й разведки и Ури Шломо Зохара из израильского "Моссада".
   Поскольку телефонная линия не была защищена, Херберт не стал вдаваться  в
подробности. Да ему и так было  известно,  что  в  Германии  большинство  из
агентов  Хаббарда  заняты  пресечением  поставок  контрабандного  оружия  из
России, а  израильтяне  отслеживают  потоки  вооружения,  направлявшегося  к
арабам.
   - Похоже также, что Богги со своими ребятами все еще  разгребает  русские
дела. - продолжил Альберто. Это была ссылка  на  генерала  Богдана  Лозу  из
польской разведки  и  недавние  события  на  границе  с  Россией.  -  Хотите
посмеяться? - добавил он.
   - Можно разочек, - разрешил Херберт.
   - Глядя на этот список, я вижу,  что  рассчитывать  на  помощь  мы  можем
только со стороны Бернара.
   Не будь ситуация действительно  настолько  серьезной,  Херберт  и  впрямь
рассмеялся бы.
   - Помощь?! С их стороны?! - воскликнул он. - Ну, этого нам  уж  точно  не
дождаться. Исключено!
   - И все-таки, а вдруг? - не согласился Альберто. - Секундочку,  я  только
просмотрю отчет Даррелла.
   Ожидая, Херберт принялся выстукивать о  подлокотник  своего  кресла  ритм
песни "Алабамские оковы".
   Говоря о Бернаре, они имели в виду полковника Бернара Бенджамина Беллона,
главу Group d'Intervention de la Gendarmerie Nationale - группы реагирования
Национальной жандармерии Франции. Уж  так  исторически  сложилось,  что  эта
силовая структура становилось слепа и глуха, если только  преступления  были
связаны с проявлениями расизма,  в  особенности  когда  они  совершались  по
отношению к евреям или иммигрантам. А еще жандармерия находила  понимание  у
немцев. Если бы  там  не  было  французских  агентов,  Германия  никогда  не
раскрыла  бы  имена  тысяч  и  тысяч  коллаборационистов,  сотрудничавших  с
нацистами во время войны. Некоторые из этих мужчин и женщин сегодня являлись
лидерами в политике и бизнесе и опирались  на  французские  силовые  органы,
чтобы их оставили в покое.
   Беллон  же  являлся  одним  из  самых  яростных  и   жестких   поборников
справедливости из тех, кого знал  Херберт.  И  полковник  старался  вытащить
сопротивлявшуюся  и  голосившую  "Жандармери"  из  болота   ее   собственной
бездеятельности.
   Тем  не  менее  Беллон  оставался  подотчетен  властям,  а   эти   власти
недолюбливали Соединенные Штаты. Они в  свою  очередь  испытывали  очередной
острый приступ национализма. Дело  дошло  даже  до  того,  что  из  словарей
выкидывались английские слова, из меню исключались американские блюда,  а  с
экранов убирались голливудские  фильмы.  Мысль  о  том,  что  США  попали  в
положение, когда французы могли бы оказать им помощь, вызывала тревогу. А от
мысли, что придется идти на поклон к  этим  душителям  всего  американского,
Херберт просто приходил в отчаяние. Да и само заявление о  согласии  оказать
эту помощь звучало бы едва ли не абсурдно!
   - У Бернара возникли местные проблемы, - заговорил Альберто, - и он  ищет
возможные связи между преступными элементами во  Франции  и  в  Германии.  В
прошлом месяце он обратился к "Большому И", ну, а те связались с  Дарреллом,
и он помог Бернару получить часть необходимой информации.
   - Что за информацию хотел Бернар? - Херберт все еще продолжал  барабанить
пальцами по подлокотнику. Ему просто очень-очень не хотелось идти на  поклон
к французам.
   - Тут нет этих сведений,  поскольку  они  идут  под  грифом  "только  для
прочтения", - ответил Альберто. - Придется сходить за ними к Дарреллу.
   - Сходи, - приказал Херберт, - и позвони мне, как только что-то узнаешь.
   - О'кей, у вас есть там доступ  к  защищенной  линии?  -  поинтересовался
Альберто.
   - У меня нет времени до нее добираться, -  ответил  Херберт.  -  Придется
тебе воспользоваться тем, что есть, и позвонить на аппарат в моем кресле.  И
еще, введи в курс дела генерала Роджерса.
   - Конечно. И поскольку он все равно будет спрашивать, что сказать  ему  о
вашем местопребывании?
