массы людей,  в  самой ее  глубине существовала некая твердая структура.
Главная улица была  совершенно расчищена до  самого верхнего уровня,  то
есть до дворцовой площади,  на расстояние примерно равное миле, и жадные
до  впечатлений люди уже выстроились на  тротуаре,  образуя живые стены.
Большая часть  горожан повисла в  окнах и  на  балконах своих жилищ,  не
покидая  этих  наблюдательных постов  часами,  так  что  у  полицейских,
наводивших порядок на Главной улице и  в боковых аллеях,  не было с ними
никаких проблем.  Люди собрались смотреть на начало Конца,  на первую из
древних церемоний,  связанных со  Сменой  Времен  Года:  начинался забег
претенденток на  звание  королевы Лета,  который должен был  значительно
уменьшить их число.
     Мун  вышла на  улицу тогда,  когда основное ядро  соревнующихся уже
сформировалось вокруг старшей представительницы рода Удачи, в свое время
давшего немало королев Лета.  На  этот раз  женщинам из  этой семьи было
запрещено  участвовать в  соревнованиях,  зато  на  них  была  возложена
почетная   обязанность   присматривать  за   строгим   соблюдением  всех
необходимых ритуалов.  Мун подошла к  одной из специально приготовленных
огромных корзин и вытащила из нее цветную ленту, которую повязала вокруг
головы -  эта лента,  в  зависимости от  своего цвета,  давала ей  право
занять место в первых,  последних или центральных рядах бегуний.  Лента,
которую вытащила Мун,  оказалась зеленой,  точнее,  цвета морской волны:
этот цвет ставил ее впереди коричневого,  цвета земли, и голубого, цвета
неба.  Мун  казалась слишком  бледной и  бесстрастной на  фоне  кипевших
вокруг восторгов и  разочарований.  Ну разумеется,  лента и  должна была
оказаться зеленой...  -  подумала  она,  -  а  как  же  иначе?..  Однако
возбуждение,  порожденное странной  уверенностью в  победе,  уже  начало
охватывать ее;  она принялась расталкивать участниц забега, пробираясь в
первые ряды, чтобы хоть немного сбить напряжение.
     Достигнув цели,  она  огляделась,  изо  всех сил стараясь сохранить
равновесие в колышущейся массе цветных лент и возбужденных лиц.  Большая
часть   островитянок  явилась  на   праздник  в   традиционных  нарядах:
разноцветных рубахах  из  мягкой  шерсти  и  узких  штанах,  покрашенных
главным образом в  зеленый цвет  -  цвет моря,  цвет лета -  на  радость
Хозяйке.  Все  костюмы  были  искусно  украшены  вышивкой  и  различными
орнаментами  из  ракушек,   бус,  ленточек,  к  которым  привязаны  были
крошечные фигурки  фамильных богов-покровителей.  А  Мун  была  в  синей
тунике,  какие носят кочевники Зимы. Это была ее единственная подходящая
одежда здесь.  Свои прелестные волосы она нарочно прикрыла шарфом, чтобы
немного  уменьшить сходство со  Снежной королевой.  Некоторые из  женщин
явно не желали, чтобы она бежала с ними вместе - ведь у нее на тунике не
было ни одной фигурки-тотема,  как не было и никаких доказательств,  что
она родом с  Летних островов.  Однако она вовремя нашлась и  показала им
свою татуировку.  Они сразу же отступились.  Мун понимала,  что в  такой
праздник нельзя было появляться в  костюме уроженки Зимы,  тем более что
она ею и  не была,  однако смутно чувствовала,  что и  в  этом есть свой
скрытый смысл.
