а  и
снова. Систематически и очень тщательно.
   Рихтер мягко надавил на нож снизу вверх. Покалывание под  веком  француза
превратилось в нестерпимую боль, отозвавшуюся глубоко во лбу.
   Жан-Мишель издал стон, который перешел в жалкое поскуливание. Несмотря на
все  чувство  стыда,  которое  он  испытывал,   ему   никак   не   удавалось
остановиться.
   - Ну и что ты теперь думаешь о  равенстве,  мой  маленький  ягненочек?  -
спросил его Рихтер.
   - Я думаю, что вы, - Жан-Мишель опять с трудом сглотнул, - доказали  свою
точку зрения.
   - Мою точку зрения? - переспросил Рихтер. - Это  первая  умная  мысль  из
всего, что вы сегодня тут произносили.
   Рихтер снова шевельнул ножом, вызвав очередной вопль француза.
   - На самом деле моя точка зрения на сегодня  такова.  В  самом  ближайшем
будущем Доминик будет нуждаться во мне в гораздо большей степени, чем я буду
нуждаться в нем. Его боевики из "Новых якобинцев"  представляют  собой  лишь
незначительную силу, пригодную для решения местных задач.  Я  же,  напротив,
имею  возможность  выйти  на  международный  уровень.  И  выйду.  Его  новые
компьютерные программы будут загружены в американские  информационные  сети,
но убедить кого-то они способны только на время. Я же и мои командиры  можем
отправиться в Америку,  чтобы  лично  встречаться  с  местными  нацистами  и
воодушевлять их  собственным  примером.  Мы  -  народ  Фатерланда,  движение
родилось в нашем доме. Вы же - представители народа, который был  покорен  и
приучен служить. Мир последует за мной, и они это сделают сейчас, а не через
пять, не через десять или сколько там лет. И что в равной степени важно, они
сразу же дадут нам деньги. А это, месье Хорн, делает меня не  просто  ровней
вашему Доминику. Это ставит меня выше его.
   Рихтер улыбнулся и дал ножу  соскользнуть  на  свою  ладонь.  Сделав  шаг
назад, он упрятал нож в чехол, скрытый прямо в рукаве пиджака.
   Жан-Мишель  издал  стон,  в  котором  одновременно   слышались   боль   и
облегчение.
   - Таким образом, -  процедил  Рихтер,  -  когда  свяжетесь  с  Домиником,
расскажите, что я преподал вам урок смирения. Уверен, он поймет.  И  еще  вы
можете сказать, что  никто  -  ни  Карин  До-ринг,  ни  кто-либо  другой  не
возглавит движение здесь, в Германии. Это - мое предназначение. Итак, у  нас
есть еще какие-то нерешенные дела?
   Охранник ослабил свою  хватку  ровно  настолько,  чтобы  Жан-Мишель  смог
отрицательно покачать головой.
   - Отлично, - произнес Рихтер, собираясь уходить.  -  Эвальд  вызовет  вам
такси и даст немного времени, чтобы вы привели  себя  в  порядок.  Верю,  мы
сегодня еще увидимся. Это будет запоминающийся вечер.
   Как только Рихтер исчез, охранник отпустил Жан-Мишеля, и тот сполз  прямо
на пол. Француз перевернулся на бок, его тело колотила дрожь. Слева,  с  той
стороны, где кровь сочилась из пораненного века и стекала ниже, ему виделись
красноватые разводы.
   Лежа на боку и все еще ощущая слабость в  ногах,  Жан-Мишель  вытащил  из
кармана платок и промокнул глаз. Там, где ткань  соприкоснулась  с  ранками,
она стала бледно-розовой от крови, которая мешалась со слезами.  Моргая,  он
каждый раз испытывал острую режущую боль. Однако душевная боль была еще хуже
физической. Он чувствовал себя предателем  за  то,  что  сломался  до  такой
степени.
   Ожидая, когда уймется боль в пораненном глазу, Жан-Мишель успокаивал себя
тем, что, несмотря на примененное к нему насилие, все же  выполнил  то,  что
было  приказано  месье  Домиником.  Он   передал   предложение   и   получил
категорический отказ от неуправляемого самоуверенного хлыща.