   - Скажи, что я собираюсь проверить кое-какие  предположения  относительно
"хаоса".
   - А-а, так у вас же там как раз наступает сезон, не  так  ли?  -  уточнил
Альберто.
   - Верно, - подтвердил Херберт. - Ежегодное сборище больных маньяков. И по
этому поводу у меня возникает вопрос номер два.  Есть  ли  у  тебя  какие-то
сведения о том, где обычно проходят  ключевые  мероприятия  в  рамках  "дней
хаоса"?
   - Что-то вроде дома сумасшедших? - пошутил Альберто.
   - Не смешно, - одернул его Херберт.
   - Извините, уже ищу.
   Херберт расслышал пощелкивание компьютерных клавиш.
   - Нашел, - сообщил  Альберто.  -  Последние  два  года  многие  участники
начинали празднование с тоста  в  "Пивном  зале"  Ганновера  в  шесть  часов
вечера.
   - Что для меня и не удивительно, - прокомментировал Херберт.  Он  помнил,
что печально известный "пивной путч" тоже  начинался  в  мюнхенском  "Пивном
зале". Тогда, в 1923 году Гитлер сделал первую,  правда  неудачную,  попытку
захватить власть в Германии. Только в  отличие  от  Гитлера  эти  люди  явно
рассчитывали на успех.
   Еще полчаса телефонных переговоров Херберт потратил на поиски  автомобиля
с  ручным  управлением.  Несколько   компаний   сдавали   в   наем   машины,
оборудованные для инвалидов, но при этом с шофером, а Херберту водитель  был
не нужен. Он собирался отправиться на разведку  в  самую  гущу  празднования
"дней хаоса" и не хотел подвергать его лишнему риску.
   Наконец он отыскал бюро проката, где имелась необходимая машина, и  хотя,
как оказалось, автомобиль не был оборудован ни пуленепробиваемыми  стеклами,
ни катапультирующимся водительским креслом - Херберту  пришлось  лишний  раз
заверить лишенного чувства юмора  служащего  фирмы,  что,  выясняя  это,  он
просто так шутит, - он приказал подогнать машину прямо к отелю.
   Решив принять надлежащий облик, Херберт стянул с  себя  галстук  и  белую
рубашку и облачился в подаренную сестрой фуфайку  с  надписями  "Меня  зовут
Херберт" спереди и "Боб Херберт" сзади, а поверх ее надел спортивную куртку,
и  направился  вниз.  С  помощью  швейцара  Херберт  загрузил   остававшееся
полностью раскрытым кресло в специальное  отделение  автомобиля,  устроенное
вместо снятого заднего дивана. Положив на соседнее  с  водительским  сиденье
раскрытый атлас, съемный телефон со своего кресла,  а  также  выданного  ему
Мэттом Столлом "электронного переводчика", он вывел новенький "мерседес"  на
шоссе.
   Нелепо, подумал Херберт, грустно и нелепо,  что  человек  с  ограниченной
подвижностью - единственное, чем располагает  в  Германии  вся  американская
агентурная разведка. С другой стороны, он был человеком с  опытом,  твердыми
убеждениями и мощной организацией за спиной. Люди шли на оперативную работу,
имея за душой даже меньшее. Гораздо меньшее. И хотя Херберт вовсе не ожидал,
что останется совсем  незамеченным,  он  давно  подписался  под  бытующим  в
разведке изречением:
   "Никогда нельзя недооценивать вероятности того, что  кому-то  может  быть
что-то известно, и никогда нельзя недооценивать того,  что  может  выболтать
беспечный, глупый  или  пьяный  человек".  В  "Пивном  зале"  он  с  большой
вероятностью   рискует   принять   изрядную   порцию   коктейля   из   всего
перечисленного выше.
   Еще больше, чем просто  сохранить  независимость,  Херберт  рвался  снова
очутиться в деле. Теперь он знал, что, должно  быть,  ощущал  Майк  Роджерс,
когда снова сам "вскочил в седло" во время операции в Корее.
   Дорога от гостиницы заняла менее двух часов. Это была поездка практически
по прямой, по проходившему с севера на юг автобану, на котором  существовали
лишь рекомендуемые ограничения скорости от 100  до  130  километров  в  час.
Правда, тех, кто двигался медленнее ста тридцати, тут называли "графинями" -
неторопливыми, величавыми матронами.