     Она так и  не обнаружила ни одного знакомого лица ни среди бегуний,
ни  в  толпе  зрителей.  Она  прекрасно  понимала,  что  вряд  ли  можно
рассчитывать найти здесь кого-нибудь из  Нейта или с  соседних островов,
но все же искала и была разочарована, никого не найдя. Сейчас ее со всех
сторон  окружали звуки  и  запахи родины,  вот  только бабушка была  уже
слишком стара для подобных путешествий,  а мать...  "Фестивали - это для
молодых,  -  сказала однажды мать с гордостью и тоской,  - для тех, кому
пока не  надо ни  лодку смолить,  ни  детишек кормить.  У  меня-то  свой
Фестиваль был; и я в самом сердце храню драгоценную память о нем, каждый
день о нем вспоминаю". И она ласково обняла свою юную дочь - лодку в тот
день сильно качало...
     Мун всхлипнула,  поняв вдруг ту  ужасную тоску,  что скрыта была за
нарочито  спокойными  словами  матери.  Девушка  рядом  с  ней  поспешно
извинилась и,  нервно глянув на нее,  стала пробираться от нее подальше.
Мун  с  изумлением  обнаружила,  что  вокруг  снова  образовалось  некое
свободное пространство,  порожденное отчуждением и  страхом  перед  ней,
сивиллой,  и вдруг поняла,  что даже рада отсутствию матери и тому,  что
она не сможет увидеть этот забег, каков бы ни был его результат. Ее мать
и бабушка теперь, должно быть, решили, что она умерла, да и Спаркс тоже;
может,  так оно и лучше.  Их время печалиться уже миновало. Так не лучше
ли им вообще никогда не знать правды?  Иначе придется вечно бояться, что
когда-нибудь,  узнав хотя бы малую ее часть, они постепенно узнают и все
остальное,  всю страшную правду о своих детях... Мун с трудом проглотила
вставший в  горле ком и снова постаралась переключиться на происходившее
вокруг.
     Значит, она не была настоящей дочерью своей матери... как не была и
дочерью Ариенрод...  [Тогда что же я здесь делаю?] Она вдруг исполнилась
сомнений.  Здесь она была единственной сивиллой, других она в Карбункуле
не  видела ни разу -  кроме Фейт.  Неужели она единственная сивилла даже
среди  островитян,  пожелавших принять  участие в  состязаниях?  Неужели
действительно лишь  врожденная  жажда  власти  заставляет ее  стремиться
стать королевой?  [Нет,  об,  этом я не просила! После Смены Времен Года
должна  наступить какая-то  перемена и  во  мне  -  я  ведь  всего  лишь
сосуд...] Сжав кулаки,  она повторила клятву сивилл.  Что ж, если больше
ни  одна сивилла не участвует в  этих состязаниях,  то,  возможно,  лишь
потому, что никто из них не знает о себе правды...
     [Ни одна из них не знает!]  Она могла прочитать на лицах окружавших
ее женщин любые мотивы и желания, приведшие их сюда: одни жаждали власти
(хотя власть королевы Лета всегда была скорее ритуальной, чем реальной),
другие -  почестей, а третьи - легкой жизни всеми почитаемой жрицы самой
Хозяйки; кое-кто явился сюда просто из любви к шумным состязаниям и ради
самого  празднества,   ничуть  не  заботясь  о  том,  выиграют  они  или
проиграют.  И  [ни одна из  них не  знает,  почему это действительно так
важно, - кроме меня.]
     Она по-прежнему не разжимала кулаков;  словно какая-то сила толкала
ее,  и  она  пробиралась вперед до  тех пор,  пока у  нее перед носом не
оказалась  ленточка  с  грузиками на  концах,  отмечавшая место  старта.
Старшая из рода Удачи кричала что-то -  призывала к тишине и перечисляла
правила состязания. Оказалось, Муи вовсе не обязательно приходить первой
- достаточно было оказаться в  числе первых тридцати трех бегуний.  Сама
дистанция тоже была не такой уж длинной;  она специально была рассчитана
так,  чтобы и у других, а не только у самой сильной, оставались какие-то
шансы на  успех.  Но  за  спиной у  Мун было сто,  нет,  двести,  триста
женщин... Она даже не видела, где кончаются ряды претенденток...