   Однако Рихтер не подозревал,  какова  же  была  настоящая  причина  того,
почему месье Доминик желал бы  и  намеревался  увидеть  его  людей  в  своей
обойме. И заключалась она не  в  том,  чтобы  движение  за  расовую  чистоту
продвинуть еще дальше, а в том, чтобы  доставить  как  можно  больше  хлопот
немецкому правительству.  Месье  Доминик  хотел  дестабилизировать  Германию
ровно настолько, чтобы остальная Европа засомневалась, стоит ли ей позволять
этой стране определять будущее  Европейского  Сообщества.  Эта  роль  должна
перейти к  Франции,  а  ее  политику  будет  определять  горстка  финансовых
олигархов. И туда, куда пойдет Европа, пойдут Азия и весь остальной мир.
   А они пойдут,  Жан-Мишель  был  в  этом  уверен,  особенно  если  Америка
погрязнет в беспорядках.  И  когда  цель  будет  достигнута,  месье  Доминик
избавится от Рихтера. Опыт пятидесятилетней давности говорил французам,  что
давать немецким фашистам слишком много власти просто непозволительно.
   Через несколько минут Жан-Мишелю удалось приподняться на колени. Подтянув
к себе стул и опершись на него, он встал на ноги. Ранки стали уже  подсыхать
и нещадно царапали глазное  яблоко.  Каждое  движение  века  вызывало  новый
приступ ненависти к немцам.
   Но пока что  с  этим  придется  повременить,  размышлял  француз.  Будучи
ученым, он знал цену терпению. Кроме того, как напомнил месье Доминик  перед
самым отъездом, даже неверный шаг чему-то да учит. А уж этот шаг  в  сторону
"нового фюрера" научил его многому.
   Спрятав платок в карман, Жан-Мишель наконец направился к  входной  двери.
Он не стал обращаться к Эвальду за какой-либо помощью. Самостоятельно открыв
дверь, он прикрыл поврежденный глаз  от  палящих  лучей  солнца  и  медленно
поковылял к уже ожидавшему его такси.

Глава 8

Четверг, 11 часов 05 минут, Гамбург, Германия

   Поездка по автобану от аэропорта до города заняла  тридцать  пять  минут.
Как всегда во время служебных командировок, Худ жалел, что у него не хватало
времени на то, чтобы остановиться и рассмотреть некоторые здания,  памятники
и музеи, мимо которых они проезжали. Обидно на скорости девяносто миль в час
лишь мельком схватывать взглядом соборы и церкви,  которые  были  старинными
уже тогда, когда Соединенные Штаты еще только переживали свою молодость.  Но
даже если бы у него и оставалось свободное время, Худ вовсе не  был  уверен,
что не испытывал бы неловкости, воспользуйся он им в личных целях. Где бы он
ни очутился, он неизменно старался как  можно  лучше  выполнить  дело,  ради
которого  куда-то  попадал.  Поэтому  времени  на  развлечения  или   осмотр
достопримечательностей оставалось совсем немного.  Сильно  развитое  чувство
долга  было  одним  из  качеств  директора  Операционного   центра,   отчего
подчиненные наградили его прозвищем "папа  Павел"  -  по  аналогии  с  папой
Римским. Он не знал наверняка, но сильно подозревал, что прозвище  придумала
глава их пресс-службы Энн Фаррис. Провожая взглядом современные  небоскребы,
проносившиеся за тонированными стеклами, Худ ощутил странную грусть.  Грусть
по поводу себя и Энн. Молодая женщина практически и не  скрывала  того,  что
неравнодушна к нему,  и,  когда  они  оставались  наедине,  решая  служебные
вопросы, он начинал ощущать опасную близость. Что-то возникало между ними  -
дурманящая, подавляющая волю тяга, на милость которой  так  просто  было  бы
отдаться. Только вот к чему бы это привело? Он был женат, и у него было двое
детей-подростков,  которых  он  вовсе  не  собирался  оставлять.   Верно   -
заниматься с женой любовью ему и впрямь стало больше не в радость. Порой  он
со стыдом признавался себе, что вообще избегает интимных отношений. Это была
не та  понимающая,  внимательная,  энергичная  Шарон  Кент,  на  которой  он
женился.  Она  превратилась  в  мамашу,  в   персонаж   передач   кабельного
телевидения, чья жизнь протекала отдельно от  родственников  и  сослуживцев,
которых она знала только по  рождественским  вечеринкам.  А  еще  она  стала
старше и более усталой, и не такой страстной по отношению к  нему,  как  это
бывало раньше. В то время как ты сам, подумал Пол, остаешься  -  по  крайней
мере душой - все тем же Эль Сидом ,  чье
копье не притупилось, а лихой жеребец готов скакать во весь опор.