   Херберт придерживался скорости около девяноста миль в час. Он  приспустил
боковые стекла и наслаждался освежающей яростью  ветра  за  окном.  Даже  на
такой скорости он не упускал прелестей ландшафта земли Нижняя Саксония.  Его
угнетала  мысль,  что  эти  очищающие  воздух  леса  и  веками  существующие
поселения дали убежище одному из самых опасных расистских  движений  за  всю
историю цивилизации.
   Вот вам и рай, думал он. Херберт уже не раз сталкивался с подобным. Везде
найдется свой змей, а то и не один и на каждом дереве.
   Когда он впервые оказался с  женой  в  Ливане,  он  поначалу  тоже  иначе
относился и  к  людям  и  к  красотам  страны.  Ярко-голубое  небо,  древние
строения,  от   весьма   скромных   до   потрясающих   волшебной   роскошью,
благочестивые христиане и мусульмане. В 1946 году французы  ушли  отсюда,  а
религиозные "братства" развязали безжалостную войну между собой. В 1958 году
морские пехотинцы США помогли  затушить  пламя,  однако  в  семидесятом  оно
разгорелось вновь. В конце концов Соединенные Штаты снова вернулись. В  1983
году небо над Бейрутом оставалось по-прежнему голубым, а  здания  все  также
вызывали уважительное благоговение, когда мусульманский террорист-самоубийца
взорвал американское посольство. В результате пятьдесят человек погибли, еще
больше получили ранения. С тех пор красота  уже  никогда  не  воспринималась
Хербертом как нечто невинное или даже просто привлекательное.  И  даже  сама
жизнь, когда-то столь богатая и полная обещаний, теперь больше  походила  на
отсчет времени до момента, когда они с женой снова смогут воссоединиться.
   Ганновер красиво контрастировал с видами сельской местности и.., с  самим
собой. Как и Гамбург, он был сильно разрушен бомбардировками во время Второй
мировой. Современные здания и широкие пространства перемежались с островками
архитектуры шестнадцатого века, отделанными деревом  домами,  протянувшимися
вдоль тесных улочек, и старинными барочными  садиками.  Но  при  всей  своей
прелести все это было чуждо ему. Херберт предпочитал настоящую  глубинку,  в
которой собственно и вырос. Речка, комары, лягушки и универсамчик  на  углу.
Однако, проезжая по улицам, он был удивлен поразительной  непохожестью  этих
двух лиц города.
   Все  совпадает,  подумал  Херберт,  направляясь  в  сторону  Ратенауплац.
Вдобавок этот город имеет и два очень разных человеческих лиц.
   Большинство  ресторанов  и  кафе  были  расположены  в  одной  из   самых
причудливых частей города. Но за очарованием старинной архитектуры скрывался
гадюшник. Херберт без труда нашел нужное место, просто последовав  за  тремя
бритоголовыми мотоциклистами. Было ясно, что те направляются ну никак  не  в
местный Музей современного искусства Шпренгеля.
   Прошло еще десять минут, и они подъехали к "Пивному залу".  То,  что  это
именно он,  не  вызывало  никаких  сомнений.  Здание  располагалось  посреди
выстроившихся в ряд баров и кафе, в большинстве своем  сейчас  закрытых.  На
выложенном белым кирпичом фасаде пивной  висела  простенькая  вывеска  с  ее
названием. Черные прямые буквы на красном фоне.
   - Что и следовало ожидать, - пробурчал себе  под  нос  Херберт,  проезжая
мимо. Это были цвета фашистской Германии. И хотя выставлять свастику напоказ
в  современной  Германии  было  запрещено,  эти  люди  пользовались   схожей
символикой, не нарушая при этом закона. И конечно же, как рассказывал Хаузен
за ланчем, хотя неонацизм сам по себе и  был  вне  закона,  эти  группировки
обходили запреты, используя в названиях  своих  организаций  любые  мыслимые
эвфемизмы: от "Сыновей Волка" до "Национал-социалистов XXI века".
   И все же, если в самом "Пивном зале"  и  не  было  ничего  удивительного,
люди, толпившиеся перед ним, не могли не вызвать удивления.
   Десяток больших круглых  столов  не  вместил  бы  всю  компанию,  которая
прибывала прямо на глазах. Сотни три  главным  образом  молодых  мужчин  уже
сидели на тротуарах, бордюрах и мостовой или стояли, облокотясь  на  машины,
чьи  хозяева  не  успели  вовремя  их  отогнать  и  теперь  не  смогут   ими
пользоваться в течение всех этих  трех  дней.  Немногочисленные  посторонние
пешеходы старались побыстрее миновать толпу. Еще дальше  от  здания  четверо
полицейских  направляли  уличное  движение.   Машины   осторожно   объезжали
толпившиеся компании, которые распивали прямо  на  мостовой,  неподалеку  от
пивной.