     Голос  руководительницы состязаний призвал всех  на  старт,  и  Мун
почувствовала,  что как бы растворяется среди своих соперниц,  в  едином
порыве устремившихся вперед.  Между бесчисленными головами и  плечами ей
был виден небольшой флажок,  который сдерживал пока поток женщин;  потом
флажок  резко  опустился,  давая  сигнал  к  началу  забега,  и  женщины
бросились вперед,  мгновенно вытолкнув Мун  из  своих  рядов куда-то  на
обочину.
     Сперва все  свое внимание и  силы она тратила на  то,  чтобы просто
удержаться на  ногах  среди грозившей раздавить ее  лавины,  потом поток
стал понемногу редеть,  и Мун начала протискиваться в каждую щель, чтобы
выйти вперед.  Ее  ребрам здорово доставалось при этом,  и  она никак не
могла  определить,  сколько же  человек бежит  впереди.  Она  могла лишь
стараться оставить позади как можно большее число участниц забега.
     Миля - это ничто; пробежать милю ей было раз плюнуть, она ничуточки
не  уставала,  даже когда они  со  Спарксом часами бегали наперегонки по
бесконечным сверкающим пляжам Нейта... Но эта миля, все время в гору, по
камням мостовой,  а не по гладкому плотному песку...  Она не пробежала и
половины,  а  дыхание уже  обжигало ей  горло  и  все  тело  противилось
каждому,  такому мучительному, рывку вперед. Она попыталась вспомнить, а
сколько же  на  самом деде прошло времени с  тех пор,  как она бегала по
сверкающим пляжам своего острова,  но не смогла вспомнить даже,  когда в
последний раз  ела  как  следует или спала -  а  того,  что она съела за
последние дни,  хватило б разве что птичке. [Проклятый Карбункул!] Перед
ней теперь бежало не  больше дюжины женщин,  но она постепенно отставала
от  них.  Ее начали догонять и  обгонять новые бегуньи.  Она с  каким-то
ужасом увидела у  одной из  них  коричневую ленту -  это  означало,  что
вторая  группа  уже  нагоняет первую.  И  споткнулась,  совсем забыв  об
усталости и о том, что нужно смотреть под ноги.
     Две трети, три четверти пути осталось позади, и все больше и больше
женщин обгоняло ее,  наверное,  тридцать из  них уже были теперь впереди
нее,  а в боку кололо так, что трудно было дышать. [Они обгоняют меня...
и они не знают, они даже не знают, к чему стремятся!] И она из последних
сил рванулась вперед,  увидев финишную прямую перед дворцом и не обращая
внимания более ни на что, пока белые каменные плиты дворцовой площади не
замелькали у  нее  под  ногами,  пока гирлянда,  отделявшая последнюю из
победительниц от проигравших,  не упала за спиной той, что бежала следом
за ней...
     Ее  тут  же  окружили возбужденные зрители,  она смеялась,  пытаясь
перевести  дыхание,   ее  радостно  приветствовали,  хлопали  по  плечу,
целовали,  плача от радости... Она пробралась сквозь толпу и заняла свое
место  в  кружке  победительниц,  в  самом  центре  площади.  Вскоре она
услышала,  а потом и увидела, что к ним приближаются музыканты, одетые в
белое и увенчанные гирляндами цветов, такими же, какую повесили на шею и
ей  самой;  музыканты были в  черных котелках,  словно трубочисты,  и  с
крестами -  древним  знаком  Зимы.  За  ними  следовала небольшая группа
островитян -  в  основном из рода Удачи,  -  несших балдахин,  увешанный
рыбацкими сетями с  вплетенными в  них раковинами,  прядями водорослей и
зелеными ветками;  сети  были  растянуты на  старинных резных веслах,  с
изящными изображениями морских чудовищ.
     Под  балдахином на  возвышении покоилась маска  королевы Лета.  Мун
слышала вокруг восхищенные вздохи и восклицания -  точно шелест ветра; и
са