   Конечно же, только душой. Приходилось признавать, что телом и он сам  уже
не совсем тот рыцарь, которым когда-то был, - разве что только в глазах  той
же Энн. Видно, поэтому он то и дело обнаруживал, что начинает в них тонуть.
   И все же у них с Шарон оставалось что вспомнить, и между ними сохранилась
любовь, пусть даже и не в том  виде,  какой  она  была  прежде.  Мысль,  что
придется идти домой к семье после тайных любовных утех в служебном кабинете,
заставила бы его испытывать.., ладно, не надо слов, он и  так  хорошо  знал,
что бы тогда почувствовал. Он уже достаточно об этом наразмышлялся во  время
неблизких поездок от авиабазы Эндрюз до своего дома  после  долгих  вечеров,
проведенных  вместе  с  Энн  за  просмотром  и  правкой  пресс-релизов.   Он
чувствовал бы себя проклятым Богом червяком -  падшим,  избегающим  света  и
копошащимся в грязи, для того чтобы выжить.
   Но даже если бы ему удалось справиться со всем этим чувством  вины  перед
семьей, подобная связь была бы несправедливой по отношению к Энн.  Она  была
очень хорошим человечком с ангельским сердцем.  Увести  ее  за  собой,  дать
надежду там, где ее не могло даже быть, привнести интимные  отношения  в  ее
собственную жизнь и жизнь ее сына - все это было бы несправедливо.
   И все же, спрашивал себя Худ, несмотря на все это, ты же хочешь ее,  ведь
так? Может быть, именно поэтому  у  них  с  Шарон  так  сложно  все  было  с
постелью. Страсть, которая когда-то между ними возникала, теперь подменялась
тем, что они оба по-прежнему охотно делали - чем-то новым и необычным каждый
раз, когда они этим занимались.
   Но, видит Бог, невесело подумал Худ, чего бы я только не дал хотя  бы  за
одну ночь из тех, что когда-то у них были.
   Отель "Альстер-Хоф" располагался между  двумя  впечатляющими  по  красоте
городскими озерами.  Правда,  Худ,  Столл  и  Херберт  только-только  успели
разместиться и привести себя в порядок, как  им  снова  пришлось  спускаться
вниз. Херберт лишь мельком глянул в  окно,  в  то  время  как  Столл  быстро
просканировал помещение на присутствие подслушивающих "жучков".
   - У нас потрясающий вид  из  окна,  как  он  вам,  а?  -  поинтересовался
Херберт, пока они спускались в лифте. Он бессознательно покручивал  в  руках
восемнадцатидюймовую резиновую дубинку,  которую  обычно  крепил  на  всякий
случай под левым подлокотником кресла. Кроме  того,  под  правым  он  держал
двухдюймовый складной нож. - Эти озера со  множеством  лодок  напомнили  мне
Чесапикский залив.
   - Они называются Бинненальстер и Ауссенальстер, - с готовностью подсказал
им молодой немец-портье. - Внутреннее и Внешнее озера.
   - В этом тоже есть смысл, - признал Херберт. Он вставил дубинку в защелки
на подлокотнике. - Хотя я  бы,  наверно,  назвал  их  Большим  и  Маленьким.
Большое во сколько - раз в десять больше малого?
   - Триста девяносто пять акров по сравнению с сорока пятью, - ответил  ему
юноша.
   - Приблизительно я угадал, - сказал Херберт, в то время как  лифт  достиг
этажа, где находился центральный холл. - Но все же,  мне  кажется,  что  мои
названия были бы лучше. Отличить большое  от  малого  всегда  проще.  А  вот
внешнее с внутренним можно и перепутать,  особенно  если  не  знаешь,  какой
конец города внутри, а какой снаружи.
   - Возможно, вам стоит опустить записку в ящик для жалоб и предложений,  -
предложил портье и указал рукой. - Прямо вон там, рядом с почтовым.
   Херберт посмотрел на юношу. То же самое сделал  Худ,  который  не  совсем
понял: то ли парень подшучивает, то ли действительно хочет  услужить.  Немцы
никогда не славились своим чувством юмора,  хотя  ему  и  рассказывали,  что
молодое поколение научилось сарказму, насмотревшись американских  фильмов  и
телепередач.
   - Может быть, я так и сделаю,  -  заявил  Херберт,  выкатывая  кресло  из
лифта. Он оглянулся на Столла, согнувшегося  под  тяжестью  своей  заплечной
сумки. - У вас при себе транслятор. Как это звучало бы по-немецки?