   Херберт ожидал  увидеть  армию  бритоголовых  и  коричневорубашечников  -
бритые черепа и татуировку - или  ладно  сидящую  псевдонацистскую  форму  с
нарукавными повязками. Да, панки здесь были  -  вкрапления  то  тут  то  там
человек по пять-десять. Но большинство мужчин  и  немногочисленные  женщины,
которых он увидел, носили  вполне  обычную  одежду  и  нормальные,  если  не
сказать консервативные, прически. Они смеялись, свободно общались  и  больше
походили на молодых биржевых брокеров или юристов, собравшихся  в  Ганновере
на какую-то конференцию. Обстановка пугала своей обыденностью. Такое  вполне
могло бы происходить и в родном городе Херберта.
   Тренированным  взглядом  он  разделил  пестрое  сборище  на  фрагменты  и
запомнил их целиком, не останавливаясь на отдельных личностях.  Позже,  если
понадобится, он сможет извлечь из памяти важные подробности.
   Медленно двигаясь вперед, Херберт прислушивался  к  звукам,  доносившимся
через открытое окно. Он не был силен в немецком,  но  знал  его  достаточно,
чтобы понимать, о  чем  идет  речь.  Эти  люди  беседовали  о  политиках,  о
компьютерах и, Господи, о кулинарии. Все происходило вовсе не  так,  как  он
себе представлял - не  было  никаких  молодых  людей,  горланящих  старинные
немецкие застольные песни. Неудивительно, что власти держались в сторонке от
этих "дней хаоса". Нагрянь они сюда, им пришлось бы  задерживать  ведущих  в
стране врачей, юристов, биржевиков, журналистов,  дипломатов  и  Бог  знает,
кого там еще. Они пока не были достаточно сильны или  достаточно  едины.  Но
если это объединение произойдет, ткань упорядоченной жизни в Германии  мигом
расползется и будет соткана заново, но это уже будет гобелен с изображением,
опасаться которого у мира будут все основания.
   Внутри у Херберта все напряглось. Какая-то часть его  сознания  беззвучно
кричала: "Эти молодые ублюдки не  имеют  права!",  в  то  время  как  другая
понимала, что право они как раз имеют. По  иронии  судьбы  именно  поражение
Гитлера и предоставило им возможность говорить и делать очень многое до  тех
пор, пока в этом  не  будет  раздувания  расовой  и  религиозной  розни  или
публичного отрицания холокоста.
   Ближе к  концу  улицы  стоял  регистрационный  стол,  за  которым  сидели
несколько мужчин и женщин. Очередь у стола разбухала,  но  не  было  никакой
толкотни, никто не ругался и не жаловался - ничего такого, что  нарушило  бы
общий  дух  товарищества.  Херберт  притормозил  и   стал   наблюдать,   как
организаторы принимают деньги и раздают программки,  торгуют  черно-красными
наклейками и значками.
   Да у них тут целый надомный  промысел,  подумал  Херберт,  чертыхаясь  от
удивления. Искусный, вредный, но вполне легальный. И  в  этом,  конечно  же,
есть проблема. Не в пример бритоголовым,  считавшимся  низшей  кастой  среди
неонацистов, к которой относились с легким презрением,  здешним  мужчинам  и
женщинам хватало сообразительности действовать в рамках  закона.  И  Херберт
был уверен на все сто, что, когда  их  станет  достаточно,  чтобы  выдвинуть
своих кандидатов и избрать тех в бундестаг, они поменяют и  закон.  Как  это
уже было в 1933 году, когда "Акт  о  чрезвычайных  полномочиях"  предоставил
Гитлеру диктаторскую власть над страной.
   Один из устроителей, высокий  молодой  человек  с  соломенными  волосами,
стоял  за  столом  и  с  официальным  видом  пожимал  руку   каждому   вновь
прибывающему.   Казалось,   он   менее   свободно    чувствовал    себя    с
немногочисленными нарочито неряшливыми бритоголовыми, чем с теми, чей  облик
был более обыденным.
   Херберт отметил про себя, что даже паразиты  делятся  на  касты.  Он  был
заинтригован, когда один из не очень  приличного  вида  новоприбывших  после
рукопожатия выбросил руку в традиционном нацистском  приветствии.  Блондину,
похоже, стало даже неловко. Это походило на то, как если бы  нищий  пропойца
явился на званый  ужин  в  дорогой  ресторан.  К  такому  приветствию  здесь
относились терпимо, но  открыто  не  одобряли.  Ясно,  что  в  новом  рейхе,
впрочем, как и в старом, хватало своих собственных "измов" и разногласий, на
которых могли бы сыграть внешние силы.
   Задние машины уже принялись сигналить Херберту. Отпустив  ручной  тормоз,
он нажал ладонью на газ и не спеша поехал  вдоль  улицы.  В  нем  проснулась
страшная злость:  злость  на  этих  холеных  монстров,  сторонников  войн  и
геноцида, и злость на систему, которая допускает их существование.
   Доехав  до  угла,  Херберт  обнаружил,  что  стоянка  на  боковых  улицах
запрещена, но с радостью отметил, что с жезлом там никто не стоит и движение
не регулирует. Это было бы  уж  слишком,  подумал  он,  словно  на  чертовой
сельской ярмарке.
   Свернув в одну из улиц, Херберт подыскал  место  для  стоянки.  Он  нажал
кнопку  на  щитке  рядом  с  радиоприемником.  Задняя  левая  дверца  машины
открылась, и поддон, на котором  стояло  кресло-каляска  выдвинулся  наружу.
Поддон опустился ниже, и кресло оказалось на асфальте. Херберт вытянул  руку
назад и подкатил его к  себе.  Он  напомнил  себе,  что  надо  бы  с  кем-то
договориться, чтобы такие машины можно было бы  получать  и  в  США.  Они  и
впрямь многим здорово упростили бы жизнь.
   Скользнув в кресло-каляску, Херберт примостился поудобней и нажал  кнопку
на дверце, чтобы поддон втянулся обратно. Когда тот снова оказался в  салоне
машины, Херберт захлопнул свою дверцу и покатил по улице в сторону  "Пивного
зала".

Глава 22

Четверг, 15 часов 28 минут, Тулуза, Франция

   Доминик буквально физически ощущал победу. Она была реальной,  весомой  и
близкой. Очень близкой.
   И особенно сильно он ощущал ее теперь, после звонка своего  нью-йоркского
поверенного, который сообщил, что  полиция  и  ФБР  заглотили  наживку.  Они
арестовали команду из "Чистой нации", которую  Доминик  подкармливал  долгие
месяцы. Конечно же, Гарни и его люди вынесут все тяготы ареста и  суда,  как
истинные нацисты, - гордо и без страха. В то же время  это  наведет  ФБР  на
склады  оружия  и  литературы,   к   тому   же   оно   заполучит   человека,
изнасиловавшего лесбиянок в Чикаго. И власти начнут трубить о своих победах.
   Своих победах.. - , усмехнулся Доминик. Мусорщики вышли на охоту.  Охоту,
которая съест и время, и личный состав и уведет борцов с нарушениями  закона
в неверном направлении.
   Доминик был немало  удивлен,  насколько  просто,  оказывается,  ввести  в
заблуждение ФБР. Оно внедрило своего агента. Все как  обычно.  Однако  из-за
того, что этому агенту, Джону Були, было уже под тридцать, а он ни  в  каких
организациях прежде не состоял, сочли не лишним  послать  двоих  из  "Чистой
нации" в Калифорнию навестить "маму", которой Джон регулярно  писал  письма.
ФБР сняло этой "маме" дом и обеспечило прикрытием, однако, женщина ежедневно
делала два-три звонка с телефона-автомата  в  местном  бакалейном  магазине.
Съемки скрытой видеокамерой показали, что набираемые ею  номера  принадлежат
отделению ФБР в городе Фениксе. Лидер "Чистой нации" Рик Майерс  подозревал,
что миссис Були и сама скорее всего бывшая  сотрудница  бюро  на  пенсии.  В
результате сочли разумным оставить Джона Були  в  группе,  чтобы  через  его
посредство снабжать ФБР дезинформацией.
   В то же самое время Доминик  подыскивал  американских  нацистов,  которые
могли бы выполнить для него кое-какую работу.
   Жан-Мишель откопал "Чистую нацию", и  присутствие  в  ней  Вули  идеально
совпадало с планами Доминика.
   С миссис Вули и ее  мнимым  сыном  разберутся  в  свое  время,  размышлял
Доминик. Не  пройдет  и  нескольких  недель,  как  Сое