   Столл набрал  английские  слова  на  клавиатуре  карманного  электронного
переводчика.  На  жидкокристаллическом  экране  почти  сразу  же  высветился
перевод на немецкий.
   - Похоже, их называли бы Гроссальстер и Кляйнальстер, - сообщил Столл.
   - Не так чтобы слишком благозвучно? - засомневался Худ.
   - Да, - согласился Херберт, - но знаете почему? Это чертовски  не  похоже
на наши Филадельфию, Миссисипи или там запруда Дохлая Кошка,  ручей  Грязный
Червяк...
   - Мне наши как-то нравятся, - признался Столл. - Они создают некий образ.
   - Да уж, но  не  совсем  тот,  который  хотелось  бы  иметь  на  почтовой
открытке, - По сути дела все, что вы найдете на каркасных  стендах,  которые
можно покрутить в любом нашем универмаге, так это открытки  с  изображениями
Главной улицы и старого здания школы и ничегошеньки больше.
   - Я бы предпочел  запруду  и  ручей,  -  вздохнул  Столл.  Пробираясь  со
спутниками через многолюдный холл гостиницы, Худ оглядывался по  сторонам  в
поисках  Мартина  Ланга  и  заместителя  министра  иностранных  дел  Рихарда
Хаузена. Встречаться с Хаузеном ему не доводилось, а  вот  новой  встречи  с
немецким электронным магнатом он  ждал  с  нетерпением.  До  этого  они  уже
общались какое-то время в Лос-Анджелесе,  когда  город  устраивал  ужин  для
зарубежных участников конгресса по вопросам компьютеризации. Худ остался под
впечатлением от  теплоты,  искренности  и  остроты  ума  Ланга.  Тот  хорошо
относился к людям и  отлично  понимал,  что,  если  его  служащие  не  будут
довольны,  у  него  не  будет  никакой  компании.  Он  никогда  не  проводил
сокращений  своего  персонала.  Трудные   времена   переживались   за   счет
высочайшего уровня менеджмента, а не за счет подчиненных.
   И когда пришло время  оценить  возможность  осуществления  родившегося  в
головах  Майкла  Роджерса  и  Мэтта  Столла  нового  проекта   по   созданию
регионального операционного центра, сокращенно РОЦа, Ланг  был  первым,  кто
пришел им на ум, чтобы решить вопросы с компьютерами, которые могли  бы  для
этого понадобиться. Запатентованная его компанией  разработка  "Leuchtturm",
основанная на оптоволоконных технологиях, а поэтому  и  названная  "маяком",
была легко приспосабливаемой, суперсовременной и дорогой. Впрочем, Худу было
ясно, что, как и во всех делах с правительством, чтобы новый РОЦ был  вообще
построен,    потребуется    соблюсти    тончайшее    равновесие.    Получить
полумиллиардный  бюджет  через   Конгресс   было   бы   сложно   при   любых
обстоятельствах, а  тем  более,  если  закупать  оборудование  у  зарубежных
компаний. В то же  время  Операционный  центр  столкнулся  бы  с  сильнейшим
противодействием  со  стороны  других  государств,  если  бы  при   создании
региональных операционных центров в  этих  странах  не  использовал  местные
комплектующие.
   В конечном счете все, по рассуждениям Худа, сводилось  к  двум  моментам.
Первым было то, что Германия вскоре станет ведущей  державой  в  Европейском
Сообществе. Возможность относительно свободно ввозить и  вывозить  мобильный
разведывательный центр ставила США в положение, позволяющее следить за всем,
что будет твориться  в  Европе.  Конгрессу  бы  это  понравилось.  С  другой
стороны, корпорация Ланга "Hauptschlussel",  что  означало  "главный  ключ",
согласилась бы прикупить у американских компаний  многое  из  того,  что  ей
понадобится для данного и для других проектов. Таким образом, изрядная часть
денег осталась бы в Штатах.
   Худ испытывал уверенность, что Ланга удастся уговорить. Вместе  с  Мэттом
они  собирались   показать   промышленнику   кое-какие   новые   технические
разработки,  в   осуществлении   которых   немцы   наверняка   захотели   бы
поучаствовать.   Кое-что   из   того,   на   что   натолкнулось    небольшое
научно-исследовательское конструкторское  бюро  Оперативного  центра,  когда
занималось  поисками  способов  проверки  на  защищенность  высокоскоростных
электронных цепей. Кроме того, что Ланг оставался порядочным  человеком,  он
был  еще  и  бизнесменом  и  патриотом.  Зная  все  о  деталях  оборудования
регионального центра и о его  возможностях,  ему  удалось  бы  убедить  свое
правительство  подписать  соглашение  о  технических  мерах  по  обеспечению
национальной безопасности. После этого Худ смог бы обратиться за деньгами  в
Конгресс,  подорвав  позиции  противников  тем,  что  средства  уйдут  и   в
американскую промышленность тоже.
   Пол усмехнулся. Каким бы странным это ни казалось Шарон, которая  терпеть
не могла торговаться, и тому же Майку Роджерсу, который являлся кем  угодно,
только не дипломатом, но сам он  получал  удовольствие  от  этого  процесса.
Ведение дел на международной политической арене походило на  долгую  сложную
шахматную партию. И хотя в результате ни один из игроков  не  обходился  без
потерь, было крайне интересно посмотреть, как же много  фигур  тебе  удастся
сохранить.
   Мужчины  встали  неподалеку  от  гостиничных  телефонов,  в  стороне   от
основного людского потока. Худ оценил отделку холла в стиле барокко, а затем
опустил глаза  на  густую  толпу  -  странное  смешение  одетых  с  иголочки
бизнесменов и облаченных во что им вздумается туристов.  Взгляд  со  стороны
позволял получше присмотреться к людям, каждый из которых  был  сосредоточен
на своих делах, на том, куда ему необходимо, на своих заботах и...
   У парадных дверей мелькнула золотистая копна волос. Его взгляд ухватил их
в толпе благодаря  характерному  телодвижению.  Женщина  быстро  и  уверенно
выходила из холла  -  склоненная  чуть  вправо  голова  рывком  отбросила  в
противоположную сторону водопад длинных светлых волос.
   Худа приковало к месту. Словно птица, слетевшая с дерева, подумалось ему.
   Пока он не в силах пошевелиться наблюдал за женщиной, та уже скрылась  из
виду, повернув направо от входа. На какое-то мгновение  у  него  остановился
взгляд и перехватило дыхание. Шум голосов в холле, такой отчетливый  секунду
назад, превратился в отдаленный гул.
   - Шеф? - обратился Столл. - Вам их нигде не видно?
   Худ ничего не ответил. Через силу сдвинувшись  с  места,  он  рванулся  в
сторону дверей, лавируя  между  идущими  людьми  и  нагромождениями  багажа,
раздвигая плечами тех, кто просто стоял или болтал в ожидании.
   Золотая леди, мелькнуло в голове.
   Добравшись  до  распахнутых  дверей,  Худ  выскочил  наружу  и  посмотрел
направо.
   - Такси? - поинтересовался облаченный в ливрею гостиничный швейцар.
   Худ не слышал  его.  Он  нашел  глазами  такси,  выезжавшее  на  основную
магистраль. Яркий солнечный свет не позволял рассмотреть, кто сидел  внутри.
Худ обернулся к швейцару.
   - В то такси только что села женщина? - спросил он.
   - Да, - ответил по-немецки молодой человек.
   - И вы ее знаете?'. -  громко  потребовал  американец.  Еще  не  закончив
вопроса, Худ осознал, что в его голосе вероятно прозвучала некая угроза.  Он
сделал долгий глубокий вдох.
   - Извините, - продолжил он. - Я не хотел на вас кричать, просто... Видите
ли, мне показалось, что я знаком с этой женщиной. Она  что,  живет  в  вашем
отеле?
   - Нет, - ответил немец и пояснил:
   - Она только оставила какой-то пакет и уехала.
   Худ указал большим пальцем в сторону холла.
   - Оставила здесь, в отеле?
   - Нет, не в регистратуре, - уточнил молодой  человек,  -  просто  кому-то
передала.
   К ним подошла пожилая англичанка, которой потребовалось такси.
   - Простите, я должен отойти, - извинился юноша перед Худом.
   Швейцар подошел к краю тротуара и свистком подозвал машину. Худ уставился
на плиты под  ногами  и  принялся  нетерпеливо  постукивать  по  ним  носком
ботинка. Пока он этим занимался, к нему  подлетел  Столл,  а  вслед  за  ним
подкатил и Херберт.
   - Здрасьте! - укоризненно воскликнул Столл. Пол  не  отводил  взгляда  от
тротуара, стараясь справиться с захлестнувшими его эмоциями.
   -  Вы  рванули,  словно  мальчик,  чья  соба